– Ну конечно, помогу всем, чем смогу, – любезно ответил Томми. – А каких «лиц», если позволите спросить?
– Извините. Мы не вправе раскрывать. Мистер Холройд, вам не приходилось слышать о так называемом магическом круге?
До них донесся рев машины, улепетывающей, похоже, на форсаже.
– Слыхала? – озадаченно спросила Ронни.
– Что? – спросила Реджи, зеркаля ее гримасу. – Безошибочно узнаваемый шум автомобиля, удаляющегося на высоких скоростях?
– Это миссис Холройд уехала? – мило улыбнувшись, спросила Ронни у Томми Холройда. – Похоже, кофе вам не видать.
Тот в ответ нахмурился, будто пытался перевести ее слова.
Реджи встала и отошла к панорамному окну. Окно выходило на зады. Ни дорожек, ни машин, только море и небо до самого горизонта.
– Вау, – сказала Реджи.
Кристина и Фелисити. В бегах. Бегут.
Кристина – для друзей Тина, хотя друг у нее только один, подруга Фелисити, Фи. Тина и Фи бегут по улице не разбери-поймешь куда, задыхаются от хохота, точно заложницы, что вырвались из плена, хотя нельзя сказать, будто двери детского дома запирались или кого-нибудь волновало, внутри они или нет. «Ильмы» – вот как назывался детский дом, и дети там, конечно, были, а вот дома они там не нашли.
В «Ильмы» отправляли «трудных девочек», и Тина так и не поняла, почему там очутилась, – она-то считала, что совсем не трудная, вот ни на столечко. Тину забрали в детский дом, когда мать бросила ее, а отца сочли непригодным для опекунства, после того как он попытался продать Тину своим собутыльникам в пабе. «Ильмы» смахивали на кару за то, что совершили Тинины родители, а не Тина.
Фи моталась по органам опеки с пяти лет – вот кто трудная. Бунтарка, дерзкая и языкастая, – «испорченная девчонка», отзывалась о ней Вобла. Миссис Обли – прозвали, конечно, Воблой. Низенькая и толстая – почти круглая, как яйцо. Тина все воображала, как облая Вобла скатывается по широкой лестнице «Ильмов» и у подножия разлетается на куски. У Воблы были пушистые волосы, и она вечно орала на девочек, пронзительно и скрипуче, но на нее никто не обращал внимания. Был еще помощник директора – совсем другой коленкор. Дейви – крупный дородный мужик, видок такой, будто ему только бы лупить девчонок до кровавых соплей, хотя он покупал им сигареты, а порой даже баночный лагер. Фи вечно выпрашивала у него что-нибудь. Фифа – вот как он ее звал. А Тину – Тень: сейчас-то не скажешь, а в детстве она была мелочь худосочная. Иногда Тина видела, как Фи выгребается из безвоздушного прокуренного кабинета Дейви, физиономия бледная и нездоровая, но когда Тина спрашивала, все ли хорошо, Фи лишь пожимала плечами и говорила: «Тип-топ-поп» – была у нее такая присказка (а также «Ах, „Бисто“» и «Можно мне ща, Боб?»[97]).
Они, конечно, и раньше «ударялись в бега», уже сто раз. Иногда на автобусе ехали в центр и тырили всякое в «Вулвортсе» – диск «Новых пацанов на районе»[98] (в комнате отдыха был проигрыватель), лак для ногтей, клубничный губной блеск, конфеты горами. И в кино ходили, через пожарный выход лазили смотреть «Кэндимена»[99], а потом не одну неделю мучились кошмарами. Стопом мотались в Гримсби (толстый слой грима этой дыре не помешал бы) и в Беверли (скуко-та-а), но сегодня им предстояло приключение покруче. Они не просто линяли – они линяли с концами. Назад не вернутся. Никогда. Они в бегах.
Фи предложила ехать в Бридлингтон, потому что там жили эти двое извращенцев.
– Доброхоты, – фыркала Вобла; можно подумать, если люди хотят добра, они непременно злые (хотя, конечно, в данном случае так оно и было).
Дейви приятельствовал с этими доброхотными мужиками, Тони и Миком, и Дейви же первым зазвал их в «Ильмы». Тони – мороженщик этот, Бассани, – привозил большие рожки мороженого без названий. По дороге мороженое успевало наполовину растаять, но это ничего, нормально. Он раздавал рожки сам, велел девочкам строиться в очередь, а потом каждой что-нибудь говорил: «Держи, милочка, засунь себе в ротик» или «Полижи-ка, дорогая», – и все хихикали, даже Вобла.
Тони и Мик, по словам Дейви, были местными бизнесменами. И местными знаменитостями – вечно мелькали в газетах. Ни Фи, ни Тина газет не читали, но Дейви им показывал. У Тони была большая машина «бентли», и он катал девочек. Тина в машине не бывала ни разу, но Фи говорила, если ездить, получаешь кучу ништяков – конфеты, сигареты, даже деньги. Что полагалось делать за эти ништяки, Фи не уточняла, но и так понятно. У Мика были галереи игровых автоматов, и Фи обещала, что в Бриде Тони с Миком дадут работу и ей, и Тине, а потом можно подыскать жилье, и они будут свободны – делай что хочешь и когда в голову взбредет.
Фифа и Тень. В бегах. Обеим по двенадцать лет.
Первым их подвозил немногословный шофер грузовика со стоянки автосервиса на окраине города – он купил им чипсов и пепси. Они ему наплели, что им шестнадцать, и он рассмеялся, потому что не поверил, а когда высадил их у развязки, сказал:
– Вы уж повеселитесь на море, девочки, – и выдал пару фунтов. – Купите себе леденцов, – сказал он, – и не давайте мальчикам вас целовать.
Потом их подвозил мужик на бежевом универсале – этот спустя несколько миль сказал:
– Девчонки, я вам не такси, я забесплатно извозом не занимаюсь, – а Фи ответила:
– Такси тоже, – а он сказал:
– Что, поганка, больно наглая?
Остановился у придорожной стоянки, и Фи велела Тине выйти из машины на пять минут, а когда Тина вернулась, водитель больше не жаловался, что он не такси, а довез их до самого Бридлингтона, высадил прямо у Саут-Марин-драйв.
– Скотина грязная, – сказала Фи, когда они вылезли, а он укатил.
В Бриде они первым делом купили чипсов и сиг на деньги, которые дал первый шофер.
– Во житуха, – сказала Фи.
Облокотившись на перила, они курили и смотрели с Променада, как накатывают волны.
Выяснилось, что житуха так себе. Мик поселил их в трейлере на краю одного своего участка, в двух шагах от живодерни. И работу тоже как бы дал. Иногда они трудились на ярмарке аттракционов или на стойке регистрации трейлерной стоянки, но в основном ходили на «вечеринки» Тони и Мика. Тина, пока впервые туда не попала, представляла себе воздушные шары, и мороженое, и игры – вечеринку, каких у нее не бывало никогда, – но попала пальцем в небо. На вечеринках даже не кормили мороженым, хотя, казалось бы, куда без него, Бассани-то чем по жизни занимается? Игры, впрочем, были. Явно не из тех, какими развлекаются на детских праздниках, хотя на вечеринки приходили и другие девочки тех же примерно лет. Детей всегда было полно – дети вечно приходили и уходили. Не только девочки – пацаны тоже.
– Думай о чем-нибудь другом, – посоветовала Тине одна девочка. – О хорошем. О единорогах и радугах, – цинично прибавила она.
Не только вечеринки – друзья Мика и Тони порой заявлялись и в трейлер. Вагон страсти, смеялся Мик. (Чудовищно. Такие воспоминания вытесняешь лет по тридцать.)
– Не нойте, – говорил Мик. – Деваться вам некуда. И вообще, не врите – вам же самим нравится. Вы обе те еще шалавы.
От одного воспоминания у Кристал в трубочку сворачивался мозг. Они были дети. Маленькие девочки, немногим старше Карри. Их никто не искал. Ни Вобла, ни Дейви. Ни полиция, ни соцработники. Они были утиль – не стоили заботы.
Помнится, Фи твердила, мол, им повезло, Мик и Тони о них заботились, дали им дом – и вот опять это слово. Замызганный трейлер – никакой не дом, в нормальном доме за конфеты и сиги не делаешь «приятно» старичью. Ну, казалось, что они старичье. Если вдуматься, они, пожалуй, были не старые. Тогда. Судья как-то раз сказал Тине: я понял, что старею, когда офицеры полиции стали выглядеть совсем мальчишками. Офицеры, слоны, пешки. Все они – фигуры на большой шахматной доске вселенной, верно?
Играть Тину научил один друг судьи. Сэр Какой-То, имя-двустволка. Гав-Планкетт. Что-то в этом духе. «Королевский рыцарь», – говорил Тони Бассани. Он гордился связями. Гав-Планкетт, или как там его, приносил в трейлер шахматы. Говорил, что Тина «умная девочка». Он был первым, кто ей так сказал. Сейчас вспомнишь – странные у него были запросы, но у мужчин случались закидоны и похуже, чем поиграть в шахматы. Потом-то он, понятно, хотел не только шахмат. Давненько она не заставляла себя думать и про судью, и про его друзей. Про магический круг.
Это они так себя называли. Магический круг.
– Любим фокусы-покусы всякие, фигли-мигли, – смеялся один из них.
Нынче утром ввиду желанного отсутствия посетителей в «Мире Трансильвании» Гарри с головой нырнул в «Крэнфорд»[100]. Крэнфорд ему нравился – безопасное пристанище, где наималейшим событиям приписываются глубокие и яркие смыслы. Гарри считал, лучше так, чем выдавать важные вещи за мелочи.
По его мнению, из «Мира Крэнфорда» получился бы аттракцион поинтереснее, чем из «Трансильвании». Платишь за билет – и навещаешь мисс Мэтти, пьешь чай, проводишь вечер за картами или хором с соседями поешь у рояля. («Убежище» – так мисс Рискинфилд называла Крэнфорд.) Гарри с удовольствием послушал бы, как капитан вслух читает «Записки Пиквикского клуба». Гарри бы…
– Гарри?
– Кристал? – Гарри вынырнул из крэнфордских грез. – Ты что тут делаешь?
Со вздохом облегчения Кристал плюхнула Каррину на билетную стойку.
Гарри нахмурился.
– Ты же не поведешь Каррину туда, правда? – спросил он, пальцем ткнув в темное жерло тоннеля, уводящего в Трансильванию.
– Эпическая сила, да ни за что.
Кристал очень старалась не материться. Просто ужас как старалась – Гарри подозревал, что до свадьбы с его отцом Кристал материлась часто. Выходило даже смешно, потому что временами дурацкие невинные словечки, которые Кристал выбирала на замену, звучали ничем не лучше.