— А-аа, ну да, конечно. — Илюша и не подумал расслабляться, еще больше встревожившись. — Так что ты хотела, Жан? Как дела, как дела… Хреново дела… Все идет к тому, чтобы дело передавать в суд.
— О как! Что так скоро? Больше ни единой версии, кроме причастности Масютина, нет?! И то, что Удобнов был криминальным авторитетом, ни на что твоих коллег не наталкивает? Ни на одну мысль?
— Умные все стали, — проворчал Илюша и тут же зашептал: — Давай я тебе сейчас с другого телефона перезвоню. Этот нельзя долго занимать…
Жанна послушно отключилась и прождала еще битых полчаса, прежде чем Гавриков соизволил перезвонить ей.
Звонил он теперь, как оказалось, из своего дома, поскольку его торопливый шепот постоянно прерывался отчаянным воплем его супруги или подруги, что поминутно восклицала про отбившуюся от рук скотину.
— Жанка, ты чего не успокаиваешься, а?! — плаксиво произнес он, когда Жанна спросила, от чего конкретно наступила смерть двоих несчастных. — Нет, ну вот что тебе это даст, а?! Женьку ты все равно своими телодвижениями не вытащишь, как бы ни упиралась. Изменить уже ничего нельзя!
— Илюша, это я поняла очень отчетливо. Ты мне просто скажи, их перестреляли, а потом сожгли или как?
— Спали они, понимаешь!
— Спали?!
— Да, спали! — орал уже Гавриков, не обращая внимания на усиливающий рев из глубины собственной квартиры.
— Как это? Пьяные, что ли, были?
— Не пьяные, а снотворным накачанные. И снотворное это обнаружилось на дне бутылки вина, которое эти двое распивали на первом этаже, перед тем, как подняться наверх, — не сбавлял Гавриков оборотов, хотя где-то там в недрах дома уже слышался звон бьющейся посуды.
— И что же, бутылка уцелела в пожаре? — усомнилась Жанна, прикрывая от усталости и невыносимого шума в трубке глаза. — И снотворное вместе с ним?
— Первый этаж почти не пострадал при пожаре, — чуть сбавил обороты Гавриков и громко матерно выругался себе за спину. — Достала уже! Я виноват, что работать приходится за двоих?!
— Выходит, они распили бутылку вина, совершенно не почувствовали, что оно имеет привкус. Поднялись на второй этаж. Уснули там. Потом в дом ворвался Масютин и поджег их. Так получается?
— Приблизительно, — очень охотно согласился Гавриков и даже вздохнул с явным облегчением. — И даже не приблизительно, а все именно так и выглядит.
— Ага! Он, значит, поджег дом и, скотина такая, — Жанна в точности скопировала ту женщину, что надрывалась сейчас в недрах Илюшиной квартиры, — не удосужился забрать бутылку, которую им подсунул… Так ведь вы считаете, а? Что снотворное в бутылку каким-то образом накачал Масютин, да?
— Да-а, а что тебе не нравится?
— Мне?! — Жанна с чувством выдохнула и четыре раза сосчитала до десяти и обратно, чтобы не впасть в раж и не начать орать на Гаврикова так же, как его жена или подруга, кто там она ему. — Мне не нравится непрофессиональный подход к делу, Гавриков! Каким идиотом надо было быть Масютину, чтобы не забрать с места преступления такое вещественное доказательство!!!
— Про состояние аффекта не забывай, — тут же нашелся Илюша. — Любимая женщина, ты уж проглоти это, Жанночка, проглоти, но сама виновата. Говорил ведь тебе, не лезь… Так вот: человек в состоянии аффекта…
Она не выдержала и швырнула трубку на аппарат.
Все ясно! Масютина приговорили заранее, поскольку искать настоящих убийц Удобного никто никогда не станет. Нити могут вывести бог знает куда, а допускать этого ни в коем случае нельзя. И… Женьке придется сидеть за то, что он никогда не совершал и совершить не мог.
Да чтобы при его импульсивности и так хладнокровно спланировать убийство! Да никогда!
Состояние аффекта!.. Ха-ха! О каком состоянии аффекта речь, если снотворное было в бутылке. Бутылку покупали загодя. Снотворное туда закачивали тогда же. Налицо злой умысел. Все было продумано, все, вплоть до мелочей, включая…
Ей снова пришлось набрать номер квартиры Гаврикова Ильи и снова объясняться с его рыдающей подругой или супругой, черт ее разберет, кто она ему.
— Он в ванной, — прохрипела та со всхлипом.
— Я подожду, не вешайте трубку, — строго потребовала Жанна.
— Он только что туда зашел и выйдет не скоро, — упорствовала женщина, продолжая всхлипывать.
— Тогда скажите ему, чтобы он поторопился, — елейно попросила Жанна и тут же не выдержала и заорала почти так же, как днем на парня в облитой зноем торговой палатке: — И если он сейчас же не обмотает свою жопу полотенцем и не возьмет трубку, я приеду туда, к вам, и разговор у нас уже выйдет много напряженнее…
Женщина прониклась. Сочла, что для сегодняшнего вечера ей нет необходимости привлекать к своим разборкам еще и третьих лиц с их второстепенными проблемами, и, пробормотав «я щщас», исчезла.
Минуты две Жанна слушала приглушенный шум в квартире Гаврикова. Что-то шуршало, падало, стучало и переругивалось. Потом в ухо ей прорычали:
— Ну что еще вам от меня нужно, гражданка Масютина?! Что?!
— Почему решили, что бутылка вина куплена Женькой? — вопрос был заготовлен загодя, в те самые минуты, когда она слушала через телефонную трубку Гавриковскую возню с его женщиной.
— Потому что она им и была куплена! — с особой торжественностью преподнес Илюша ей как раз то, что она и ожидала услышать. — Что еще?!
— Это он сам сказал?
— Ага! И сказал, и фотохроника подтвердила. Ведь как только он вместе со своей любимой девушкой… — ударение на этом мерзавец Гавриков сделал особое, печально-вдохновенное, интимное ударение, это чтобы ей побольнее сделать, видимо, — попал в объектив нашего фотографа… Правильнее сказать, как его любимая девушка попала в объектив вместе с Удобновым, а потом с ней попал Масютин, так с этой троицы глаз уже и не спускали.
— Ты знал? — она мысленно ахнула.
— Н-нет… — не очень уверенно ответил Гавриков, и Жанна поняла, что знал.
— Ладно, проехали, — это было еще одно очень любимое выражение старшего Антохи, за которое она его частенько совсем не больно шлепала по макушке. — Так что там с этой бутылкой вина, Илюша?
— На снимке Женька ее покупает в универсаме. И на той самой бутылке обнаружились его отпечатки пальцев. И еще… Самое главное… — Гавриков выдержал торжественную паузу, после чего закончил: — Он ничего этого не отрицает. Ни того, что отпечатки принадлежат ему. Ни того, что покупал эту бутылку в магазине.
— А как быть со снотворным, Илюша? Это он тоже не отрицает?
Гавриков промямлил что-то про неразумное поведение, про то, что профессионалу надо бы быть мудрее, что, признайся Масютин, всем бы стало от этого только легче. Затем извинился, сославшись на проблемы в семье, и повесил трубку.
Ни о чем сейчас не стану думать, вдруг решила Жанна зло и упала на диван в гостиной. Подобрала коленки почти к самому подбородку, натянув на них подол тонкой ночной сорочки. Зажмурилась крепко-крепко и попросила себя с жалостливым надрывом:
— Жанночка, не думай сейчас об этом, ладно! Завтра… Завтра ты съездишь на эту Угловую улицу… Обязательно съездишь, даже если тебе и придется прикинуться оборванкой… Съездишь, а там, глядишь, что-нибудь и утрясется как-то само собой…
Не утряслось! Все стало только хуже. В сотню, в тысячу раз хуже. И осозналось это отчетливо уже тогда, когда ноги ее, обутые в старые поношенные кроссовки, сделали первые шаги по Угловой улице.
Куда ее несет, боже правый!!!
Навстречу две пожилые тетки в странных юбках в цветную оборку толкали магазинные тележки, доверху набитые стеклотарой. Скользнули по Жанне цепкими глазами, оценивающе прошлись по ее стареньким джинсам и майке, переглянулись и синхронно выговорили:
— Ишь ты…
— Простите, — решилась Жанна и сделала шаг в их сторону, правда, на успех мало рассчитывая. — Мне можно спросить?
— Спроси, — позволила одна из них и развернула тележку поперек дороги, чтобы та не укатилась под уклон. — Чего тебе здесь, девушка?
— Я ищу Светлану Светину, вы не знаете, где она живет?
Тетки снова переглянулись, насторожились так, что, кажется, встали колом все оборки на их странных юбках, потом одна из них прокаркала:
— Не живет, а жила.
— Почему? — тупо спросила Жанна, потому что должна была что-то спросить.
Для того хотя бы, чтобы удержать их внимание, чтобы тетки снова не покатили свои тележки и чтобы она снова не осталась один на один с бетонной крошкой заскорузлых стен. Жутковатое было местечко, чего уж. Представить себя в полном одиночестве внутри этого длинного холодного коридора, образованного длинными рядами глухих стен, было сложновато.
— А потому что нету ее! Нету, поняла!
— А где она?
— Сгорела! Сгорела в пожаре!
Тетки теперь уже в два голоса принялись убеждать Жанну в бесполезности ее пребывания на их улице. Встали плечом к плечу, подол к подолу, сдвинули обе коляски непреодолимой баррикадой и уставились на настырную девку зло и непримиримо.
— Ну… Она сгорела, может, кто из родни у нее остался, а? — она старалась говорить жалобно-жалобно, скорбно-скорбно и смотреть старалась так же, чтобы задобрить, разжалобить, чтобы…
Все бесполезно. Переходить из глухой конфронтации обитательницы Угловой улицы никак не желали. Обе одновременно подбоченились и понесли:
— Ты кто такая вообще, мать твою, что Светку ищешь, а?! Че тебе вообще здесь нужно?!
— Слышь, Ань, так она же из ментуры наверняка! — вдруг сообразила одна из них. — Видишь, смотрит как!
— Как?
— Как ментовская морда продажная! Светкину родню ей подавай, ишь ты! Так детдомовская она! Поняла, девка?! Детдомовская! Не было у нее никого отродясь и не будет уже никогда! Не было ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры, одни мужики-кобели вокруг нее грудились, потому как хороша была как картинка!
— Хороша, хороша, — подтвердила вторая, что звалась Анной. — Несмотря на то что нищая, а цену себе знала. С кем ни попадя не водилась. Она и давала-то не всякому. Теперь вот померла. А ты ступай отседова, пока тебя еще наша местная шпана не пригрела. Ступай! Ступай!