– Спал я, спал, только-только задремал, игровые автоматы очень шумят. Я сплю один, так что нет, удостоверить мое алиби некому.
Ох батюшки – я сплю один. Обрыдаться.
– Алиби? – безмятежно переспросила инспектор. – Про алиби никто не говорит, мистер Айвс. Кроме вас.
Винса сотрясло мимолетным страхом, будто он и правда убил Венди и умудрился об этом забыть, – обычно-то у него память хорошая, но мало ли, от травмы затуманилась.
– В «Бельведере», – сказал он. – Я был в клубе, пил с друзьями. Томми Холройд и Энди Брэгг.
О том, что он был в доме, Винс детективу-инспектору Марриот не сказал. Ну и глупо, сообразил он теперь. Его же видели, он разговаривал с соседом Бенни, наверняка там повсюду камеры видеонаблюдения, которых он не заметил. Увы, к тому времени, когда он решил исправить свою ошибку, они уже сменили тему и инспектор Марриот просила у него образцы ДНК, «для исключения». И отпечатки пальцев.
– Раз уж вы здесь, – сказала она, точно все это сугубо для его удобства.
У Винса с Венди была такая шутка. Они сидели на диване, смотрели телевизор, и она говорила: «Раз уж ты встал, милый, не нальешь мне чаю?» – и таким еще тоном, будто это она делает ему одолжение. Он откликался, как собака Павлова, – вскакивал, ставил чайник, и лишь потом его осеняло, что «встал» он ничуть не больше Венди. Слушал, как она смеется (ласково – ну, или ему в то время так казалось), пока он исполнительно выуживал чайные пакетики из сувенирной чайницы «Золотой юбилей королевы», которую Венди заказала по каталогу. Она была истая монархистка. Растила бонсай. Дважды в неделю ходила на калланетику, любила сериалы про женщин-мстительниц. И умерла. Больше никогда не сядет на диван.
Они вдвоем провели на этом диване массу времени – посмотрели на нем кучу телепередач, съели горы еды навынос, выпили море чаю, не говоря уж про вино. Собака плюхалась между ними и лежала подлокотником. Да, скучное, тусклое существование, но и у него есть плюсы. Лучше так, чем схлопотать пулю в лоб или унестись в море, потому что тебя смыло цунами. Лучше так, чем быть подозреваемым в убийстве. И безусловно, лучше так, чем умереть.
Уже потом, когда Винса изгнали с этого самого дивана, Венди сказала, что их брак превратился в «смерть при жизни», – Винс счел, что это немножко перебор. Сейчас Венди, вероятно, с удовольствием согласилась бы на смерть при жизни вместо… ну, короче, смертельной смерти. Винс скучал по дивану. На диване было безопасно и удобно. Диван был его спасательной шлюпкой, а теперь Винс тонул.
– Вы не помните, что были у дома мисс Истон, «Сойдетитак», вчера вечером около одиннадцати? – безжалостно давила испанская инквизиторша. – Вас зафиксировала соседская камера видеонаблюдения.
– Это и мой дом, не только Венди, – по-дурацки поправил он. – Я до сих пор выплачиваю ипотеку. И не то что это мой выбор – там не жить.
Так сказать-то можно?
– И, – продолжала она, пропустив его реплику мимо ушей, – помните ли вы, как разговаривали с человеком, который живет в соседнем доме, мистером… – она заглянула в свои записи, – мистером Бенджамином Линкольном?
– Бенни. Да. Упустил. Извините.
– Упустили?
Винс отчасти ожидал, что инспектор Марриот задержит его тотчас, но ему сказали, что он может идти.
– Загляните, пожалуйста, завтра, если вам нетрудно, мистер Айвс.
– Как ее убили? – спросил он. – То есть я знаю, что травма головы, но как? Чем?
– Клюшкой, мистер Айвс. Клюшкой для гольфа.
А теперь что делать? Стоит, наверное, прогуляться, подумал Винс, проветрить голову. Собаку ему не отдали – ее «проверяют на ДНК». Они что думают, Венди убил Светик? Нет, ответила инспектор, глядя на Винса грустно, будто жалела его, дурака такого.
– На случай, если собака напала на убийцу.
Пешком Винс не пошел – сел на автобус. Нечаянно – в нерешительности топтался у остановки, подошел автобус, и в нетипичном припадке спонтанности Винс взял и шагнул на подножку. Двадцать лет на автобусах не ездил. Винс устроился на сиденье. Кто, интересно, водит теперь его служебную машину? Винс и не задумывался о ней, пока сам катался, а теперь вспоминал с нежностью, почти как Светика.
На лбу у автобуса значился Миддлсбро, но с тем же успехом могли написать «Первый круг Ада». Да и какая разница? Просто хотелось уехать, все бросить. Жалко, что нельзя бросить и себя. Если Винс исчезнет, полиция решит, что он виновен, но Винсу уже было плевать. Они, наверное, выпустят такую штуку, как в американских полицейских сериалах? «Ориентировка» вроде называется, да? Будьте бдительны, все такое. Бегу к границе, думал он, как персонаж в книжке или в кино, да только он не в книжке и не в кино, он персонаж собственной жизни, и эта жизнь рассыпается. И некуда бежать, нет никакой границы, не считая разве что незримой административной, между Северным Йоркширом и Тиссайдом. Но и туда Винс не добрался. Вышел из автобуса в Уитби – побоялся уснуть и очнуться в лимбе или в Миддлсбро, что, в общем, одно и то же, – а потом шагал по пляжу до упора, пока на него не стал рявкать прилив, и тогда Винс по ступеням, от водорослей скользким, взобрался на тротуар набережной.
Он миновал маленькую гостиницу над морем и, к своему удивлению, сообразил, что это «Спрут и сердцевидка», заведение Энди Брэгга. Винс приезжал сюда всего пару раз и на машине. Когда идешь пешком, все другое. (Начнем с того, что все гораздо медленнее.) Зайти, утопить свои печали, излить невзгоды сочувственному собеседнику («Энди, никогда не угадаешь, что со мной сегодня случилось»)? Но Винс знал, что сочувственный собеседник из Энди так себе, а из его жены Роды и подавно. В подобные минуты нужен (по-честному) друг, но в голову никто не приходил. Винс звякнул Томми в надежде, что дома будет Кристал, но поговорил с ним только автоответчик, а вернее, сын Томми, Гарри, чей голос объявил: «Вы дозвонились по номеру семейства Холройд». Винс набрал и мобильный Томми, но в трубке лишь гудело и гудело, даже голосовая почта не включилась. Поговорить Винсу не с кем. Даже собаки нет.
Он прошел мимо «Спрута и сердцевидки», нашел скамейку возле стоянки у парапета. Со скамейки открывался вид на море, и Винс смотрел, пока не опустело в голове, под стать этому парапету.
Потом он встряхнулся и огляделся. Со стоянки на утес вела лестница. По верху гуляй себе многие мили, там проходит маршрут «Кливленд». Когда Эшли была маленькая, они сюда приезжали. Устроили пикник на холоднющем ветру, посидели на скамейке посреди Кеттлнесса. В округе не было ничегошеньки, даже кафе, и всем было плохо, но время прошло, и воспоминание преобразилось, стало почти приятным. Приятных воспоминаний больше не появится, да? Как ни посмотри, проще Винсу шагнуть с обрыва следом за Лесли Холройд, нет?
Винс содрогнулся. Солнце уже погружалось в море. Надо двигаться. Он вздохнул и одеревенело поднялся со скамьи, и полез вверх по ступеням на утес. Человек идет в никуда. Все тащишься и тащишься, все тощища и тощища.
Выход на поклон
Джексон бегал. Он вернулся в коттедж без единорожьего рюкзака и в весьма упадочном настроении. Пора перегруппировать серые клеточки. Про себя он поклонился Пуаро. Джексону бельгиец нравился больше, чем мисс Марпл. Бельгиец прямодушнее, а мисс Марпл неистощимо коварна.
В наушниках играла Миранда Ламберт[70]. Самая его любимая. Блондинистая, фигуристая, поет о бухле, и сексе, и разбитом сердце, и ностальгии, и Джексон подозревал, что в реальной жизни слегка бы ее робел. И все равно она самая его любимая. Бегал он в лесу возле коттеджа. В лесу темно, сыро и пахнет грибами, пахнет осенью. Предвкушением смены сезонов, что грозно маячила прямо за поворотом. Зима близко. Всегда. Сколько ни надейся, что она прекратит и воздержится впредь.
В лес вели две тропы. Одна центральная, целая дорога со стоянкой и кафе, и другая, гораздо у́же, вблизи от коттеджа, – очень удачно спрятанная тропа, почти что секретная, и Джексон уже считал ее своим личным ходом в лес. На обоих маршрутах стояли официальные таблички – мол, уважайте лес, открыто в такие-то дни, не спускайте собак с поводка и прочее. Пускали не каждый день, поместье устраивало в лесу отстрел, а когда не было отстрела – выращивало то, что будут потом отстреливать. У Джексона в саду перед коттеджем чинно гуляли фазаны – ни сном ни духом о том, что их ожидает в конце. Расфуфыренные самцы были роскошны, но Джексону больше нравились скромные крапчатые самки.
Джексон нынче бегал много, хотя его колени и возмущались.
– У вас слишком старые колени, какой бег? – в лоб объявила ему терапевт.
Она была молода. Красивые колени напоказ. Красивые молодые колени. Ее ждет немало сюрпризов.
Джексон бегал в лесу, Джексон бегал на пляже. Джексон бегал на утесах. Если свернуть на север, добежишь до Кеттлнесса, Рансик-Бэй, Хиндеруэлла, Стиаза. Можно, наверное, добежать до самого Солтбёрна, но Джексон пока не пробовал. Можно свернуть с тропы на утесах и побежать в Миддлсбро, но вот куда он точно не побежит, так это в Миддлсбро. Побежишь в Миддлсбро – и возмутятся не только колени.
А если в другую сторону, можно бежать вдоль скал от аббатства Уитби до Робин-Гуд-Бэя. Робин-Гуд-Бэй Джексону нравился. Раньше там кишмя кишели контрабандисты. В далеком прошлом контрабанда казалась романтичной – местные секретными тоннелями переправляли с берега бочки рома, ящики чая, тюки шелка. Бренди – залейся. Вроде бы в молодости Джексон читал про это книжку (или, зная молодого Джексона, проще предположить, что он читал комикс). А сейчас контрабанда подрастеряла очарование. Фальшак, героин, животные под угрозой исчезновения, люди под угрозой того же.
Обычно приезды сына-подростка и пожилой собаки мешали Джексону бегать. Натан не видел смысла в ходьбе, что уж говорить о беге («Смысла и нет», – пояснял Джексон), а Дидона отважно потрусила бы с ним, но, вообще-то, Царица Карфагена теперь умела бегать только во сне.