– Боюсь, нам пока не удалось связаться ни с мистером Холройдом, ни с мистером Брэггом, но мы, разумеется, будем пытаться и дальше. – Она замолчала и посерьезнела, будто хочет спросить что-то страшно важное. – Вы же служили в армии, да?
– Да, в Корпусе связи, очень давно.
– То есть постоять за себя вы умеете?
– Постоять за себя?
– Да. Постоять за себя. Например, вы умеете обращаться с оружием.
– С оружием? Вы же сказали, что Венди убили клюшкой для гольфа?
– Ну, ее использовали в качестве оружия. Оружием может стать что угодно. Почитайте Агату Кристи. – (Но там же все выдумано, про себя возмутился Винс.) – Мы не списываем со счетов ни одну версию, – продолжала инспектор Марриот. – Расследование пока на ранних стадиях. Мы ждем данных патологоанатома о точном времени кончины. Когда получим, станет яснее, как оно соотносится с вашими передвижениями и вашей историей.
– Это не история, – уперся Винс. – И раз я волен уйти, я так и поступлю.
Он вскочил, заскрежетав стулом. Эффектно хлопать дверью он не планировал и слегка смутился своего порывистого идиотизма.
Инспектор беспомощно развела руками:
– Как вам будет угодно. Мы вскоре с вами свяжемся. Будьте добры, не уезжайте из города.
– Зря сорвался – вряд ли это тебе на пользу, – сказал Стив, указывая ключами на свою машину, припаркованную перед отделом полиции.
«Дискавери» вякнула, кротко с ним согласившись.
– Да я понимаю, понимаю, но это кошмар. Какой-то Кафка. – Кафку Винс не читал, но прекрасно знал, что люди имеют в виду, поминая это имя. – Они правда пытались связаться с Томми и Энди? Как это им не удалось?
– М-да, Томми и Энди, – задумчиво сказал Стив. – Они наверняка скажут все как надо.
– Все как было, Стив.
– Но согласись, картина складывается нехорошая.
– Ты же вроде должен быть за меня.
– Я и за тебя. Не сомневайся.
Винс собирался вернуться к себе в квартиру, но Стив сказал:
– Поехали в «Бельведер», пообедаем. Надо обсудить стратегию.
– Стратегию? – озадачился Винс.
– Ты в зоне военных действий. Надо нейтрализовать врага. Надо выстроить твою историю.
Вот опять это слово – «история». Жизнь Винса превращается в выдумки. Кафка бы им гордился.
Едва тронулись, у Стива зазвонил телефон. Он ответил по гарнитуре, и разговор вышел в основном односторонний – сплошь «ага» и «понял». Договорив, Стив сильно помрачнел.
– В лавке лихо, Стив?
– Чутка не без того, паря.
Комедийные йоркширцы, подумал Винс. Акцент у обоих не то чтобы сильный. Родители Винса росли южнее, познакомились в войну, а после войны отдрейфовали к северу. У обоих был безликий лестерширский акцент, смягчавший открытые каденции Уэст-Йоркшира, звучавшие вокруг Винса с детства. Стив, напротив, выдавил из себя местный акцент уроками красноречия – факт, который он скрывал от других пацанов в школе: боялся, что сочтут слюнтяем. А Винс знал. Некогда он был хранителем тайн Стива. Мать Стива помешалась на «развитии» сыночка. Ну и Стив ведь развился? Не то слово как.
(– А в город ты не ездил? – спросил Стив, когда Винс и Венди приходили на ужин.
– Давно уже нет, – сказал Винс.
Отец умер вскоре после свадьбы Винса и Венди – незачем возвращаться.
– Я там иногда бываю по работе, – сказал Стив. – Все стало иначе. Одни паки. Имамы и мечети.
От слова «паки» Софи передернуло. А Венди нет. Софи укоризненно положила руку мужу на плечо.
– Стив, – как бы эдак рассмеялась она, – это ужасно.
– Мы же тут среди своих? – ответил Стив, на свои предрассудки лишь пожав плечами. – Я говорю вслух, что думают все. Венди, еще вина?
– Завсегда, – сказала Венди.)
– Я слегка дам крюка, ничего, – сказал Стив; прозвучало, отметил Винс, отнюдь не вопросом. – У меня одно дельце. Это быстро.
Хотелось бы надеяться. Предвкушение обеда оживило Винса. Внутри воцарилась пустота, словно оттуда все вычерпали ложкой с острыми краями, – впрочем, может, это от страха. Невзирая на то, что Винса подозревали в убийстве, проголодался он адски. Правда, последний раз он ел вчера вечером – тост в доме у этого мужика. Винса так трясло, что он бы позабыл имя, если б мужик не дал ему визитку. Джексон Броуди – «Расследования Броуди». «Позвоните, – сказал, – если нужно будет поговорить».
Ехали довольно долго, и чем дальше, тем больше ветшали задворки за окном – неказистые кафе, тату-салоны, гаражи и автосервисы, абсурдным образом преобразившиеся в похоронные бюро, словно так им и было на роду написано. Винса нежданно-негаданно посетило воспоминание о матери – как она лежала в сумеречном похоронном бюро, где пахло пчелиным воском и чем-то менее приятным: формальдегидом, наверное, хотя, может, это он вспоминает законсервированные образцы организмов на школьных уроках биологии.
Мать умерла от какого-то безымянного рака – вроде бы постыдного, судя по тому, как приглушенно его обсуждали подруги и родственницы. Винсу было всего пятнадцать, мать казалась старухой, а так-то она была значительно моложе его нынешнего. Мать хорошо стряпала – Винс по сей день живо вспоминал вкус ее жаркого и бисквитного пудинга на пару. После ее смерти Винс с отцом жили на готовых мясных пирогах из мясницкой лавки, варили треску в пакетах, и от такого рациона утрата ощущалась острее. «Скучаю я по стряпне твоей матери», – говорил отец – имея в виду, подозревал Винс, что скучает по женщине, а не по ее пастушьему пирогу, хотя пирог и мать стали как бы неразделимы: так «Венди» отчасти подразумевает «бонсай» и «просекко». А из чего состоит Кристал Холройд? Из конфет, и пирожных, и сластей всевозможных, вероятно. Винс вообразил, как кусает ее – в ногу или в руку – и слышит сахарный хруст. Господи, Винс, уймись, подумал он. Совсем сбрендил?
В конце концов они вырулили на окраину, почти уже в загородные поля, и тут Стив свернул влево и покатил по длинной петляющей дороге между разросшимися кустами и деревьями. У Венди руки бы тут зачесались врубить газонокосилку, подумал Винс. Но потом вспомнил, что Венди больше ничего не хочет, в этой жизни у нее не осталось никаких чувств. Где она теперь – в следующей жизни, стрижет и кромсает кустики? Винс надеялся, что Венди не попала в ад, хотя вообразить ее в раю нелегко. Не то чтобы Винс верил в ад и рай, но невозможно представить, что Венди нет вообще нигде. Ради нее он надеялся, что, если она в раю, райский штат укомплектован ангелами низшего чина и они верой и правдой служат ей после тяжкого дня в бонсайных полях. («Я вымоталась, Винс, принеси мне просекко, а?») Мать Винса хотя бы с удобством разместилась в баптистском похоронном бюро – а Венди до сих пор лежит где-то на холодном столе, точно медленно гниющая пикша.
– Винс… ты как?
– Ой, извини… задумался. Про Венди.
– Хорошая была женщина.
– Ты считаешь?
Стив пожал плечами:
– Ну вроде. Я-то с ней встречался всего пару раз. Человека узнать – целая жизнь нужна. Софи меня удивляет до сих пор.
Винс вспомнил свою кошку. Его Софи, в отличие от Софи Стива, в молодые охотничьи годы таскала Винсу в подарок мышей. Бархатистые крошки – Софи без устали с ними играла, а в финале откусывала им головы. И Винс тоже беспомощная мышка, с которой играет инспектор Марриот? И скоро ли ему откусят голову?
Машина свернула, и впереди замаячило большое заброшенное здание. Побитая вывеска гласила: «Белые березки: у нас как дома». Прежде тут, наверное, было какое-то учреждение, психбольница или дом престарелых, но для таких целей здание больше не подходило – явно закрыто уже не один год. Винс терялся в догадках, что за дельце может быть здесь у Стива.
– Посиди в машине, – сказал ему тот, атлетически выпрыгивая из «дискавери». – Я на пять минут.
Пять минут что-то затянулись, отмечал Винс, поджидая Стива в машине. Вдруг подступило другое воспоминание. Что за день такой – прямо у Винса на глазах с прошлого сдирают обертки. Когда Винс был маленьким, у одного друга его отца был участок, и этот друг отдавал им лишние овощи из своего изобильного урожая – свеклу, фасоль, салат. Боб, вот как его звали. Дядя Боб. Летними вечерами отец Винса часто мотался к Бобу на участок. Машины у них не было, был фургон – на боку художник намалевал «Роберт Айвс – сантехник». Времена были прямолинейные, никто не стремился изобретать хлесткие имена или емкие слоганы. («Наше дело – труба», – недавно прочел Винс на боку белого фургона.)
Когда Винсу было лет шесть или семь, отец как-то вечером взял его с собой на участок к Бобу.
– Спроси, нет ли у него картошки! – крикнула мать вслед, когда фургон уже отъезжал от обочины.
– Посиди в фургоне, – велел отец Винсу, припарковавшись у въезда на участок. – Я на пять минут.
И Винс остался один, а отец, насвистывая, ушел искать Боба в сарае у дальней границы участка.
Августовские сумерки сгустились темнотой. Участки вокруг пустовали, и Винсу стало страшно. В те годы его ужасно пугали мысли о призраках и убийцах, а темноты он боялся до смерти. Он сидел целую вечность, воображая все кошмары, которые, вероятно, приключились с отцом, – и хуже того, все кошмары, которые вот-вот приключатся с ним самим. Когда отец вернулся, по-прежнему насвистывая, Винс уже трясся, плакал и на человека не походил.
– Ты чего ревешь, дурень? – спросил отец, обнимая огромный салат, букет гвоздик и мешок запрошенной картошки. – Нечего тут бояться. Мог бы пойти и поискать меня.
А Винс-то и не знал. Не знал, что у него есть свободная воля, самостоятельность. Он был как собака: сказали сидеть – он и сидел.
Боб был старше отца, жил бобылем, и в благодарность за овощи его по воскресеньям часто приглашали на обед. У отца были оговорки: «Не садись к дяде Бобу на колени, если позовет». Боб и впрямь вечно уламывал Винса посидеть у него на коленях («Иди, паря, обними старого дядю Боба»), но послушный Винс к нему не шел. Матери дядя Боб нравился – он смешной, говорила она.
– Торчит у себя в сарае – прямо и не знаешь, чем это он там занят.