на национальном уровне». Газета «Нью-Йорк таймс» написала: «Можно сделать как минимум два вывода… Один из них заключается в том, что если Детройт и является примером лучших усилий Америки по решению расовых и других проблем, стоящих перед городами, то эти лучшие усилия недостаточно хороши. Другой — даже если прогресс будет достигнут на широком фронте, Соединенные Штаты должны быть готовы к серьёзным потрясениям в своих городах ещё долгое время».[1655]
New York Times, как и Комиссия Кернера, была права в том, что беды лежат глубоко. Однако у либералов не было четкого представления о том, что нужно делать, чтобы их вылечить. Программы «Великого общества», в конце концов, не смогли обеспечить мир. А вражда по другую сторону цветной линии казалась непримиримой. Что же тогда делать? Должны ли программы пытаться закачать деньги в гетто, возможно, направляя их на чернокожих предпринимателей, возможно, предлагая налоговые льготы или другие стимулы для бизнеса, который согласится там разместиться? Следует ли выделять средства на увеличение набора чернокожих в полицию, чтобы умерить пыл, разжигающий противостояние? Или же правительственные и частные инициативы должны быть направлены на то, чтобы помочь чернокожим выбраться из гетто? Это потребует действительно жестких мер по искоренению дискриминации в сфере жилья и работы в белых кварталах. Это также может потребовать выделения значительно больших сумм на программы по обучению и образованию. А это, в свою очередь, несомненно, потребует много времени, чтобы добиться значительных изменений. Ни в 1967 году, ни позже среди либералов США не было единого мнения о том, что делать. Напротив, повсеместно наблюдались недоумение и паника.
Консерваторы, напротив, набирали политические очки, обличая агитаторов. Рейган точно подметил, что «первыми жертвами……становятся хорошие, ответственные члены негритянского сообщества». Однако он добавил, что бунтовщики — это «нарушители закона и бешеные псы, выступающие против народа». Эйзенхауэр намекнул на существование заговора: «Многие люди думают, что определенно существует национальная система планирования, потому что они [беспорядки], кажется, следуют такой определенной схеме».[1656]Опросы показали, что многие американцы были с ним согласны. Один из них показал, что 45% белых обвиняют внешних агитаторов (включая коммунистов); другой опрос показал, что только шестая часть белых признает существование жестокости полиции.[1657] Поддержанные подобными реакциями населения, консерваторы в Конгрессе мобилизовались, чтобы напасть на готовящуюся в то время административную меру по уничтожению крыс в гетто. Один осудил эту меру как «законопроект о гражданских крысах». Другой предложил президенту «купить много кошек и выпустить их на волю». Другие задавались вопросом, не будет ли Джонсон в следующий раз добиваться принятия закона об уничтожении змей, белок, жуков и дроздов.[1658]
Однако не только белые консерваторы были потрясены случившимся. Уилкинс и Янг, вызванные в Белый дом за советом, были потрясены и озадачены. Баярд Растин провозгласил: «Беспорядки должны быть остановлены. Следует применить любую необходимую силу… Если беспорядки продолжатся, будет создана атмосфера, в которой устоявшееся руководство движения за гражданские права лишится опоры… Движение может быть уничтожено, а руководство перейдет в руки деструктивных элементов из гетто».[1659]
Президент Джонсон, поглощённый войной во Вьетнаме, реагировал неоднозначно. В отличие от других, обвинявших в бедах нескольких фанатиков, он понимал боль, которую причиняла дискриминация чернокожим, и упорно продолжал осуществлять программу борьбы с крысами (которая в итоге была принята) и законопроект об открытом жилье.[1660] Тем не менее, он был возмущен беззаконием и уязвлен шквалом критики, который обрушивали на него люди. Уязвленный утверждениями о том, что правительство не сделало достаточно для решения расовых проблем в городах, он проигнорировал отчет комиссии Кернера, когда тот появился в 1968 году.
ЭСКАЛАЦИЯ ТРЕБОВАНИЙ ПРАВ после 1965 года, и особенно беспорядки, не просто обескуражили людей. Они также вызвали значительную обратную реакцию, самую яркую из многих реакций, возникших на фоне поляризации эпохи. Она надолго пережила 1960-е годы.[1661]
Некоторые из тех, кто наносил ответные удары, несли в себе религиозный пыл. Среди них было несколько откровенных расистов, входивших в такие группы, как ККК. Однако гораздо более многочисленными были белые люди, последовавшие за евангелистами вроде Билли Грэма, ученики фундаменталистов-протестантов вроде Орала Робертса, который основал в Оклахоме собственный университет и медицинскую школу, и приверженцы студенческих организаций вроде «Кампус Крестовый поход за Христа». Набожные и политизированные католики также осуждали вопиющие, по их мнению, эксцессы чернокожих и других групп меньшинств.
Многих из этих разгневанных белых вряд ли можно было назвать «консерваторами» в традиционном смысле. Среди них были миллионы борющихся, часто классово сознательных людей, которые почти с одинаковым пылом гневались на то, что они воспринимали как особые привилегии корпоративной элиты, священников и министров истеблишмента, богатых врачей, либеральных школьных советов, вседозволенных бюрократов и судей, а также «экспертов» в целом. Они демонстрировали растущее недовольство многим «современным», включая преподавание дарвиновских теорий в школах, и многим из того, во что их заставляли верить «всезнайки» — социальные инженеры. Их беспокоили феминистки, сексуальное освобождение, радикалы и антивоенные демонстранты, их возмущал «идолопоклоннический» и «преступный» суд Уоррена. Многие видели в этом заговор, организованный восточным истеблишментом.
Угрожаемые беспечностью молодого поколения, они особенно возмущались презрением, которое получали от более светских американцев. К 1966 году они начали принимать участие в политике, как никогда раньше, особенно на Юге и Юго-Западе, где наблюдался взрывной рост населения. Рейган был лишь самым известным из антилиберальных деятелей, которые активно политизировали свои проблемы и извлекали выгоду из того, что в 1970-х годах стало называться новым и мощным религиозным правом.[1662]
Многих американцев середины и конца 1960-х годов, как религиозных, так и нет, отталкивали взгляды и поведение контркультуры, как её называли. Она, родственная студенческим левым, привлекала внимание и раньше, особенно после 1965 года. Но нового расцвета она достигла в январе 1967 года, когда около 20 000 человек, в большинстве своём молодых, собрались в парке «Золотые ворота» в Сан-Франциско, чтобы отпраздновать свой «хипповский» стиль жизни. Тимоти Лири прославлял чудеса ЛСД, синтетического галлюциногена, и других наркотиков, расширяющих сознание. Он призывал молодёжь «включаться, настраиваться, отключаться». Аллен Гинзберг скандировал индуистские фразы. Джерри Рубин, радикал, возглавлявший в Беркли боевой комитет «День Вьетнама», призвал внести залог. Люди в зале передавали друг другу цветы, таблетки ЛСД и сэндвичи, бесплатно предоставленные по случаю «кислотным химиком» Огастусом Оусли Стэнли III. Репортеры и телекамеры передали красочное действо всему миру.[1663]
Human-Be-in, как назвали это событие организаторы, был, безусловно, самым разрекламированным, но не последним из подобных праздников. Близлежащий район Хейт-Эшбери в Сан-Франциско продолжал процветать как одно из многочисленных мест скопления «людей цветов» в конце 1960-х годов. Многие хиппи жгли благовония, принимали наркотики, создавали психоделическое искусство и ходили в необычной одежде. Мужчины-хиппи отращивали длинные волосы, некоторые женщины отказывались от бюстгальтеров. Как и миллионы других молодых людей, они слушали кислотный рок, как его называли. (Выражения «кислотный тест» и «фрик-аут» относятся к середине 1960-х гг.) Такие группы, как Doors, Rolling Stones и Grateful Dead, обрели огромные культовые аудитории. Даже Beatles записывали свою музыку после 1965 года, находясь под воздействием наркотиков, особенно марихуаны и ЛСД. Другие контркультурщики переселялись в коммуны, где питались органической или макробиотической пищей и (как любят подчеркивать СМИ) практиковали различные свободные версии секса.
Молодые люди, активно участвовавшие в подобных коммунальных опытах, в то время составляли лишь незначительное меньшинство своей возрастной группы. Как и битники, на которых они в чем-то походили, они были аполитичны. Они искали свободы от власти, выхода из привычных условностей среднего класса и удовлетворения от уровня личной близости, который они отчаялись найти в основном обществе. Большинство из них не достигли этих блаженных состояний, и контркультура угасла после 1970 года. Более того, их нетрадиционный образ жизни сделал их легкой мишенью для насмешек со стороны консервативных политиков. Губернатор Рейган произнёс, пожалуй, самую известную фразу. По его словам, хиппи — это тот, кто «одевается как Тарзан, волосы как у Джейн, а пахнет как гепард».
Тем не менее, хиппи и «бросившие школу» привлекали к себе пристальное внимание прессы, пока выступали на сцене, особенно в период с 1967 по 1970 год.[1664] А подъем самосознательной культуры кислотного рока привлек внимание все большего числа людей, в большинстве своём молодых. Очевидное неприятие многими молодыми людьми традиционных стилей жизни среднего класса, атака на чувства кислотного рока и открытое употребление наркотиков стали шумным и диссонирующим контрапунктом к основной культуре, которая, отчасти благодаря расколу, усиленному войной, к 1967 году казалась все более какофоничной.