Я сказал, что всегда к этому стремился.
– Не важно, к чему вы всегда стремились, мистер Пип, – возразил он, – не отклоняйтесь в сторону. Вполне достаточно, если вы стремитесь к этому сейчас. Могу ли я считать, что вы готовы приступить к учению, под соответствующим руководством? Правильно я вас понял?
Я пролепетал, что да, он понял меня правильно.
– Очень хорошо. Теперь мне надлежит осведомиться о ваших склонностях. Сам я, имейте в виду, не считаю это разумным, но мне поручено так поступить. Слышали вы о каком-нибудь наставнике, который бы особенно вам нравился?
Так как я за всю жизнь не слыхал ни о каких наставниках, кроме Бидди и двоюродной бабушки мистера Уопсла, то ответил отрицательно.
– Я кое-что знаю об одном наставнике, который, мне думается, мог бы вам подойти. Заметьте, я не рекомендую его, потому что я никогда никого не рекомендую. Джентльмен, о котором я говорю, – это некий мистер Мэтью Покет.
Вот оно что! Я сейчас же вспомнил это имя. Родственник мисс Хэвишем. Тот самый Мэтью, о котором говорили мистер и миссис Камилла. Тот самый Мэтью, которому уготовано место в изголовье у мисс Хэвишем, когда она будет лежать мертвая, в своем подвенечном наряде, на свадебном столе.
– Это имя вам знакомо? – спросил мистер Джеггерс и бросил на меня испытующий взгляд, после чего закрыл глаза в ожидании ответа.
Я ответил, что слышал это имя.
– Вот как! – сказал он. – Вы слышали это имя! Однако вопрос в том, что вы на этот счет думаете?
Я сказал, вернее, попытался сказать, что очень благодарен ему за рекомендацию…
– Нет, мой юный друг! – перебил он меня, медленно покачивая своей большой головой. – Ну-ка припомните!
Ничего не припомнив, я опять начал, что очень благодарен ему за рекомендацию…
– Нет, мой юный друг, – перебил он меня, качая головой и одновременно хмурясь и улыбаясь, – нет, нет, нет; это очень хорошо сказано, но это не годится; вы слишком молоды, чтобы поймать меня. Рекомендация – не то слово, мистер Пип. Поищите другое.
Исправив свою ошибку, я сказал, что очень благодарен ему за упоминание о мистере Мэтью Покете…
– Вот так-то лучше! – воскликнул мистер Джеггерс.
– …и с удовольствием буду учиться у этого джентльмена.
– Очень хорошо. Учиться вам всего лучше у него на дому. Он будет предупрежден, но сначала вы повидаете его сына, который живет в Лондоне. Когда вы приедете в Лондон?
Я ответил (взглянув на Джо, который стоял неподвижно и только смотрел на нас), что готов ехать сейчас же.
– Скажем, ровно через неделю, – возразил мистер Джеггерс. – Вам следует сперва обзавестись новой одеждой, и притом не рабочей одеждой. На это понадобятся деньги. Я, пожалуй, оставлю вам двадцать гиней?
С невозмутимым видом он достал из кармана длинный кошелек, отсчитал на стол двадцать гиней и пододвинул их ко мне. Только теперь он снял ногу со стула. Пододвинув ко мне деньги, он уселся на стул верхом и стал раскачивать кошелек в воздухе, не сводя глаз с Джо.
– Ну что, Джозеф Гарджери? Вы как будто удивлены?
– И очень даже, – решительно заявил Джо.
– Вы помните, ведь был уговор, что для себя вы ничего не требуете?
– Был уговор, – сказал Джо. – И есть уговор. И будет, и останется.
– А что, если, – сказал мистер Джеггерс, раскачивая кошелек, – что, если в мои указания входило сделать вам подарок в виде возмещения?
– Это за что же возмещение? – спросил Джо.
– За то, что вы лишаетесь работника.
Джо положил руку мне на плечо нежно, как женщина. Часто впоследствии, думая о том, как в нем сочетались сила и мягкость, я мысленно сравнивал его с паровым молотом, который может раздавить человека или чуть коснуться скорлупки яйца.
– Уж как я рад, – сказал Джо, – что Пип может больше не работать, а жить в почете и богатстве, – этого я и выразить ему не могу. Но ежели вы думаете, что деньги возместят мне потерю мальчонки… когда он вот такой пришел в кузницу… и… всегда были друзьями!..
Милый, добрый Джо, которого я, неблагодарный, так легко готовился покинуть, я будто сейчас тебя вижу, как ты стоишь, заслонив глаза мускулистой рукой кузнеца, и широкая грудь твоя вздымается, и голос тебе изменяет. О милый, добрый, верный, любящий Джо, я до сих пор чувствую, как дрожит твоя рука у меня на плече, словно трепещет крыло ангела!
Но в то время я принялся утешать Джо. Я заплутался в дебрях моего грядущего благополучия и сбился с тропинок, по которым мы ходили рука об руку. Я напомнил Джо, что (как он сказал) мы всегда были друзьями и (как я сказал) всегда ими останемся. Джо так крепко провел по глазам свободной рукой, словно твердо решил их выдавить, но не добавил больше ни слова.
Мистер Джеггерс наблюдал за этой сценой так, точно видел в Джо деревенского дурачка, а во мне – его сторожа. Когда мы успокоились, он проговорил, уже не раскачивая кошелек, а взвешивая его на ладони:
– Предупреждаю вас, Джозеф Гарджери: теперь или никогда. Полумер я не признаю. Если вы хотите принять подарок, который мне поручено вам передать, – скажите слово, и вы его получите. Если же, напротив, вы считаете…
Но тут ему, к величайшему его изумлению, пришлось замолчать, потому что Джо вдруг двинулся на него с воинственным видом, не допускавшим сомнений относительно его намерений.
– Я то́ считаю, – закричал Джо, – что коли ты приходишь ко мне в дом поддевать да дразнить меня, так изволь отвечать за это! Я то́ считаю, что коли ты такой храбрый, так выходи, покажи свою прыть. Я то́ считаю, что раз я что сказал, значит, я так считаю, и с этого меня не собьешь, хоть ты в лепешку расшибись.
Я оттащил Джо, и он тут же угомонился; он только сообщил мне очень любезно, в виде вежливого предостережения всякому, кого это могло заинтересовать, что он никому не позволит поддевать и дразнить себя в собственном доме. При первом же угрожающем движении Джо мистер Джеггерс встал и попятился к двери. Не выказывая ни малейшего желания вернуться к столу, он произнес свою прощальную речь с порога. Сводилась она к следующему:
– Ну-с, мистер Пип, по-моему, раз вам предстоит стать джентльменом, чем скорее вы уедете отсюда, тем лучше. Пусть будет, как мы решили – через неделю; за это время вы получите мой адрес. На почтовом дворе в Лондоне можете нанять экипаж и приезжайте прямо ко мне. Заметьте, я не высказываю своего мнения ни за, ни против той опеки, которую я на себя беру. Мне за это платят, и я за это взялся. Заметьте себе это как следует. Заметьте!
Говоря это, он все время тыкал в нас пальцем и, вероятно, не скоро бы кончил, но, видимо, решив, что с Джо лучше не иметь дела, все же предпочел удалиться.
Мне пришла в голову одна мысль, и я побежал за ним следом по дороге к «Веселым Матросам», где его ждала наемная карета.
– Виноват, мистер Джеггерс, минуточку!
– Эге! – сказал он, оборачиваясь. – Что случилось?
– Я хочу все сделать правильно, мистер Джеггерс, и точно по вашим указаниям; вот я и решил вас спросить, – можно, я до отъезда прощусь с моими здешними знакомыми?
– Можно, – сказал он, словно не вполне понимая меня.
– И не только здесь, в деревне, но и в городе?
– Можно, – сказал он. – Возражений не имеется.
Я поблагодарил его и побежал домой, где обнаружил, что Джо уже запер парадную дверь, ушел из гостиной и сидит в кухне у огня, положив руки на колени и устремив взгляд на горящие угли. Я тоже подсел к огню и стал смотреть на угли, и долгое время все молчали.
Моя сестра лежала в своем углу, обложенная подушками. Бидди с шитьем сидела у огня, Джо сидел рядом с Бидди, а я сидел рядом с Джо, напротив сестры. И чем дольше я глядел на тлеющие угли, тем яснее чувствовал, что не могу взглянуть на Джо; чем дольше длилось молчание, тем труднее мне было заговорить.
Наконец я выдавил из себя:
– Джо, ты сказал Бидди?
– Нет, Пип, – ответил Джо, по-прежнему глядя на огонь и так крепко обхватив колени, точно у него были секретные сведения, что они собираются от него сбежать, – я думал, ты сам ей скажешь, Пип.
– Нет, уж лучше ты, Джо.
– Ну, раз так, – сказал Джо, – Пип у нас джентльмен и богач, и да благословит его Бог!
Бидди уронила шитье и смотрела на меня. Джо крепко держал свои колени и смотрел на меня. Я смотрел на них обоих. Потом они оба сердечно меня поздравили; но был в их поздравлениях оттенок грусти, и это меня задело.
Я счел своим долгом внушить Бидди (а через нее и Джо), как важно, чтобы они, мои друзья, ничего не знали и никогда не упоминали о моем благодетеле. Все выяснится в свое время, заметил я, а пока нельзя ничего рассказывать, кроме того, что по милости таинственного покровителя у меня появились надежды на блестящее будущее. Бидди задумчиво кивнула головой и снова взялась за шитье, сказав, что постарается не проболтаться; и Джо, все не выпуская из-под надзора свои колени, сказал: «Вот-вот, Пип, я тоже постараюсь»; после чего они снова принялись поздравлять меня и так дивились моему превращению в джентльмена, что мне стало не по себе.
Бидди приложила немало усилий к тому, чтобы довести все случившееся до сознания моей сестры. Насколько я мог судить, усилия эти были тщетны. Сестра смеялась, раз за разом кивала головой и даже повторила вслед за Бидди слова «Пип» и «богатство». Но боюсь, что она придавала им не больше значения, чем обычно придают предвыборным выкрикам, – лучше описать плачевное состояние ее рассудка я не в силах.
Раньше я счел бы это невероятным, однако я хорошо помню, что, по мере того как Джо и Бидди вновь обретали свое обычное спокойствие и веселость, у меня становилось все тяжелее на душе. Переменой в своей судьбе я, разумеется, не мог быть недоволен; но возможно, что, не догадываясь об этом, я был недоволен самим собой.
Как бы то ни было, я сидел, уперев локоть в колено и уткнувшись подбородком в ладонь, и смотрел на угли, а Джо и Бидди говорили о моем отъезде, о том, что будут делать без меня, и о разных других вещах. И всякий раз, ловя на себе их приветливые взгляды (а они, особенно Бидди, часто поглядывали на меня), я ощущал какую-то обиду, словно читал в их глазах недоверие, хотя, видит Бог, они не выражали его ни словом, ни знаком.