Блокгауз был метрах в тридцати и, к своему ужасу, я видел, что радиусе нескольких метров убрано все, что может служить укрытием. Прячась за последним камнем, я тупо смотрел на пустое пространство передо мной.
Ребята с автоматами выпустили длинную очередь над моей головой и заткнули себе уши. Это был последний удар.
Когда солнце начало подниматься над горизонтом, я все ещё лежал, съежившись за камнем. Команда автоматчиков поливала свинцом пристрелянное пространство, вздымая столбы пыли, чтоб показать мне, что они способны пресечь каждое мое перемещение. Может быть напрасно я ждал, когда поднимающееся за спиной солнце их ослепит. Я начинал дрожать и горло пересохло от мысли, что меня может ждать. Теперь к своему ужасу я знал точно, что испытывали несчастные в окопах с бесполезным вооружением, ожидая редких секунд, кажущимися веками, когда прекратится обстрел.
Ни на секунду не переставал я повторять: я не могу, я этого не сделаю.
Я не мог подняться и побежать змейкой, используя солнце как прожектор среди града пуль. Меня всего трясло, но я присел, готовясь к своему последнему броску. Солнце почти полностью вышло из моря, тогда-то я услышал гул самолета.
Приближался, жужжа как голодный комар, чей-то легкий самолет. Я вновь прижался к камню и изучающе прошелся взглядом по небосводу. Он был там, его кроваво-красные крылья сверкали на солнце, маленький крестообразный жаворонок, поющий о моей смерти, как это делали жаворонки над маковыми полями Фландрии. Маленький одномоторный ангел жужжал прямо надо мной, и я спрашивал себя, видит ли пилот меня, дрожащего и сопящего как загнанная лань.
Я беззвучно проклинал пилота за безопасность его положения, пока он медленно кружил над моей головой. Но внезапно, что-то отделилось и полетело вниз, черная точка превратилась в розовый шампиньон, растущий в размерах спускающийся ко мне. Там был парашютист!
Первая очередь трассирующих пуль, поблекших на солнце, описав смертельную параболу направилась ему навстречу. Мне не надо было говорить дважды: удача бывает только раз и только безумец пытается её повторить.
Дикими прыжками я бросился преодолевать оставшиеся тридцать метров, думая лишь о том, что укрытие все ближе и ближе.
— Я уже почти там, я уже почти там, — повторял я себе, скача и прыгая, как Чичестер в тайфуне.
Теперь они не смогут меня достать. Первая гроздь маленьких облачков расцвела у меня под ногами, пули просвистели как в телевестернах.
Еще пять метров и пули меня накроют.
Еще пять метров и пули меня накроют.
Напор адреналина, которым уже и так переполнилась моя кровь, достиг предельного значения. Я рухнул в темноту по ту сторону двери, и уже бесполезные пули прошлись по укрытию, кроша бетон.
Я, Филип Макальпин, дошел.
Я проник в темный и прохладный блокгауз. В зале, освещенным пятьюдесятью свечами огромной хрустальной люстры, я увидел Петерса. На нем была парадная форма, накидка, кивер и погоны полковника Венгерской кавалерии… года 1895. Он поднялся навстречу мне и пропечатал два шага вперед.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, кто бы вы ни были. Довольно трудно определить под этой камуфляжной краской.
Снаружи вновь раздалась яростная, но уже бесполезная очередь.
— Ваш крошка-шпион, — зло бросил я.
Он приблизился и осмотрел меня, запыленного и раскрашенного с ног до головы. Мои колени и голова стали ватными.
— Кого я вижу. Ой-ой-ой… я крайне удивлен, но тем не менее восхищен. Вы, молодой человек, только что выиграли Большие Шпионские Гонки.
Он щелкнул пальцами и появился Малыш, разодетый в таком же стиле.
— Малыш, награду и шампанское.
Меня слегка смутил подобный оборот вещей.
— Подождите, Малыш, прикажите вначале вашим людям прекратить расходовать боеприпасы.
Он улыбнулся мне своей искусственной обезоруживающей улыбкой.
— У них была уйма возможностей разделаться с вами, как бы то ни было, но это уже подвиг дойти сюда. Я тренировал их несколько недель. Надеюсь, моя форма вам нравится: это несколько непрактично в сражении, но очень живописно. Взгляните на сегодняшнюю форму… Только зеленый или серый цвет хлопчатого мундира, будто для теста на дальтонизм. Я уточню, что у меня полное право носить эту форму: я был введен в почетное звание полковника лично королевой за особые заслуги.
Он по-кошачьи хитро улыбнулся. Вернулся Малыш, неся большую красную атласную подушку.
— Прекрасно, прекрасно. Держите, вот награда.
Три свернутых рулона микрофильмов в серебряных капсулах.
Он открыл одну, она едва была больше полутора сантиметров длины, и как печатка, раскрывалась посередине. Он положил мне на ладонь маленький рулон.
— Спасибо, — сказал я, кладя в капсулу микрофильм, а затем убрав все три в карман своей куртки. — А деньги?
— Ах, да, деньги. Мне нравится, что старые инстинкты алчности не исчезли полностью в вашем летаргическом поколении. Но вот шампанское.
Подошел торжественный Малыш, неся то, что мне показалось массивным серебряным подносом, на котором стояло два бокала шампанского в форме тюльпанов.
— Конец «49», — прошептал Петерс загробным голосом.
Он поднял бокал и посмотрел на меня.
— За победителя и, теоретически, за величайшего шпиона мира… после меня, естественно.
К своему стыду я должен признать, что проглотил свою «пищу богов» (или амброзию) залпом… Но меня мучила жажда и жар. Я боялся его проявления.
Мощная зеленая стена поплыла у меня перед глазами. Мне показалось, что уши заложило. Я слышал как разбился о бетон мой бокал, но так и не заметил, кто меня ударил…
Часть третья
Если подобные вещи могут происходить, я должен сказать, что всякий солдат, рискующий своей жизнью — тупица.
Глава десятая
Придя в себя, я понял, что лежу на спине и вижу потолок. Мое забытье прошло без видений. Я чувствовал прилив сил, голод и странное чувство беззащитности. Я потер подбородок, Господи, двухдневная щетина. Какое-то время я ещё проспал, затем, повернув голову, увидел малинскую куколку Петерса, с золотым колье и без всего остального. Она улыбнулась мне и склонилась, чтобы поцеловать ласково и доброжелательно. Затем она нажала на кнопку звонка над моей головой. Какое-то мгновенье я нежно касался её, чувствуя себя одновременно возбужденным и ослабевшим.
В комнату вошел Петерс.
— О, добрый день, молодой человек. Приятно видеть вас проснувшимся.
— Зачем этот отравленный бокал?
— Поешьте вначале, дитя мое. Вы должно быть очень голодны. Малыш что-нибудь вам принесет.
Совершенно голый я уселся на кровати и прислонился головой к спинке. Петерс заботливо осмотрел меня.
— Вы в лучшей форме с тех пор, как начали участвовать в соревновании, — сказал он. — Вы потеряли два с половиной фунта веса.
Вошел Малыш, неся блюдо, и я принялся за еду. Моя жизнь была столь беспокойна и все так быстро менялось, что за эту неделю я начал склоняться к восточному фатализму по отношению к своему существованию. Кофе, крем, апельсиновый сок и маленькие хлебцы были великолепны. Все трое смотрели на меня как на родственника, которого коснулась смерть.
— Микрофильмы, — спросил я, прожевывая маленькие хлебцы с вишневым конфитюром, — где они?
— В кармане вашей куртки, — ответил Петерс, указав на стул, где та висела. — Вы ошибаетесь насчет меня, мой мальчик. Если шпион обязан использовать вероломство как главное оружие, если он желает остаться в живых и работать вновь, он должен уважать нанимателей. Никто в этом доме и не думал красть ваш приз.
Малинезка взяла кусочек круассана из моей тарелки. Я с интересом следил за её белыми зубками, впившимися в него.
— Тогда зачем все это? — спросил я, жестом указав вокруг.
— Я должен объяснить. Хотя вы и пришли первым, став победителем, все это только половина доказательства. Теперь вам предстоит уйти с добычей. Но то, о чем я говорю — это не взламывание сейфа военного ведомства с последующим бегством с картами в руках, не так ли? Нужно уйти. В этом состоит вторая часть гонок. Все конкуренты, прибывшие после вас, становятся охотниками. Вы будете зайцем, а они — борзыми. Их восемь.
В течение секунды мое сердце, желудок и мозг омертвели.
— Вы шутите, не так ли? — тихо спросил я.
— Да, в некотором смысле, но я думаю, что это не составит вам проблем.
Мы отправились к дальней точке Малина, самой удаленной от Океанского клуба, в имитации «бугатти ройал», принадлежавшей Петерсу. Ее рама заставляла вспомнить о коллекционных «мерседесах» и «бентли», выпускаемых сейчас американцами. У неё был — гордо информировал он меня — мотор от «шевроле» со турбонаддувом и сдвоенный экспериментальный карбюратор. Автомобиль вел юный малинец, а мы сидели сзади. Поскольку рядом был Малыш, не было смысла бежать. Я нервно курил и неотрывно следил за пейзажем. Теперь я знал, что испытывают те, кому предлагают последнюю сигарету у стенки, изъеденной оспинами.
Мы остановились в тот момент, когда дорога уткнулась в пляж. Вместе вышли из машины и направились к небольшой группе, явно ждавшей нас и собравшейся вокруг малинцев, гордо носивших таблички с надписью «организатор». Мои восемь коллег-соперников собрались будто на тренировку, остальные были богачами, пришедшие поприсутствовать на сражении гладиаторов двадцатого века… со мной в роли христианина. Петерс подвел меня к соперникам.
— Мистер Гронский из СССР.
Мы приветствовали друг друга. Он был невысокого роста, похож на бульдога.
— Мистер Абакар из Камази.
Абакар был небольшим, но очень плотным африканцем. Я отметил про себя, что он вынослив, но медлителен. На следующих я не осмелился смотреть.
— Мистер Самура, которого вы, я думаю, уже знаете.
Мы приветствовали друг друга.
— Вы выкарабкались, самурай, — сказал я.
Он присвистнул и щелкнул зубами.
— Удача улыбнулась ничтожному Самуре, Филип.