– Вот и я, – сказал Джексон. – Но что-то тут нечисто.
Джексон впервые увидел этого единорога в Скарборо, в двадцати милях к югу. Течение в такую даль уволокло? Или рюкзак потеряли – либо выбросили за борт – где-то поблизости? Ветры, и приливы, и течения – двигатели мира, так? А Джексон в них – ни в зуб ногой.
«Девочка с единорожьим рюкзаком». Как эти скандинавские нуары, которых он не читал. Ему не нравилось – слишком мрачно и путано или слишком грустно. Детективы должны быть бодрые и нереалистичные, хотя, если честно, Джексон теперь не читал почти ничего, ни в каком жанре. Жизнь слишком коротка, а «Нетфликс» слишком хорош.
Рюкзак с единорогом никаких подсказок не выдал. Ни кошелька, ни хотя бы расчески или промокшего билета на автобус.
– Отнесу потом в полицию, – сказал Джексон Натану.
В округе полицейского отдела не было. Только долина, лес, магазин и череда коттеджей для работников поместья и отпускников. Иногда коровы. И некое подобие гостиницы – «Спрут и сердцевидка». Джексон однажды так себе пообедал с Джулией и Натаном в саду. Запеченная рыба, финиковые пирожные, в таком духе. Подавали в специальных керамических плошках.
– Из холодильника в микроволновку, – пренебрежительно прокомментировала Джулия, хотя это довольно точно описывало ее собственную кухню.
– О’кей, – пожал плечами Натан, не заинтересовавшись ни бытием, ни исходом единорожьего рюкзака.
У него самого рюкзак был огромный, с громадной галкой «Найки». Даже чехол на телефоне с логотипами. Мальчики-подростки жили, как рекламные щиты-сэндвичи, с ног до головы покрывали себя бесплатной рекламой корпоративных зол. Куда ушла индивидуальность? – вопрошал Джексон.
(– Ой, завязывай уже со своим Отпеванием Обреченной Юности[53], – посоветовала Джулия.)
– Давай доедай, – сказал Джексон. – Пора ехать.
– Минуту.
– Пора.
– Минуту! Надо еще вот чего.
Он инстил свои хлопья. Нет, вообще-то, фотографировал он себя, а хлопья просто попали в кадр. Мальчики-подростки не фотографируют свою еду, это не круто, так делают все решительно некрутые Гэри и Кёрсти этого мира – щелкают каждое проплывающее перед носом блюдо. Ягненок по-кандагарски в «Бенгальском кафе» на Меррион-уэй. Пад-тай с курицей в «Чаопхрайя». Кёрсти и ее любимый коктейль – лаймовый дайкири – в «Харви Николз». Из дайкири фотограф лучше, чем из Кёрсти. Несколько лет назад Джексон ездил отдохнуть в Южную Африку (долгая история), и женщина, которая ездила с ним (история еще дольше), называла свой излюбленный дайкири так, что ни один бармен не понимал, – с ее густым акцентом выходило «дакере». Женщина эта была закоренелой жительницей региона не с той стороны Пеннин, и над поездкой с первого дня тяготело проклятие. Немалую свою жажду эта женщина утолила, в итоге научившись коммуницировать, произнося «дайкири» правильно, – спасибо Джексону, включившему неполиткорректность. («Что такое вечер одинокой лесбиянки? Дайк. Кир». Женский суд ему еще долго это припоминал.)
Сам Джексон в рот бы не взял столь легкомысленное пойло. Односолодовый без льда, пинта «Блэк шип», временами «Рикар» или «Перно».
Кёрсти всю свою еду и все напитки вываливала в закрытый инстаграм-аккаунт в ложной уверенности, что Пенни Рулькин никогда не увидит. «Булочки с корицей, „У Бетти“, сад Харлоу-Карр – мням!» («Булочки-убийцы», называла их Джулия.)
– Не бывает ничего личного, – сказал Джексонов помощник Сэм Тиллинг: юный детектив не только брал на себя занудство наружки, но вдобавок был юным волшебником – не а-ля Гарри Поттер (хотя, сколь это ни прискорбно для его романтической жизни, на Поттера он немного смахивал), а просто в компьютерах шарил так, как Джексону и не снилось.
– Он же себя в могилу сведет, – сказала Пенни Рулькин, листая фотографии, когда Джексон в прошлый раз заехал в «Кладезь».
В кадр попала рука Гэри с обручальным кольцом – она тянулась к кремовому пирожному. У Гэри сахарный диабет. Второго типа, предположил Джексон, – так человечество и окончит свои дни, в сахарном цунами и висцеральном жире, – но нет, сказала верная супруга, первый тип.
– Весь джентльменский набор, каждый день инъекции инсулина. – (О которых приходилось ему напоминать.) – Он из тех, кого нужно усыновить, – пояснила Пенни.
Интересно, а Кёрсти знает? Потчевала бы его булочками с корицей, если б знала? Усыновила бы его? Что-то не верится.
– Пошли, – сказал Джексон Натану.
– Минуту.
– Потому что селфиться – это типа важно, – съязвил Джексон.
– Ага. Важно.
(– Ты не можешь навязать ему свои ценности, – сказала Джулия.
Я могу, елки зеленые, попытаться, подумал Джексон. Это моя работа – из мальчика сделать мужчину.)
Надо, пожалуй, сказать спасибо, что Джексон не должен каждое утро со скандалом выпирать сына в школу. И что Натан не залазит в чужие машины, которые потом увозят его в ночь. Джексон установил сыну на телефон GPS-трекер, но, если б мог, вставил бы ему чип в загривок. Даже изучил вопрос, но выяснилось, что задачка мудреная: нужно приемник вживлять и плюс еще громоздкий батарейный блок. Натан, вероятно, не обрадуется.
Джексон отконвоировал личный состав до машины – Натана на пассажирское сиденье, Дидону на заднее. Хорошо бы собаку можно было пристегнуть. Дидона сидела очень прямо, точно зоркий второй пилот, что выглядывает опасность, но если резко дать по тормозам, ее катапультирует в ветровое стекло, как булыгу. Пустой единорожий рюкзак Джексон кинул в багажник.
Заводя двигатель, спросил Натана:
– Музыку включим? – но тот возопил быстрее, чем успеешь произнести «плейлист»:
– Пап, ну пожалуйста, ты такое унылое говно вечно слушаешь.
Сошлись на «Радио-2» – немалый компромисс со стороны Натана.
В «Краун-Спа», в вестибюле поджидая Джулию, Джексон нагуглил местонахождение ближайшего отдела полиции.
– Двое моих любимых людей! – вскричала Джулия, появившись.
Было очень приятно, пока до Джексона не дошло, что это она про Натана и Дидону.
– Собаки – не люди, – сказал Джексон.
– Еще какие люди, – ответила она. – Хорошие планы на свободный день?
– Охота на единорогов.
– Замечательно, – сказала Джулия, и так он понял, что она не слушает.
В последнее время Джексон отмечал, что его не слушает все больше народу.
– Но вы же можете мне сказать, не пропадали ли девочки за последние сутки? – упрямо допрашивал он дежурного.
– Нет, сэр, я не могу вам сказать, – отвечал тот.
На Джексона он даже не смотрел – сидел за столом и подчеркнуто возился с писаниной.
– «Нет, девочки не пропадали» или «Нет, вы не скажете, даже если пропадали»?
– Именно так.
– Что – девочки не пропадали?
– Девочки не пропадали, – вздохнул дежурный. – А теперь вы пойдете «расследовать» куда-нибудь отсюда подальше?
– И на Эспланаде нет камер, которые могли снять, как девочка садится в машину?
– Нет.
– Нет записей или нет камер?
Камеры – они же повсюду. В Великобритании шагу не ступишь – везде всё снимают. Красота.
– И то и другое.
– И вы не пробьете по базе номер машины?
– Нет, сэр, но уже подумываю задержать вас за то, что впустую тратите мое время.
– Ничего не подумываете, – ответил Джексон. – Слишком много писанины.
Дежурный, как ни отбивался, рюкзак все же забрал – пообещал записать в «потерянное имущество».
– За ним никто не придет, – сказал Джексон.
– Тогда, сэр, оставьте свое имя и адрес, и если никто не обратится, через полгода получите назад.
Джексон сфотографировал рюкзак еще в коттедже – он нынче фотографировал все подряд: вдруг понадобятся улики, никогда ведь не знаешь. И все равно отдавать не хотелось: рюкзак – единственная осязаемая связь с неуловимой девочкой, а теперь и он растворится где-то во тьме хранилища.
Джексон сел в «тойоту» и покатил обратно вдоль побережья. Назад на ранчо, прикидывал он, звякнуть кое-кому, стребовать старые долги, попросить помощи. Освободившись от музыкальных предрассудков Натана, он полистал свой плейлист и поставил Лори Маккенну. Ему всегда казалось, что Лори поняла бы его меланхолическую жилку. «Увечу тебя»[54], – пела она. Люди только тем всю жизнь и заняты, нет? Так или иначе.
Джексон вздохнул. День не успел особо раскочегариться, но обещал уже меньше прежнего. В лавке Пенни Рулькин для таких обстоятельств подходящей таблички не найти.
Дама с собачкой
Диспетчерская удивила – позвонила, спросила, не уехали ли они с А165.
– Еще тут, – сказала Ронни. – Только проехали Бёрнистон-роуд.
– Тогда разворачивайтесь и дуйте на запад. Сообщают, что убийство. А у нас тут в городе затык – заезжие байкеры, молодежные беспорядки, не разбери-поймешь. Вы ближе всех.
Ронни и Реджи переглянулись – брови-губы скачут, глаза выпучились. Иногда у них как будто телепатическая связь. Ронни рьяно вбила адрес в навигатор.
– Из особого тяжа скоро приедут, но подержите оборону, пока они не доберутся?
Им двоим полагалось обеспечить неприкосновенность места преступления, не более того. Это же все-таки не их территория.
– Без проблем, едем.
Они ухмыльнулись друг другу и врубили мигалку с сиреной. Реджи поправила солнечные очки на носу, осмотрелась и поддала скорости. Водила она аккуратно. Мягко говоря.
– Мать честная, – сказала она, старательно изображая Таггарта[55]. – Пр-роизошло убивство.
– Чё? – переспросила Ронни.
Если по-честному – а они почти всегда предпочитали по-честному, – Ронни и Реджи признались бы, что чуток нервничают. Обе видели немало смертей – наркота, бухло, пожары, утопления, суициды, – но прямо-таки убийств им особо не попадалось.
В службу 999 позвонил некто Лео Паркер, арборист, который прибыл на территорию «свалить ствол» (на слух Реджи, больше похоже на мафиозную разборку). А обнаружил тело – на газоне лежала женщина. Свалили, подумала Реджи.