...присоединится к доктору Шолто, а он, Белаква, вынужден принести свои извинения, у него имеются некоторые дела, которые не терпят отсрочки, но, может быть, они могли бы встретиться все вместе у ворот лечебницы, ну, скажем, через часик? Может ли такое предложение быть принято? Доктор Шолто вежливо его принял. Винни, казалось, что-то очень напряженно и тщательно обдумывала, но ничего не сказала. Не произнесла ни слова.
— Я спущусь по дороге вот зуда, к Валам,— весело сообщил Белаква,— а потом вернусь по ней кружным путем с другой стороны. Au revoir[34].
Винни и доктор Шолто некоторое время смотрели Белакве вслед и молчали, но когда Белаква решился наконец оглянуться, на холме их уже не было. Белаква тут же свернул в сторону и направился туда, где в траве лежал велосипед. Подняв его, Белаква обнаружил, что это отличная и легкая машина, с красными шинами и крашеными спицами. Белаква быстро покатил подпрыгивающий на бороздах велосипед, удерживая его рядом с собой рукой и направляясь к дороге. Добравшись туда, Белаква вскочил на велосипед и стремительно покатил вниз по склону холма. У подножия холма дорога повернула, и вскорости они — Белаква и велосипед — прикатили к ступенькам, ведущим через забор, который огораживал поле с церковью посередине. Велосипед действительно оказался отличной машиной, и ехать на нем было одно удовольствие. Справа от себя Белаква видел волны, бьющиеся и пенящиеся средь прибрежных камней; вдалеке виднелись яркими белыми пятнышками домики в Раше, и печаль слетела с Белаквы, как рубашка, сорванная ветром. Белаква остановился, слез с велосипеда, отнес его в поле и уложил в траву. Дальше Белаква отправился пешком. Он, даже не поглядев в сторону церкви, шагал по полям, перелезал через заборы и канавы, карабкался на холм и вскоре оказался перед деревянной дверью той самой похоронной башни, рядом с которой Винни и он сидели некоторое время назад. На первый взгляд казалось, что дверь заперта на замок, но это его не остановило — он сильно пнул дверь ногой, она распахнулась, и Белаква вошел вовнутрь.
А тем временем доктор Шолто, удалившись с госпожой Винифред Коутс в святая святых питейного заведения, которое оказалось весьма удачно выбранным, прекрасно проводил время в ее компании. Благодаря общению с ней его настроение, и так отменное, неуклонно улучшалось. Вот так и получилось, что все они встретились в Портрейне: Винни, Белаква, душа Белаквы и доктор Шолто, и разделились на пары ко всеобщему удовлетворению. Именно в таких маленьких благодеяниях и проявляется, надо думать, добросердечие и человеколюбие Первопричины[35]. Но Винни постоянно посматривала на часы, и к точно назначенному времени она со своим приятелем доктором Шолто явилась к центральным воротам лечебницы.
— Опять он опаздывает,— проворчала Винни,— как обычно.
По отношению к Белакве Шолто ничего, кроме тайной ненависти и злобного неприятия, не испытывал.
— Ну, конечно,— фыркнул Шолто,— дурью мается. Уселся где-нибудь на камень, штанами его полирует[36], глазеет на окрестности.
Неподалеку, тяжелой глыбой прислонившись к стене, стоял весьма пожилой человек с закатанными рукавами и в домашних тапочках. Винни этот человек почему-то запомнился, именно таким, каким она его тогда увидела: большое лицо лиловатого оттенка, седые или, точнее, почти полностью белые усы. Не видел ли он, обратилась Винни к грузному старику с беспокойством в голосе, где-нибудь здесь поблизости человека, бледного, довольно полного, в черной кожаной куртке?
— Нет, не видал,— вежливо ответил усатый старик.
— Ну что ж,— воскликнула Винни, усаживаясь на невысокую в том месте стену и обращаясь к Шолто,— подождем, а? Он наверняка где-то поблизости.
Места уединения и убежища, в которых много и скрытно страдалось, говаривал Белаква. Последнее пристанище — канава.
— Ты оставайся здесь,— буркнул Шолто, в душе которого бушевала злость и безумная ненависть к Белакве,— а я пойду взгляну, может быть, он в церкви.
Старик стал выказывать знаки быстро растущей заинтересованности.
— Что, кто-то сбежал? — спросил он с затаенной надеждой в голосе.
— Нет, нет,— заверила его Винни,— мы просто ищем одного знакомого.
Но старик уже готов был продолжать беседу — шлюз открылся.
— Знаете, я родился тут, в Лэмбейе, работал здесь с детских лет...
Ясно было, что старик собирается пересказывать нескончаемую историю своей жизни и поведать о том, чем особенным он в своей жизни отличился.
— В таком случае,— перебила его Винни,— раз вы всю жизнь прожили здесь, может быть, вы можете мне сказать, что это за руины? Вон там и воп там?
— Вот то вот, что поближе, церковь,— взялся пояснять старик, показывая на полуразрушенное здание, в котором мгновением раньше скрылся Шолто,— а вон то, что подальше — так то башня.
— Да, это понятно, что башня, но что это была за башня?
— Ну, насколько знаю, так то вроде как была башня какой-то там важной дамы.
Вот так новость.
А старик, вспомнив еще что-то, уже спешил добавить:
— А еще до того... Так, может, слышали про Датчанина Быстроногого?[37] Он там держал...— старик вдруг осекся, словно передумал говорить, но слова напирали, и он уже не смог их остановить: — Он держал там пупочку...
— Пупочку? Какую пупочку? — удивилась Винни.
— Ну как какую? Известно какую,— старик хихикнул,— Стеллой звали.
Винни обвела взглядом серое поле, раскинувшееся перед нею. Ни Шолто, ни Белаквы, лишь красновато-коричневая масса каменной стены, человечья глыба, пупочка и звездочка[38]. Странно, однако, этот старик изъясняется. Пупочка. Надо же!
— Вы имеете в виду, что этот ваш Датчанин жил в этой башне с какой-то женщиной? — высказала предположение Винни.
— Не жил, просто держал ее там,— пояснил старик. Когда-то давно он вычитал эту историю в газете и при пересказе всегда держался того, что запомнил,— Ну, и заявлялся сюда с самого Дублина.
Маленький, толстенький Престо[39] раненько утром отправлялся из Дублина, свеженький как огурчик, даже не позавтракав, и пешком топал к этой башне!
Вдалеке, возле ступенек через стену, появился Шолто. Судя по жестам, которые он делал, ясно было, что в церкви Белакву он не обнаружил. Похоже, ругала себя Винни, она все испортила!
Когда Шолто подошел совсем близко, Винни воскликнула:
— Бог его знает, куда он мог подеваться!
— Куда бы он ни подевался, ты же не будешь из-за него торчать тут целый вечер! Давай я отвезу тебя в Дублин,— предложил Шолто,— мне так или иначе нужно съездить в город.
— Я не могу бросить его здесь одного! — чуть ли не со слезами в голосе проговорила Винни.
— Но его же нигде нет! — сердился Шолто.— Если бы он околачивался где-нибудь поблизости, то давно бы уже был здесь! Черт бы его побрал!
Старик, который, как оказалось, знал Шолто, втесался в беседу и предложил свои услуги: он останется на месте и будет высматривать того человека, которого они ждут.
— Спасибо за предложение, это было бы хорошо, конечно,— раздраженно буркнул Шолто,— но ведь и вам не интересно торчать здесь вечно.
Со стороны Донбейта, из-за угла стены выкатил на велосипеде молодой человек, жестом поприветствовал стоявших у стены и стал сворачивать на дорогу, ведущую к лечебнице.
Том, подожди! — крикнул ему вслед Шолто.
Том остановился и слез с велосипеда. Шолто, дав короткое и весьма сатирическое описание внешности Белаквы, спросил:
— Нечто такое, что соответствовало бы моему описанию, тебе по дороге случайно не попадалось?
— Отчего ж нет, очень даже попадалось.— Тому явно было приятно, что он может помочь,— Было такое, катило на велосипеде, мчалось, да так шустро, что тебе огонь по сухой траве!
— На ВЕЛОСИПЕДЕ? — вскричала Винни.— Как на велосипеде? Но у него нет никакого велосипеда!
— Том, выведи из гаража машину,— попросил Шолто,— выезжай сюда. Поедем все вместе, и будешь глядеть в оба.
— Но это не мог быть он! — сердилась Винни, раздраженная сразу по нескольким причинам,— Я ж тебе говорю, нет у него никакого велосипеда!
— Кто бы то ни был,— Шолто, чувствуя себя теперь хозяином положения, говорил уверенным и властным голосом,— на машине мы его догоним еще до того, как он доберется до шоссе.
Однако Шолто недооценил скорость, с которой мог передвигаться Белаква, а точнее, не угадал направления его движения, и еще до того, как они отъехали от больницы, Белаква уже благополучно сидел в пивной Тэйлора в Свордсе, но то, как он заливал в себя кружку за кружкой, весьма Тэйлора настораживало.
ДИНЬ-ДОН
Белаква, которого я знавал как раз в те времена, когда тот находился в последней фазе своего солипсизма, иначе говоря, веровал лишь в свое собственное существование и считал мир порождением своей собственной фантазии, вносил оживление в свою жизнь постоянными перемещениями с места на место (потом он, правда, поменял взгляды, пошел, так сказать, в ногу со всеми и стал находить кой-какие радости в мире вокруг себя, в том мире, который не зависел от его фантазий). Он толком не знал, откуда в нем взялась убежденность, что перемещение с места на место оживляет существование, но, по крайней мере, в том, что эта убежденность проистекала не просто из его предпочтения одного места другому, он был уверен. Его тешила мысль, что он может ускользать от того состояния, которое он называл "налетом Фурий", простым передвижением в пространстве. Что же касается того, куда именно идти, то это не имело особого значения, так как после того как он прибывал на место назначения, все окружающее переставало для него существовать. Уже сам по себе акт вскакивания с места и отправления куда-то — при этом не имело никакого значения, с какой точки начиналось движение и куда оно вело,— оказывал на Белакву благотворное воздействие. Уверяю вас, что все было именно так, как я рассказываю. Белаква кручинился лишь по поводу того, что он не располагал достаточными средствами, чтобы потакать своей прихоти, так сказать, по-крупному, на больших пространствах суши и моря. Как замечательно было бы перемещаться, куда хочешь, носиться туда-сюда по водам и по тверди. Но Белаква не мог себе позволить отправляться в дальние странствия, ибо был беден. Однако в малом масштабе он исправно делал все, что ему было доступно. От уютного местечка у камина до окна, из одной комнаты в другую, даже из одного района города в другой — на все эти перемещения, эти акты движения у него вполне хватало энергии, и, несомненно, таковые перемещения оказывали на него, как правило, благотворное воздействие. Но то было в давние времена, в дни моей юности, когда я еще учился — занятия были мукой мученической, а переменки и каникулы некоторым облегчением.