Многие лидеры профсоюзов оставались официально приверженными этим либеральным программам, а рабочие-«синие воротнички» продолжали активно голосовать за либеральных кандидатов-демократов; было бы неверно утверждать (как делали некоторые), что «труд» отказался от своей политической программы. Но видение становилось все более тусклым. Все больше и больше профсоюзные лидеры концентрировались на обеспечении лучших частных льгот. 1940-е годы, время значительного расширения государственного социального обеспечения во многих западноевропейских странах, фактически закрепили приватизацию социального обеспечения в Соединенных Штатах. В 1948 году почти половина американских рабочих все ещё не имела федерального пенсионного обеспечения. А те, кто имел, сильно переживали, что инфляция может снизить покупательную способность их пенсий.[108]
Кроме того, после Второй мировой войны профсоюзы развивались очень медленно. Такие лидеры, как Ройтер и глава Американской федерации труда (АФТ) Джордж Мени, не вдохновляющий, но проницательный и трудолюбивый бюрократ, как могли эффективно маневрировали как за столами переговоров, так и в качестве лоббистов, добиваясь улучшения трудового законодательства. Но профсоюзное движение не поспевало за ростом рабочей силы. В 1950 году в профсоюзах состояло 15 миллионов человек, что лишь немногим больше, чем в 1945 году. В профсоюзах тогда состояло лишь 31,5% работников несельскохозяйственного сектора, что на 4% меньше, чем в 1945 году. К 1960 году в профсоюзах состояло 17 миллионов членов, но только 31,4 процента от более многочисленной несельскохозяйственной рабочей силы.
Основными причинами этого срыва и последующего стремительного сокращения профсоюзов были структурные и политические. Вторая мировая война, способствовавшая огромному росту производства, увеличила занятость и, соответственно, рост членства в профсоюзах в тяжелых отраслях, которые начали объединяться в профсоюзы ещё в 1930-х годах. Однако в конце 1940-х и в 1950-е годы эти отрасли экономики развивались лишь медленно. После 1945 года рост все больше происходил в сфере труда белых воротничков и услуг. Работники этих профессий были разбросаны, часто в относительно небольших компаниях. Многие из них работали неполный рабочий день. Тысячи трудноорганизованных замужних женщин среднего возраста то входили в состав рабочей силы, то выходили из неё. Все больший процент американцев трудился в быстро развивающихся южных и западных районах, многие из которых были враждебны к организаторам профсоюзов. Добавьте ко всем этим структурным реалиям традиционные проблемы, с которыми сталкивались профсоюзные активисты, — расовую и сексуальную дискриминацию в профсоюзах, межэтническую вражду, сопротивление многих белых воротничков американцам в организации труда, решительность антипрофсоюзных бизнес-групп и политиков, раскалывающее влияние антикоммунизма времен холодной войны внутри страны — и вы начнёте понимать, в каком тупике оказались профсоюзные организации, а также либеральная политика в Соединенных Штатах после 1945 года.
Четыре конфликта конца 1940-х годов высветили проблемы, с которыми сталкивался организованный труд в то время. В первом из них несколько профсоюзных лидеров столкнулись с разгневанным президентом Трумэном. Президент, либеральный «новый курсовик», обычно поддерживал требования «синих воротничков» о переменах. Но его огорчили забастовки в январе 1946 года, которые, по его мнению, угрожали его усилиям по реконверсии, и он встревожился, столкнувшись с забастовками шахтеров два месяца спустя и железнодорожников в мае.[109] Трумэн не смог предотвратить забастовку шахтеров, но он был полон решимости остановить железнодорожников. Поезда, в конце концов, были жизненно важны для американской экономики, как для пассажирских, так и для грузовых перевозок, в те дни, когда ещё не было широко распространено движение по супермагистралям.
После нескольких недель препирательств с перевозчиками и двадцатью профсоюзами железнодорожников Трумэн думал, что ему удалось достичь соглашения. Но лидеры двух крупнейших профсоюзов, А. Ф. Уитни из Братства железнодорожных машинистов и Алванли Джонстон из Братства машинистов локомотивов, отказались подчиниться. Оба они были старыми друзьями президента, который привел их в Овальный кабинет за три дня до окончания забастовки и прочел им лекцию: «Если вы думаете, что я буду сидеть здесь и позволю вам связать всю страну, то вы чертовски сумасшедшие». Уитни извинился: «Мы должны пройти через это, господин президент. Наши люди требуют этого». В ответ Трумэн дал им сорок восемь часов на достижение соглашения. «Если вы этого не сделаете, я возьму железные дороги под контроль от имени прав ительства».[110]
Когда рабочие все же вышли на забастовку, Трумэн, пожалуй, разозлился так, как ни один американский президент последнего времени. В пятницу, 24 мая, он ворвался на заседание кабинета министров и объявил, что отправится на Капитолийский холм и будет добиваться принятия чрезвычайно драконовского закона. Этот закон позволил бы ему призывать забастовщиков в армию, не обращая внимания на возраст и количество иждивенцев, если забастовка грозила создать чрезвычайную ситуацию в стране. Трумэн даже поручил помощникам подготовить речь, которая должна была прозвучать по радио вечером того же дня. Речь была практически иррациональной, в ней он порицал патриотизм «эгоистичных профсоюзных лидеров», таких как Уитни, Джонстон, Мюррей и другие, которых он также связывал с коммунизмом. «Все до единого забастовщики и их демигог [sic] лидеры жили в роскоши, работали, когда им заблагорассудится, и получали зарплату в четыре – сорок раз больше, чем солдаты, участвующие в боевых действиях». Проект Трумэна завершался словами: «Давайте вернём страну народу. Давайте вернём транспорт и производство на рабочие места, повесим несколько предателей и сделаем нашу страну безопасной для демократии». Чарльз Росс, старый друг и пресс-секретарь Трумэна, был «в ужасе» от этой тирады. Кларк Клиффорд, главный советник Трумэна по вопросам политики, вспоминал, что это был «несомненно, один из самых экспрессивных документов, когда-либо написанных президентом».[111]
Россу и другим удалось успокоить Трумэна, и его радиообращение в тот вечер было решительным, но сдержанным. Тем не менее, он настоял на том, чтобы отправиться на Капитолийский холм на следующий день, и к тому времени все уже знали о его намерениях. Когда он вошёл в Палату представителей, ему аплодировали стоя, после чего он изложил свои жесткие предложения. Когда он уже почти закончил, его главный советник по трудовым вопросам Джон Стилмен сообщил Клиффорду, находившемуся в предбаннике в зале заседаний Палаты представителей, что профсоюзы согласились на условия, предложенные президентом. Клиффорд написал записку об этом соглашении и передал её Трумэну, который сделал паузу, а затем прочитал её под гром аплодисментов. Клиффорд и другие считали это победой Трумэна, который отказался от своих требований принять законодательные меры. Но многие либералы и лидеры профсоюзов были глубоко напуганы. New Republic, ведущий либеральный журнал, назвал послание Трумэна в Конгресс «самым злобным антипрофсоюзным законом, когда-либо представленным американским президентом».[112]
Если железные дороги были важны, то уголь был жизненно важен для экономики в 1946 году. Он по-прежнему приводил в движение 95 процентов локомотивов и обеспечивал 62 процента электроэнергии. Трудовые и управленческие конфликты уже давно сказывались на угольной промышленности, которая к 1940-м годам правильно воспринимала вполне реальную угрозу нефти. Джон Л. Льюис, глава шахтеров, был упорным, неустанным и успешным защитником безопасности, повышения зарплаты и льгот для сокращающегося числа шахтеров, которым удалось выжить в условиях упадка отрасли. В отличие от Ройтера и многих других рабочих лидеров того времени, он не верил в то, что правительство, в том числе и либералы, будет надежно поддерживать интересы рабочих, и даже во время войны без колебаний призывал своих сторонников к забастовке.[113] Они часто так и делали, потому что шахтеры любили и верили ему: во многих домах шахтеров висели только две фотографии Джона Л. Льюиса и Девы Марии. Историк Джозеф Гулден заметил: «Для американцев 1930–1940-х годов угольные забастовки Льюиса были таким же ежегодным ритуалом, как первая встреча с земляным боровом или президент, бросающий первый бейсбольный мяч в сезоне».[114]
Льюис был свирепым, громоздким и величественным мужчиной, чьи льдистоголубые глаза смотрели на людей из-под огромных и кустистых бровей. Он говорил раскатистым, театральным тоном, изобилующим библейскими фразами, и ему было все равно, кого оскорблять. В 1937 году он назвал не менее известную фигуру, чем вице-президент Джон Гарнер, «играющим в покер, пьющим виски, подкупающим рабочих, злобным стариком». В другой раз он сказал, что «у АФЛ нет головы; её шея просто выросла и покрылась волосами». Льюис жаждал власти и охотно пользовался ею на протяжении многих лет. «Когда мы контролируем добычу угля, — говорил он, — мы держим в своих руках жизненно важные элементы нашего общества… Я могу сжимать, выкручивать и тянуть до тех пор, пока мы не добьемся неизбежной победы». К 1946 году его стали бояться. Трумэн ненавидел Льюиса, считая его «рэкетиром», и направил против него, а также против железнодорожников свою диатрибу в Конгрессе от 25 мая.[115]
Когда в мае шахтеры урегулировали свою забастовку, казалось, что дальнейших конфликтов удастся избежать, по крайней мере, в 1946 году. Но в ноябре Льюис дал понять, что хочет изменить соглашение и призовет на помощь 400 000 шахтеров, если не добьется своего. Трумэн был почти отчаянно настроен на сопротивление. Зима стремительно приближалась. Не менее важно и то, что Трумэн рассматривал действия Льюиса как преднамеренное испытание воли. Он вмешался, добившись судебного приказа о прекращении забастовки. Льюис, проигнорировав приказ, отправил шахтеров на забастовку и был привлечен к ответственности за неуважение к суду. Федеральный судья оштрафовал профсоюз на поразительную сумму в 3,5 миллиона долларов, а Льюиса лично — на 10 тысяч долларов. Судья добавил, что забастовка была «злой, демонической, чудовищной вещью, которая означает голод, холод, безработицу и дезорганизацию социальной структуры… …Если подобные действия будут успешно продолжаться, правительство будет свергнуто».