Директор школы, старичок, старожитель Больших Полян, некогда учивший еще Егора, встретил ее радостно, чуть ли не восторженно:
— Анна Аркадьевна, дорогая моя! Наконец-то и вы! Теперь все учителя в сборе, у меня душа на месте.
И он, улыбаясь, бодро пошел ей навстречу.
Но когда прочел ее заявление, от него отлетела радость, он растерялся, стал жалким, беспомощным, и сразу обнаружилось, какой он уже старенький и немощный.
— Голубушка моя! Что вы со мной делаете? Осталось три дня до начала занятий, где я теперь найду математика?
Предполагая уволиться с работы и тут же уехать из Больших Полян, она рассчитывала избежать тягостных расспросов о причинах разрыва с мужем. Вместо этого пришлось остаться в селе, ходить каждый день в школу мимо дома своей соперницы, мимо колхозной конторы, пренебрегая опасностью встречи с Егором, ждать этих расспросов или ненужного ей сочувствия. Против ожидания, никто в школе не расспрашивал ее, почему Уфимцев ушел из дому и живет на квартире у Дашки, — учителя оказались людьми тактичными. А кроме учителей, она ни с кем не встречалась, после занятий сразу возвращалась домой и никуда не выходила. Единственно, с кем делилась, так это с тетей Машей.
Так и жила Аня. Школа да собственные дети отнимали у нее все время, и ей некогда было тосковать да жаловаться на судьбу.
И когда однажды, сидя дома за школьными тетрадками, увидела подходившего к воротам Акимова, она сразу догадалась, что он шел от Егора.
Акимов вошел как-то нарочито шумно, по-свойски, театрально выкинул руку:
— Привет труженикам пера и парты!
Аня невольно рассмеялась:
— А ты все такой же неугомон, Николай. Так и не обломала тебя Мария... Садись вот сюда.
И она показала ему на стул.
— Ломать меня и без Марии есть кому. На ее долю остается только мои раны зашивать да гипс на переломы накладывать. — Он сел, увидел стопку тетрадок. — О, сколько их! И в каждой, наверно, ошибок, ошибок... Вот еще откуда начинаются наши ошибки? Хорошо, что учителя понимающие есть, исправляют их у нас.
— Ты зубы не заговаривай, знаю, к чему клонишь, — опять рассмеялась Аня. Она, как и в тот вечер при Егоре, стояла у комода, прижимаясь к нему спиной. — Расскажи лучше, как Мария живет.
По правде сказать, Акимов ожидал увидеть убитую горем Аню, а на поверку оказалось, что она нисколько не удручена, наоборот, смеется. Ну что же, это даже к лучшему. Он встал, подошел к ней.
— Мария живет, она с мужем рядом. А вот как ты живешь — ни вдова, ни мужняя жена?.. Не надоело еще дуться, обиженную добродетель разыгрывать?
Аня посуровела, исчезла улыбка с ее лица.
— Слушай, Николай, давай в открытую, зачем темнить... Ты меня с Егором мирить пришел?
— Да, — ответил Акимов. — И не пришел, а специально приехал из Колташей, бросив все свои дела. Учти это... Допускаю, Егор виноват перед тобой, но надо, пойми, надо, чтобы вы сейчас жили вместе. Это необходимо для дел в колхозе. Сама понимаешь, какой у Егора может быть авторитет, если каждый лодырь или захребетник вправе бросить ему упрек в лицо, дескать, ты-то какой?.. А потом, Аня, дети, ведь им отец нужен больше, чем тебе муж. Они сейчас уже скучают по нему, так надо ли их лишать естественного желания иметь отца?.. Кстати, как ты им объяснила его уход? Волки съели или еще как?
Акимов хохотнул своей шутке, надеясь вызвать ответную улыбку Ани, но, кажется, просчитался: что-то злое, решительное проступило в заострившихся скулах Ани.
— Здорово ты подготовился, — сказала она насмешливо. — Но красноречие твое напрасно, с Егором я жить не буду. И было бы тебе известно, не просто не буду, а не хочу! И давай на этом прекратим разговор, бесполезно меня агитировать... А иронию оставь при себе, побереги для более подходящего случая. Дети знают, что мы поссорились и разошлись, а о причинах узнают, когда повзрослеют.
Акимов только руками развел — он не думал ее обижать.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал он, желая успокоить ее, — не буду агитировать. Но ты все-таки подумай — не сердцем, оно у тебя сейчас ожесточено, а умом пораскинь, ты же умная женщина! Ведь если не сойдетесь, Егора придется исключать из партии, отобрать партийный билет.
— Ты думаешь? — спросила Аня, и в голосе ее послышалась тревога.
— Не думаю, а убежден. Вот документы, — и он похлопал себя по груди. — На него тут столько понаписано, что и без злосчастной вашей ссоры хватило бы на строгий выговор... Я тебе как друг говорю, я не как секретарь парткома. Сломают Егору хребет, испортят жизнь, и только из-за твоего упрямства. Разве это не будет угнетать тебя потом? Все же он отец твоих детей.
Говоря это, напирая на последствия, трагические для Егора в случае ее упорства, Акимов приглядывался к Ане. Что-то менялось в ее лице, на мгновение дрогнули губы, повлажнели глаза.
— Пусть, — сказала она тихо, одними губами. — Пусть... Что заслужил, то и получит. Не мне одной страдать...
Это тихое признание поразило Акимова. Он понимал, как тяжело было ей сказать так. Понимая это, он все же не терял надежды на ее благоразумие.
— Может, хоть фиктивно сойдетесь на какое-то время, пока все не уляжется? — попросил Акимов, хотя и не рассчитывал уже на благоприятный ответ.
— Никак, — отрезала Аня.
— Серьезная ты, однако, женщина, — вздохнув, сказал Акимов. — А я думал, чаем напоишь с малиновым вареньем. — Он попытался пошутить, чтобы смягчить свою неудачу. — Видно, не судьба.... Ну что ж, прощай! Извини за вторжение, за беспокойство.
Аня молчала.
6
Приезд Акимова задержал Уфимцева. Он решил дождаться его возвращения от Ани, узнать, чем кончился их разговор. Но, к моменту возвращения Акимова, в кабинете появились пришедшие не ко времени Попов и механик Юрка Сараскин, и Акимов, поговорив с Поповым о каких-то совсем незначительных, по мнению Уфимцева, делах, неожиданно простился и уехал, ничего не сообщив ему. Нашлись некстати еще дела, и в Теплогорск он смог выехать лишь утром следующего дня.
Город встретил его дымами труб, шумом улиц, пестротой магазинных витрин, афиш на заборах. Он быстро нашел горком партии, — городок был небольшой, возник не так давно на месте старого села Теплого вблизи открытого месторождения медных руд.
К первому секретарю горкома Васенину Уфимцев попал сразу же, как только о нем доложили.
— Проходи, проходи, товарищ Уфимцев. — Васенин встал из-за стола, пошел ему навстречу. — Не часто бывают у нас гости из ваших лесных краев... Ну, здравствуй!
Васенин еще молодой — одних лет с Уфимцевым, невысокий, быстрый, порывистый — ив речах, и в движениях. «Такому не в кабинете бы сидеть, а куда-нибудь на стройку или в цех, в гущу народа», — подумал Уфимцев.
— Садись, рассказывай, что за нужда загнала к нам?
Уфимцев, взволнованный предстоящим разговором, хотя всю дорогу до Теплогорска думал о том, что и как он будет говорить в горкоме, сидел, натужно улыбаясь, глядя на хозяина кабинета.
— Ну, так как? — торопил его Васенин. — Может, наши пенкосниматели на чем-нибудь надули? Колхозников в город сманили? Сено увезли?
— Да нет. — Уфимцев понял, под пенкоснимателями Васенин имел в виду городских проныр, появляющихся часто в деревнях, скупавших скот, лесоматериалы; не гнушались они и домами, покупали на слом, вывозили в город. — Дело не в них... Хотим с вами производственные связи наладить. Осуществить на деле смычку города с деревней.
— Как говорится, укрепить союз серпа и молота? Ну что ж, это хорошо. А если конкретнее?
Васенин перегнулся через стол, достал из ящика трубку и коробку с табаком, стал готовиться курить.
— А конкретнее — так. На первый случай, можем предложить вашему городу триста тонн картошки по государственной цене.
Васенин, видимо, ждал другого разговора. Он заинтересованно поглядел на Уфимцева, уселся напротив.
— Как, как? Картошку? Триста тонн, говоришь? Вот это действительно смычка — помощь колхозной деревни нашему рабочему классу! Как тебя благодарить?
Он потянулся было к телефону, но, увидев предупреждающий жест Уфимцева, снова сел. Уфимцев уже освоился и теперь решил выложить секретарю горкома основное, что было целью его приезда.
— Подождите меня благодарить, сначала выслушайте... Если разговор пошел о смычке, о производственных связях, то они должны быть обоюдными. Не только деревня — рабочему классу, но и рабочий класс — деревне.
— Вообще-то правильно, логично, — заметил Васенин и встал, обошел вокруг стола, спрятал коробку, достал спички, стал раскуривать трубку.
— Мы вам будем поставлять картошку — пока только картошку, а вы нам поможете в строительстве. Короче говоря, хочу, чтобы ваш трест «Промстрой» построил нам коровник.
— Это за триста тонн картошки? — удивился Васенин. — Дешево же ты ценишь труд рабочих! Это всего по десять килограммов на жителя.
— Нынче — триста, на будущий год пятьсот... По тысяче тонн будем давать, как только обеспечат нас картофельными сажалками и комбайнами.
— Когда еще вас обеспечат, — усмехнулся Васенин, — а тебе сегодня коровник надо.
— Не могут не обеспечить. Это теперь понятно не только нам, колхозникам. На дедовской технике сельского хозяйства не подымешь.
Васенин прошел по кабинету к окну, остановился там.
— Заманчивую идею ты мне подкинул. Действительно, нуждаемся мы в овощах и картошке, ой как нуждаемся! Плохо работают наши торгаши и заготовители. Но... тут много этих «но». Во-первых, «Промстрой» — организация государственная, у него свои планы, причем планы напряженные. Во-вторых, вывозка картошки: из такой дали возить — сколько машин потребуется? И в-третьих...
— Простите, я вас перебью, — нетерпеливо проговорил Уфимцев и тоже встал, — отвечу вначале на ваши «во-первых» и «во-вторых». А потом уже скажете свое «третье»... О вывозке надо ли вам беспокоиться? Все равно по осени к нам идут косяком «дикие» машины закупать картошку по рыночной цене. Машины из тех же организаций, откуда и теперь они будут ходить, но уже планово, по графику. И картошка будет не по рыночной цене, а по государственной... Что касается планов «Промстроя», не думаю, чтобы у треста, ради такого дела, не нашлось резерва на какой-то там коровник голов на четыреста — пятьсот. Поставить стены из готовых плит не так уж трудно для такой мощной организации. А лесом, пиломатериалами мы стройку обеспечим.