Судья-то, конечно, уже умер, как и многие из магического круга. Королевский рыцарь Гав-Планкетт еще дрыгался – недавно вот руиной возник на ТВ. А член палаты общин, ныне пэр, который любил… нет, не вспоминай даже, что он любил, – этот взобрался на самую верхушку и неистовствует насчет брекзита. «Зовите меня Ник, – говорил он. – Ценитель Баб Ник. Ха-ха». Всякий раз, видя его по телику, Кристал содрогалась. («Давай не будем смотреть новости, Гарри, там вечно все плохо».) У этого остались всевозможные связи со всевозможными людьми. Людьми, о чьем существовании и не подозреваешь, пока они не начнут тебе угрожать.
Кристал вырвалась в пятнадцать. Кармоди выдал ей денег горстью – грязные купюры «с лошадок»: он был пассивным компаньоном у букмекеров на ипподроме, с отмытыми деньгами Кристал знакома давным-давно. Было грязное, стало чистое – история ее жизни.
– Катись отсюда, – сказал Мик, когда она запихивала деньги в сумку.
Ты теперь слишком старая, сказал он. Ну, она поехала на вокзал, села в поезд и укатила. Проще простого, оказывается. Разворачиваешься и уходишь. Кристина бежит.
Она умоляла Фи поехать с ней, но Фи предпочла остаться – она к тому времени уже апатично подсела на наркоту. Надо было Кристал выволочь ее из этого трейлера, из этой жизни, хоть бы Фи и отбивалась. Теперь-то уже поздно.
Кристал сняла комнату в одной там квартире, и нельзя сказать, что жизнь ее переменилась в мгновение ока, точно в сказках или в «Красотке»[111], и надо было выживать, и без грязи не обошлось, но она все-таки выжила. Извольте. Новое имя, новая жизнь. И она все это никому не отдаст.
Они пили (слабый) чай и курили без остановки.
– Так ты замужем? – спросила Фи, глубоко затягиваясь. Она оживилась – может, закинулась чем-то, пока заваривала чай. – Старая замужняя дама, – рассмеялась Фи: картинка ее забавляла.
– Да, замужем. «Миссис Холройд», – сказала Кристал, руками изобразила заячьи ушки и засмеялась: ей вдруг представилось, что это абсурд – как она может быть вот этой женщиной, Кристал Холройд, когда подлинный ее удел сидит сейчас напротив и ерзает, хочет пойти на улицу и заработать на следующую дозу?
– М-да? – переспросила Фи. – Томми тебе не родня?
– Томми? – эхом откликнулась Кристал. В голове затрепыхались крохотные флажки аварийной сигнализации.
– Томми Холройд. На Тони и Мика работал, в те еще времена. А, нет, погоди, это, по-моему, когда ты уже уехала. Ты была до Томми. Он потом неплохо поднялся – это у него «Грузоперевозки Холройда».
– «Грузоперевозки», – снова эхом откликнулась Кристал.
– Ага. – Фи презрительно фыркнула. – Можно, конечно, и так назвать. Только не говори, что вышла за этого? За него, да? Ну точно. Ох блядь, Тин.
Как-то раз Кристал в живот заехал один мужик – здоровый мужик, искал себе боксерскую грушу, а нашел Кристал (ну, Тину – тогда она была Тина). Больно – словами не передать. Дыхание пресеклось в буквальном смысле, и она валялась на земле, свернувшись фасолькой, и гадала, вдохнут легкие еще хоть раз или ей настал конец. Но никакого сравнения с тем, что с ней произошло вот в эту самую минуту. Куда ни посмотришь, ее мир рушится.
Выяснилось, что Фи знакома с Томми гораздо дольше, чем Кристал. И знает о нем гораздо больше. И о Томми, и о его подельниках.
– Ты правда не в курсах, чем он занимается? Ты же вроде была умная.
– Очевидно, это прошло, – ответила Кристал. – Я поставлю чайник, ладно? И ты мне расскажешь все, чего я не знаю.
С прошлым ведь какая штука – бежишь от него далеко-далеко, быстро-быстро, а оно всегда прямо за спиной и норовит цапнуть за пятки.
– Блядь, блядь, блядь, – сказала Кристал, когда чайник заверещал свистком.
Она отдала Фи пятьдесят фунтов – все, что было в кошельке, – и Фи сказала:
– А часы?
Тогда Кристал отдала ей и «картье» – которые с гравировкой «От Томми с любовью».
В театре «Чертоги» Кристал прежде не бывала. Дешевая копия какого-то более пышного заведения. Величественная лестница, зеркала, но краска лупится, а клетчатый ковер протерся. Из кафе в фойе тянуло затхлостью несвежего кофе. Уже развесили афиши рождественского представления. «Золушка». Из грязи в князи. Наоборот-то никто не хочет, верно? Тони Бассани водил Тину и Фи на рождественскую елку, как детей малых. Каковыми они и были. «Питер Пэн». Капитана Крюка играл какой-то мужик из телика. Алан Забыла Фамилию. А теперь его вообще никто не помнит. Тони купил им одну на двоих коробку шоколадных конфет «Черная магия», и когда показывали текст, они подпевали всем песням. Чудесный был вечер, они обе прекрасно его провели, а потом Тони сопроводил их за кулисы и познакомил с Капитаном Крюком. «Подарочек тебе на Рождество, Эл, – сказал Тони, оставляя их в гримерной. – В знак благодарности – прекрасный выдался сезон».
В театре стояла тишина – должно быть, дневное представление закончилось, – и пришлось спрашивать в кассе, как найти Гарри. Гарри в кассе не знали, поэтому Кристал спросила Баркли Джека – сказала, мол, она его племянница, потому что они посмотрели скептически и спросили:
– Вы уверены? Он не любит гостей.
– Да я тоже, – ответила Кристал.
Ей объяснили, как найти его гримерную за сценой, и она нашла и постучалась.
Людей в гримерной было под завязку. Они тут что, в «сардинки» играют?[112] Магический круг тоже во что-то подобное играл. Игры и потехи, называл это Бассани. В гримерной были сегодняшние детективы, но этот факт Кристал отложила до лучших времен – ей и без того было о чем подумать. То же касалось Баркли Джека (этот, по физиономии судя, вот-вот отбросит копыта) и присутствия дрэг-квин без парика (это, вероятно, Соня, новый друг Гарри). Карри не видать, и на миг Кристал обуяла паника, но тут Гарри протолкался из общей сутолоки к двери, и Карри оказалась у него на руках. Видок такой, будто ее расстреливали блестками. Эту мысль Кристал тоже отложила до лучших времен.
Водила Кристал быстро, подрезала ловко, до самого Уитби Джексону нелегко было за ней угнаться. И парковалась хорошо – на Уэст-Клиффе волшебным образом загнала «эвок» на парковочное место, предназначенное для совсем крошечной машинки. Джексон завел менее послушную «тойоту» на стоянку подальше от Кристал – ну, насколько посмел – и дальше пошел за нею пешком. Она не только водила быстро – ходила тоже. Каблуки и короткое платье она сменила на кроссовки и джинсы, Белоснежку несла на руках; прошла сквозь Китовую арку и по каменной лестнице спустилась к гавани и пирсу. Она задала такой темп, что Джексон поспевал с трудом, не говоря уж о Дидоне, хотя та доблестно старалась.
Кристал шагала, слаломисткой виляя в толпе отпускников, которые забили тротуары и текли неспешным селем. Джексон держался поодаль, терялся в толчее, прикидывался туристом на случай, если Кристал обернется и его засечет.
Прямо ему в ухо из галереи игровых автоматов рявкнула музыка – едва ли она, впрочем, заслуживала такого названия. Погода стояла хорошая, но внутри народу битком. Натан обожал такие заведения, и Джексон провел несколько мозгоубийственных часов, глядя, как сын скармливает деньги бездонной утробе «Хватай-ки» или «Толкни монету». Так и формируются аддикции. Музейная мумифицированная «Рука славы» проигрывала «Хватай-ке» всухую. Ни один из завсегдатаев этой невыносимой для глаза обстановки на здорового гражданина не походил. Половина ожирела и обрюзгла, другая половина, похоже, только что откинулась из мест не столь отдаленных.
Следующий маневр Кристал застал Джексона врасплох: она нырнула в павильон под названием «Мир Трансильвании». Вампиры, надо полагать, – в этом городе от кровососов некуда прятаться. Не самое подходящее развлечение для трехлетки, но что Джексон в этом понимает? («Луддит!»)
Джексон болтался в проеме между хибарой, торговавшей морскими гадами, и будкой предсказательницы, чья вывеска гласила: «Мадам Астарти, ясновидящая и звездная спиритуалистка. Карты Таро, хрустальный шар, хиромантия. Ваше будущее у вас в руках». Бисерная занавеска скрывала мадам Астарти от любопытных глаз внешнего мира, но из будки до Джексона доносилось тихое бормотание, а затем голос – по всей видимости, хозяйки – произнес:
– Выбери карту, милочка, любую карту.
Ерунда на постном масле. Джулия рванула бы туда со всех ног.
Джексон старался глубоко не вдыхать ароматы пирса, жареные и сахарные («оружие массового уничтожения», по словам Джулии), – скверные, конечно, однако слюнки все равно текли. Пора бы пообедать, но, похоже, сегодня Джексону не светит иного топлива, кроме кофеина. С собой у него только пакет собачьих лакомств, но нет, до наступления полной анархии ему все-таки еще питаться и питаться по-человечески. Собачье же лакомство он выдал отважной Дидоне в награду за стоицизм.
У входа в паб через дорогу выставили меню, из которого следовало, что внутри подают «йапас», и Джексон отнюдь не сразу постиг, что подразумеваются йоркширские тапас. Он читал, есть такое движение «йекзит» – за ограниченную автономию графства, иными словами. В Йоркшире, утверждали сторонники, население почти сопоставимо с Данией, экономика крупнее, чем в одиннадцати странах ЕС, а золотых медалей на Олимпиаде в Рио Йоркшир заработал больше, чем Канада. Занятно, что брекзит представлялся Джексону концом цивилизации, а вот йекзит отзывался в сердце песнью сирен.
(– Тем самым разжигаются гражданские войны и племенной геноцид, – сказала Джулия.
Джексон не знал других людей, начинавших фразы с оборота «тем самым», а прогноз ее виделся ему чуток слишком зверским – начинается-то все невинно, с йапас «севиче с креветками» и «трубач под кисло-сладким соусом». Трубач – [так называемая] еда, которую Джексон готов отведать, только если это спасет жизнь одному из его детей. И даже в таком случае, ну-у…)
Отвлекло его отбытие клиентки мадам Астарти, худой молодой женщины, явно недовольной всеми временами своей жизни – и прошедшим, и настоящим, и будущим.