В своей оборонной политике администрация Трумэна была в целом последовательна, предпочитая в основном бороться с Советами, монополизировав бомбу и полагаясь в остальном на иностранную помощь. Такой подход имел потенциальные недостатки, поскольку оставлял Соединенные Штаты без гибкого военного сдерживания во многих частях мира. Тем не менее, альтернатива — создание большого военного аппарата — была политически невозможна до 1948 года. Контроль над расходами на оборону привлекал население и его представителей в Конгрессе, которые были встревожены и все больше злились на Советы, но в то же время опасались новой войны и связанных с ней жертв. Сторонники политики жестких действий находили эти настроения в обществе разочаровывающими, поскольку они устанавливали ограничения для американских ответных мер.
Однако если сосредоточиться на ошибках администрации Трумэна или роли американского общественного мнения, то можно упустить самый значительный источник холодной войны в 1940-х годах. Это был уникальный сложный и биполярный мир, внезапно возникший после Второй мировой войны: два очень разных общества и культуры оказались лицом к лицу в мире потрясающего оружия. Отчасти беспокоясь о своей безопасности, Советы продолжали угнетать своих восточноевропейских соседей и угрожать западным интересам в Средиземноморье и на Ближнем Востоке. Американцы, верящие в демократию, возлагали большие надежды на свою способность и обязанность сдерживать подобные угрозы. Они также опасались, что СССР стремится к ещё более широкой территориальной экспансии, которая поставит под угрозу экономическое и политическое превосходство Соединенных Штатов. Лидеры каждой из сторон, зачастую считавшие друг друга худшими, оказались не в состоянии сдержать эскалацию напряженности.
Однако останавливаться на этом, возлагая ответственность за возникновение напряженности на обе стороны, значит игнорировать апокалиптический тон, который стал окружать советско-американские отношения в конце 1940-х годов и в последующий период. Отчасти это проистекало из тенденции администрации Трумэна, стремившейся занять твёрдую позицию, нагнетать внутренние страхи, чтобы заручиться политической поддержкой сдерживания. Трумэн и его советники знали, что война с Советским Союзом крайне маловероятна. Однако им необходимо было заручиться политической поддержкой внутри страны, ведь в Соединенных Штатах существует демократическая система. Чтобы заручиться этой поддержкой, они прибегли к изрядной порции настойчивых и несколько преувеличенных заявлений об опасности, которую Советский Союз и международный коммунизм представляют для «свободного мира».
Однако апокалиптический характер холодной войны в ещё большей степени был обусловлен особой подозрительной, диктаторской, а зачастую и враждебной позицией Сталина. Это действительно настораживало политиков, а со временем вызывало и народные настроения. В эти годы именно Советский Союз, а не Соединенные Штаты, чье поведение — особенно в Восточной Европе — вызывало тревогу в мире. Не только Соединенные Штаты, но и другие западные страны пришли к выводу, что «умиротворение» будет губительным. Для «авторитета» требовалось, чтобы они сопротивлялись. Более мягкая американская администрация могла бы справиться с этими проблемами более уверенно, чем администрация Трумэна, и тем самым в некоторой степени приглушить крайности враждебности холодной войны. Однако, учитывая понятную решимость Соединенных Штатов и их союзников сдерживать Советы, серьёзных трений вряд ли удалось бы избежать. Какая-то «холодная война» — даже квазиапокалиптическая — кажется настолько близкой к неизбежности, насколько это вообще возможно в истории.
6. Внутренняя политика: Первый срок Трумэна
Тень Рузвельта сильно падала на Трумэна в начале его первого срока. Джонатан Дэниелс, один из помощников Рузвельта в Белом доме, вспоминает, как увидел Трумэна в Овальном кабинете вскоре после смерти Рузвельта. «Он раскачивался в президентском кресле, словно испытывая его, и даже больше, чем я, сомневался в его размерах».[327]
Неуверенность Трумэна была вполне объяснима, ведь для миллионов американцев, особенно бедных, Рузвельт был почти святым отцом. Либералы считали его образцом сильного президентского лидерства в борьбе за социальные перемены. Хотя после 1937 года Рузвельт проиграл большинство этих сражений, прогрессивные американцы винили в этом Конгресс и «интересы», а не президента. Ещё в 1944 году Рузвельт сплотил реформаторов и поднял народные ожидания, призвав к принятию «Экономического билля о правах» после войны. Не будет лишним сказать, что либералы были разбиты, когда Рузвельт умер в апреле 1945 года. Для них и многих других американцев ни один человек не смог бы занять кресло Рузвельта.[328]
Любой либеральный преемник Рузвельта сталкивался с особенно серьёзными структурными препятствиями на пути перемен. В отличие от многих западноевропейских стран, в Соединенных Штатах не было сильных политических левых. Социалистическая партия, возглавляемая Норманом Томасом, была подорвана «Новым курсом» в 1930-х годах и расколом фракций во время войны, против которого выступал Томас. Она была едва жива.[329] Коммунистическая партия, хотя и была в 1945 году сильнее, чем когда-либо прежде, оставалась крошечной; большинство американцев опасались связываться с ней.[330] Профсоюзы имели рекордное количество членов, но к 1945 году начали терять силу как прогрессивная политическая сила. Рузвельт, действительно, пользовался преимуществами, которых был лишён Трумэн. Во время депрессии Рузвельт мог вызвать энтузиазм у «неимущих» групп, таких как беспокойные рабочие и бедные фермеры, а во время войны он мог апеллировать к их патриотизму. К 1945 году, однако, многие из этих людей, например, поднимающиеся вверх «синие воротнички», превратились в «имущих» — группы интересов, которым было выгодно поддерживать статус-кво. Таким образом, как и во многих других случаях, восстановление американской экономики изменило американскую политику — по большей части в сторону центра и правых.[331]
Особым препятствием для либералов в 1945 году, как и на протяжении большей части послевоенной истории США, был Конгресс. На первый взгляд, это не так уж и сложно. Трумэн имел комфортное демократическое большинство в обеих палатах: 242 против 190 в Палате представителей и 56 против 38 в Сенате. В Палате представителей он мог рассчитывать на спикера Сэма Рэйберна из Техаса, лысого холостяка, посвятившего свою жизнь палате, в которую он впервые вошёл в 1913 году. Популярный среди своих коллег, умеренно либеральный, беспартийный демократ, Рэйберн был сильным лидером. В Сенате Трумэн мог положиться на лидера демократического большинства Альбена Баркли из Кентукки. Баркли был более покладистым и менее эффективным, чем Рэйберн. К тому же он старел: в 1945 году ему исполнилось шестьдесят восемь лет. Но Баркли тоже долго проработал на холме, начиная с 1913 года, когда он, как и Рэйберн, впервые попал в Палату представителей. В Сенат он перешел в 1927 году. Умеренный, он нравился большинству своих коллег и лидерам демократической партии по всей стране. Несмотря на возраст Баркли, Трумэн предложил ему стать своим помощником в 1948 году.
Но с 1937 года власть на Капитолийском холме обычно принадлежала коалиции республиканцев и консервативных демократов, многие из которых были выходцами с Юга. В сентябре 1945 года они вернулись на Капитолийский холм в настроении, не располагающем к сотрудничеству. Они особенно устали от агрессивного президентского руководства.[332] Большинство республиканцев с трудом дождались 1948 года, когда они рассчитывали — наконец-то — вернуть себе Белый дом. Конец 1940-х годов был одним из самых партизанских, самых жестоких в истории современной американской политики.
Некоторые наблюдатели за Трумэном считали, что он, по сути, был партизаном, смирившимся с таким положением дел. Один из них, журналист Сэмюэл Лубелл, назвал Трумэна «человеком, который выигрывал время». «Он не стремился к решению, он стремился отсрочить возможные разборки, скорее увековечить, чем выйти из сложившегося политического тупика».[333] Эта фраза точна в той мере, в какой она отражает порой зигзагообразный подход Трумэна, который попеременно пытался то удовлетворить, то отбить претензии групп интересов. Однако это немного несправедливо для описания мотивации Трумэна. Новый президент был верным «новым курсовиком» в 1930-х годах и верил в сильное президентское лидерство. Он искренне поддерживал большинство либеральных программ, которые внедрял в годы своего правления.[334]
Однако по ряду причин президенту не удалось убедить многих либералов в том, что он один из них, по крайней мере, в 1945–46 годах. Хотя Трумэн хотел защитить Новый курс, ему было не по себе рядом с некоторыми либералами — «лунатической гранью», как он их называл, — которые поднялись на высокие посты при Рузвельте. Одним из них был Уоллес, другим — зануда министр внутренних дел Гарольд Айкес. Трумэну было не по себе даже от таких слов, как «либерал» или «прогрессист». Он предпочитал «перспективный». Верно чувствуя нравы времени, он также сомневался, что у крупных реформ есть шанс сразу после войны. «Я не хочу никаких экспериментов», — сказал он своему советнику Кларку Клиффорду. «Американский народ прошел через множество экспериментов, и ему нужен отдых от экспериментов».[335]
Некоторые взгляды Трумэна также ставили его в тупик по отношению к либералам. Одним из них был его фискальный консерватизм. Будучи администратором округа Джексон, штат Миссури, он гордился своими попытками сбалансировать бюджет. Он был человеком со скромным достатком — возможно, самым бедным членом Сената Соединенных Штатов, пока он в нём заседал, — и ему всегда приходилось быть осторожным с деньгами. Фискальный консерватизм Трумэна был хорошей политикой: большинство американцев того времени верили, что правительство, как и домохозяйство, обычно должно тратить не больше, чем получает. Более того, мало кто из политиков при жизни Трумэна (в том числе и Рузвельт) выступал за дефицитные расходы в периоды процветания. Но консервативные чувства Трумэна в этом вопросе были сильными и искренними, основанными на всем его опыте. Он по-прежн