ри. До иллюстрации здорового образа жизни ему далековато.
Тут Реджи в зеркале, по-голливудски обрамленном лампочками, увидела себя. Маленькая, изнуренная – впрочем, не более, чем обычно. Бледа, как сказала бы ее мать на своем родном наречии. Неудивительно, что семейство ее красивого бойфренда взирало на Реджи в ошеломлении, когда он привел ее знакомиться.
Реджи внутренне встряхнулась и продолжила:
– Мы подняли давнее дело, это просто плановая беседа. Мы проверяем ряд лиц и хотим задать вам несколько вопросов, если вы не против. Мы пытаемся достроить картину, заполнить лакуны. Примерно как пазл собирать. Я хотела бы для начала спросить, известен ли вам человек по имени… мистер Джек, вы как себя чувствуете? Может, вам присесть? Дать воды? Мистер Джек?
– Как обращаться с опасным сыром?
– Господи, пацан, – сказал фокусник, – у тебя что, все анекдоты про сыр?
– Нет, – сказал Гарри. – Я пошел в магазин и сказал: «Это у вас что?..»
– Это анекдот, – спросил фокусник, – или неописуемо скучный эпизод из твоей жизни?
– Анекдот.
– Я на всякий случай уточнил.
– И женщина за прилавком сказала: «Это булка за четыре фунта». Я спросил: «А почему она серая и на ней кирпич?» А женщина сказала: «Это потому, что она до-ро-га».
– Ну-у-у, – протянул Соня, – это как бы смешно, если тебе лет, скажем, десять. Но, Гарри, тут многое зависит от подачи. А ты как будто страховой иск подаешь.
Гарри не парило, что Соня его рецензирует (© Белла Рискинфилд). То есть нет, вообще-то, парило, но он знал, что Соня говорит плохое не по злобе, а из желания помочь. Если Гарри собирается строить карьеру в театре, за кулисами или перед, надо учиться воспринимать критику, даже враждебную.
– Уй-я, не говори, – сказал Соня. – Все тебя ненавидят до печенок прямо. Говно, а не жизнь, но куда деваться?
Они сидели в гримерке – у Сони с фокусником была одна на двоих. Гарри даже и не сказал бы наверняка, кто из них жаловался на такие обстоятельства больше.
(– Радуйтесь, что не чревовещатель, – тогда бы вас тут было трое, – сказал Гарри. – Это шутка, – прибавил он.
– Н-да? – сказал фокусник.)
Соня был в чулках, без туфель и без парика – на свет явилась жидкая поросль вокруг монашеской тонзуры, уберегавшая его от окончательного облысения. В остальном Соня был при полном параде и в гриме, поскольку между дневными и вечерними представлениями уходить из театра не трудился. Они с фокусником как-то сложно играли в карты – эта игра длилась у них с начала сезона. И никогда ничем не заканчивалась, хотя деньги то и дело переходили из рук в руки. Фокусник, как выяснилось, научился ей «в крытке».
– Это значит «в тюрьме», – пояснил Соня для Гарри.
Фокусник склонил голову набок, согласившись с такой трактовкой.
Они прервались, чтобы фокусник отмерил виски в два захватанных стакана. От состояния этой посуды с Кристал случился бы припадок.
– Плеснуть тебе каплю, Гарри? – спросил фокусник.
– Нет. Но спасибо.
Виски был дешевый, купажированный. Гарри знал, потому что отец покупал дорогой односолодовый. По совету отца Гарри попробовал, но его замутило от одного запаха. «Да, виски надо пить, пока не пристрастишься», – сказал отец. Гарри считал, что, пожалуй, пристращаться к виски как раз-таки не надо.
– А бебе куда дел? – спросил Соня.
– Каррину? Ее танцовщицы развлекают.
В последний раз заглянув к ним в гримерную, Гарри обнаружил, что его сестру накрасили – тени для век, губная помада, вся физиономия в блестках. Танцовщицы размалевали ей ногти зеленым, а шею и вообще почти всю Каррину целиком замотали в боа из перьев. Страшно представить, что сказала бы Эмили, узрев такой наряд.
– Извините, – сказал Гарри всей гримерной: несколько девушек ходили там плюс-минус полуголыми.
– Да нормально, – пропела одна. – Ты тут уже все видел.
Что, про себя отметил Гарри, не совсем правда.
– Девки сожрут ребенка живьем, – угрюмо посулил фокусник.
Соня достал пачку сигарет, угостил фокусника и сказал:
– Дай прикурить, Гарри, будь другом?
Гарри услужливо поднес огонек.
– А научите меня фокусу? – попросил он фокусника.
Тот собрал карты, картинно их перетасовал, раскрыл веером и сказал:
– Выбери карту – любую карту.
Из дверей гримерной Баркли прямо на Гарри выскочила девушка. И удивила его, спросив:
– Ты, часом, не Гарри?
– Я Гарри.
– Ой, отлично. – Шотландка: она сказала «ытлишно». – Мистер Джек тебя спрашивал. Ему нужны таблетки, он не может найти. Я ему дам, если скажешь, где взять.
– Он здоров? – спросил Гарри. – Его что, опять накрыло?
– Он, кажется, немножко расстроился, – сказала девушка.
Гарри не знал, почему у Баркли нет при себе таблеток, и понятия не имел, где они в таком случае обретаются. Он сунул голову в гримерную кордебалета, и Каррина, увидев его, визгливо возликовала. К ее туалету добавили тиару – дешевую, со стразами, девчонки надевали такие для кордебалета под «Бриллианты девушке лучшие друзья»[107].
(– И это правда, – сказала Гарри одна танцовщица. – Ты об этом не забывай.
– Постараюсь, – пообещал он.)
Тиара была Каррине сильно велика – приходилось держать, чтоб не сползала. Гарри спас сестру от танцовщиц (а то сожрут). Надо стрельнуть у Сони средство для удаления макияжа, пока Кристал не пришла. (Да где ж его мачеху носит?)
Нет, таблеток Баркли девчонки не видели, и чревовещатель тоже. И Коко (по словам чревовещателя). Проиграв этот раунд, Гарри вернулся к Баркли. В гримерке возникла еще одна девушка, и вдобавок к ним туда набился Соня, так что теснота была умопомрачительная.
– Они, оказывается, у Джессики Рэббит[108] были, – сообщил Баркли, предъявив Гарри флакон.
– Мне вчера отдали в больнице, – пояснил Соня. – На хранение.
– М-мудак, – лаконично высказался Баркли.
– Вы как себя чувствуете, мистер Джек? – спросил Гарри.
– Замерз как собака. Закрой дверь, а?
В гримерке стояла удушающая жара. Может, Баркли и впрямь болен – на здорового человека он не похож, но он ведь никогда не похож на здорового человека. Гарри поступил, как просили, и вздрогнул: лицо Баркли омыло гримасой полнейшего ужаса. Словно узрел какую-то призрачную жуть. Рот раззявился, открыв крысиные зубы в никотиновых пятнах. Баркли трясущейся рукой указал на Гарри.
– Что? – перепугался тот: на ум пришел полуразложившийся сын, который явился на порог в «Обезьяньей лапке»[109], – этот рассказ в последнее время не давал Гарри спать по ночам.
– У тебя за спиной, – пропел Соня, черпая, видимо, из своего опыта выступлений на рождественских елках.
Гарри развернулся рывком, ожидая очутиться нос к носу по меньшей мере с вампиром, и увидел, что́ потрясло Баркли. На внутренней стороне двери красной краской было тяп-ляп намалевано одно слово сплошь заглавными: «ПИДО».
Ну чесслово, подумала Реджи. Хоть бы грамотно писать научились.
Из коридора нерешительно постучали, но никто ничего не сказал, так что отвечать пришлось ей:
– Войдите.
Все опять принялись толкаться, чтобы в гримерной уместился еще один человек. Из-за двери выглянула бестелесная голова чревовещательской куклы – неопознанной и отталкивающе уродливой пернатой дичи.
– Коко, уебывай! – заорал на нее дрэг-квин.
Из коридора донеслась возня – похоже, Коко там с кем-то поцапалась, – и, завершая состав этой труппы отщепенцев, в гримерную втиснулась жена Томми Холройда. Вот небось каково в Калькуттской «черной дыре»[110], подумала Реджи. Только здесь хуже.
– Мама! – возопило дитя, все в блестках, перьях и до сей минуты невидимое, и потянулось, желая на ручки. В голосе у девочки звучало облегчение – и ее легко было понять.
– Миссис Холройд, – сказала Реджи. – Какая встреча. До чего тесен этот мир.
Чудны дела
Ваше имя упомянули в связи с одним из лиц, которых мы проверяем, и мы хотим задать вам несколько вопросов, если вы не против. Почему? При чем тут вдруг Томми? Ничего не понятно. Ему-то про те времена откуда знать? Он немногим старше Тины и Фи. Может, он был одним из пацанов на вечеринках? Сердце у Кристал в груди заскакало как бешеное, и Фи сказала:
– Тин, ты как? На, покури. Поставить чаю?
Судя по виду, едва ли она справится с чайником, но Кристал ответила:
– Ага, давай. Спасибо.
Про травяной или без молока смолчала – Фи таких глупостей не поймет.
Фи ее даже не узнала, когда открыла дверь.
– Это я. Тина, – сказала Кристал. – Кристина.
– Ёпта, – сказала Фи. – Ну ты глянь. Мисс Вселенная.
– Пусти меня в дом, – сказала Кристал. – Надо поговорить. Полиция расспрашивает про магический круг.
– Знаю.
Судя по всему, у судьи была дочь. Кристал была не в курсе. Звали эту дочь Бронте, и с ней произошло то же, что с ними. Фи сказала, что помнит ее, но Фи ходила на вечеринки чаще Тины. А теперь, спустя столько лет, Бронте Финч пошла в полицию – вот почему все вдруг посыпалось: прошлое и настоящее сталкиваются лоб в лоб на ста милях в час.
– И Мик тоже, – сказала Фи. – Я так поняла, он поэтому тоже какие-то имена выдал. Тебя-то нашли? Сюда уже заявлялись – я объяснила, куда им надо пойти. Мы много чего можем порассказать, а? Много имен знаем.
– Я не буду говорить ни с кем. Я на своей машине нашла вот это. – Кристал показала фотографию Карри и записку на обороте. – Предупреждение. Они угрожают моему ребенку.
Фи держала фотографию долго-долго, смотрела и смотрела, пока Кристал не забрала.
– Славно, – сказала Фи. – Славный ребенок. Мне тоже кое-что прислали.
Она порылась в сумке и добыла оттуда бумажку. Послание было не столь лаконично, однако мысль излагалась вполне доступно. «Ни о чем не говори с полицией. Если поговоришь – пожалеешь».