Между тем, по свидетельству Керенского, сама идея «сверхсекретного расследования» возникла отнюдь не спонтанно: начало его альянсу с министрами Некрасовым и Терещенко на почве этого расследования было положено визитом в Петроград французского министра-социалиста Альбера Тома: «В середине апреля в Петроград прибыл французский министр военного снабжения Альбер Тома. Он привёз и передал князю Львову некую исключительно важную информацию о связях группы большевиков, возглавляемой Лениным, с многочисленными германскими агентами. Однако француз выдвинул условие, чтобы источник этой информации был раскрыт лишь тем министрам, которые займутся расследованием этого вопроса. На состоявшемся несколько дней спустя секретном совещании князь Львов с согласия Тома поручил провести расследование по этому важному делу Некрасову, Терещенко и мне».
В какой степени возможно доверять воспоминаниям Керенского, теперь установить не представляется возможным. Однако откровенность экс-главы Временного правительства не оставляет сомнений по крайней мере в следующем. Во-первых, Ленин был абсолютно прав, когда, по свидетельству самого Керенского, сразу после Февральской революции, повторим, инструктировал товарищей по партии: «Наша тактика: полное недоверие; никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата — единственная гарантия». Действительно, как это становится очевидным из взаимоотношений Временного правительства с французским министром Альбером Тома, в вопросах внешней политики и ведения войны русское правительство во главе с кн. Львовым, а затем и с Керенским в качестве министра-председателя менее всего исходило из национальных интересов, но более — из интересов правительств союзных держав и обязательств, данных ещё правительством царским (и тогда в чём же, как справедливо задавался вопросом Ленин, заключалось отличие политики Керенского от политики самодержавия — и в отношении к войне, и в отношении ко внутренним делам, к положению малоимущей бесправной массы в городе и на селе?!).
Во-вторых, Альбер Тома, которому русское правительство оказывало в Петрограде чуть ли не царские почести (по свидетельству многих газет того времени), «привёз и передал князю Львову» отнюдь не «некую исключительно важную информацию о связях группы большевиков, возглавляемой Лениным, с многочисленными германскими агентами», а скорее всего давно растиражированную информацию о взаимоотношениях Парвуса-Гельфанда с Германией и будто бы передаче через него средств большевикам: Парвусу было выгодно хождение такой информации для того, чтобы скрыть использование средств не по назначению. В ином случае, если бы информация, переданная Альбером Тома кн. Львову действительно содержала бы доказательства связей большевиков с Германией, об этом стало бы известно если и не сразу, то с началом газетной кампании против большевиков (не было бы смысла скрывать лишние доказательства), или во всяком случае Керенский и другие участники тех событий сообщили бы об этом в своих мемуарах.
Без точного ответа, однако, оставался бы вопрос о том, существовал ли в реальности сам прапорщик Ермоленко и, соответственно, протокол его допроса с дополнением. По всем признакам прапорщик Ермоленко не только существовал, но и по возвращении на родину из плена добровольно сдался военным властям: в ином случае непременно сообщалось бы о его «поимке». Однако все основанные на допросе этого прапорщика сообщения о Ленине, поданные в прессе как «неопровержимые доказательства», были лишь изложением того, что этому чину русской армии рассказали германские (!) офицеры Шидицкий и Люберс. Это неоднократно подтверждал сам прапорщик — сначала в протоколе допроса, а затем в появившемся зачем-то «дополнении» к протоколу, опубликованному в том же номере газеты «Новое время» от 13 (26) июля, где помещено письмо Деникина Керенскому: «1) Я командирован в Россию с такими же задачами, какие возложены на Иолтуховского, выехавшего из Берлина 26–28 апреля н. ст. 1917 г., находящегося, кажется, в Киеве, а также и Ленина, а именно: 2) Ленину поручено пропагандировать мир и стараться всеми силами к подорванию к Временному правительству доверия народа и стремиться к смещению во что бы то ни стало, министров военного Гучкова и иностранных дел Милюкова… 4) Расходы по проведению всего этого не ограничены; деньги от германского правительства получаются следующим порядком: в Стокгольме при германском посольстве находится некто Свендсон, через которого Ленин и Иолтуховский получают чеки на русские банки… Подписал прапорщик 16 Сибирского стрелкового полка Дмитрий Спиридонович Ермоленко».
Кроме того, благодаря (насколько возможна благодарность в этом случае) продолжению Алексинским публикаций по этому делу был получен и ответ на вопрос о том, зачем офицерам германского генштаба понадобилось разглашать безвестному до того прапорщику мельчайшие подробности будто бы имевшихся связей со штабом большевиков: германские офицеры ошибочно полагали, что имеют дело с известным политическим деятелем, а не с младшим офицерским чином.
Однако недоумение вызывает сам факт сообщения германскими офицерами русскому военнопленному (пусть и пользующемуся, как они ошибочно полагали, авторитетом) сведений о политической агентуре в России и на Украине: не в правилах секретных служб разглашать имена своих агентов. Недоумение вызывает и то, зачем Шидицкий и Люберс сообщили Ермоленко такие подробности финансирования большевиков, как существование при германском посольстве в Стокгольме специального агента Свендсона, а также названия банков в Германии («Дисконто-Гезельшафт»), Швеции («Виа-Банк») и России (Сибирский банк), через счета которых будто бы осуществлялось это «тайное» финансирование: ведь прапорщик мог так и не пойти на сотрудничество, или сделать вид, что согласился на него, но после перехода границы добровольно сдался русским властям, — как он в действительности и поступил. Возникает ощущение, что эти «подробности» были добавлены впоследствии к реальному рассказу для придания ему убедительности и скорее всего не кем иным, как Керенским и другими заинтересованными членами кабинета.
На самом деле очевидным представляется следующий набор из событий, организаторов и участников антибольшевистской кампании. С тех пор, как Ленин по прибытии в апреле в Петроград из эмиграции повёл, в соответствии с доктриной Циммервальда, яростную борьбу за прекращение войны «без аннексий и контрибуций», широкий спектр политических сил и конкретных личностей, от социалиста Керенского до предводителя кадетов Милюкова, оказались заинтересованными в устранении этого большевистского вождя если не физически, то по крайней мере в качестве политического лидера. Напрямую в этом были заинтересованы, в частности, кадеты, чей лидер Милюков и его ближайший соратник Гучков занимали высокие посты во Временном правительстве первого состава: именно отсюда в «дополнении» к протоколу Ермоленко появилось упоминание Гучкова и Милюкова в качестве непременного направления шпионской работы по их смещению. Армейская верхушка, в том числе в лице Деникина, а затем, как это продемонстрирует история, в лице Корнилова и других военных, со своей стороны была также заинтересована в прекращении пацифистской, расшатывавшей военную дисциплину агитации большевиков. Появление нанятого германским генштабом и добровольно сдавшегося прапорщика Ермоленко с рассказом о сотрудничестве Ленина с Германией представлялось этим силам чрезвычайно удобным для использования в борьбе с большевиками на внутреннем политическом фронте, тем более что прапорщик рассказывал на допросе именно то, что в наибольшей степени соответствовало целям этих заинтересованных в продолжении войны сил. Сами же сведения о связях Ленина с Германией Люберс и Шидицкий рассказали прапорщику, во-первых, для того, чтобы склонить его к сотрудничеству, убедив в его безопасности и выгодности. Во-вторых, германские офицеры вполне вероятно сами верили в то, в чём пытались убедить Ермоленко, — что передаваемые Парвусу средства тот, в свою очередь, передаёт большевикам.
Однако очевидная недостаточность доказательств предательства большевиков, существовавших лишь в изложении одного прапорщика со слов двух германских офицеров, не позволили Керенскому немедленно по получении этих сведений от Деникина дать им ход в прессе. Тогда Керенский при поддержке других членов кабинета, Некрасова и Терещенко, организовал поиск связей большевиков, которые могли бы помочь их компрометации и хотя бы косвенно подтвердить сведения из протокола Ермоленко: в качестве военного и морского министра Керенскому ничего не стоило поручить это дело, заключавшееся в том числе в перлюстрации телеграфной переписки, военной разведке. Именно отсюда появились сведения о Фюрстенберге-Ганецком в Стокгольме, Козловском и Суменсон — в Петрограде, тексты их телеграмм, отсюда же — все другие «секретные» подробности финансирования ленинцев германскими деньгами, будто бы сообщённые германскими офицерами русскому прапорщику. В момент угрозы Временному правительству все эти новые «сведения» были, как это подтверждает сам Керенский, без согласования с ним, двумя другими участниками «расследования» и кн. Львовым срочно «подвёрстаны» к протоколу Ермоленко и пущены в ход чинами Минюста при моральной поддержке министра Переверзева.
Каковыми же были цели ожесточённой кампании против большевиков? Ленин, Зиновьев и Каменев в своём обращении в «Новой жизни» от 11 июля сообщают об этом: «Неужели можно не понять, что такой путь против нас есть юридическое убийство из-за угла?.. Захотят ли партии с.-р. и меньшевиков участвовать в покушении на юридическое убийство? — в предании суду даже без указания на то, в шпионстве или в мятеже мы обвиняемся? — вообще в предании суду без всякой юридически точной квалификации преступления? — в явно тенденциозном процессе, могущем помешать кандидатуре в Учр. Собрание лиц, заведомо намечаемых их партиями в кандидаты?».
Позднее, в номере «Новой жизни» от 2 августа опубликует своё открытое обращение к министру юстиции и Лев Троцкий: «Гражданин министр. В допол