Энди Брэгг заворчал – кажется, не согласился с характеристикой «мозг».
– Потому что иначе я его пристрелю, – сказал Винс. Шагнул к Меллорсу и повторил: – Задержите его, – и теперь дуло и голову Меллорса разделяли считаные дюймы. – Иначе пристрелю, честное слово. Выбор за вами – так или эдак. Я бы лучше выстрелил, но задержание меня устроит.
– Да ебаный же в рот, – сказал Меллорс, ни к кому конкретно не обращаясь.
Очевидно, один только Джексон заметил, как Ронни Дибицки выскользнула за дверь, – все остальные увлеченно наблюдали за пистолетом и отмечали его близость к голове Стивена Меллорса.
– Стивен Меллорс, вы задержаны по подозрению в… – произнесла Реджи. Покосилась на Джексона, и он сказал:
– Попробуй для начала тяжкие телесные. Потом, наверное, сможешь добавить Закон о современном рабстве. И еще пару-тройку тонких штрихов.
– Стивен Меллорс, – сказала Реджи, наградив Джексона недобрым взглядом, – вы задержаны по подозрению в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью. Вы не обязаны давать показания, но если при допросе вы не упомянете того, на что впоследствии сошлетесь в суде, это может помешать вашей защите. Все, что вы скажете, может быть использовано в качестве доказательств.
И тут одна из девушек нестойко вскочила и, точно обвинительница в мелодраме, ткнула в Стивена Меллорса пальцем.
– Марк Прайс, – сказала она. – Ты Марк Прайс.
Грузоперевозки
Снились ей сливы. Всего несколько дней назад они сидели коленка к коленке, Надя, и Катя, и их мать, на балкончике материной квартиры, ели сливы из старой пластмассовой миски. Сливы были цвета синяков. Больших лиловых синяков.
Сливы они собрали, когда навещали дедушку на ферме. То есть у него не совсем ферма, просто участок, но дедушка выращивал там кучу всего. Сливы, яблоки, вишню. Огурцы, помидоры, капусту. В детстве они помогали ему квасить эту капусту, втирали соль, пока не размягчались листья. У дедушки на веранде стояла огромная деревянная бадья этой капусты. Капуста пряталась от зимнего холода под толстым слоем плесени. Катю воротило. У нее всегда был слабый желудок – мать говорила, что Катя привереда, но Катя в основном переживала из-за веса.
Ходить с дедушкой на охоту Катя тоже не любила. Отвращало ее не столько убийство, сколько свежевание. Дедушка умел содрать с кролика шкурку за несколько секунд, а потом рассечь брюхо и вывалить дымящиеся кишки. Они даже на землю упасть не успевали – дедушкины собаки пожирали их на лету. Надя усердно училась у дедушки – таскалась за ним по лесам и полям, выслеживала кроликов.
И лис тоже, хотя Катя говорила, что, если б дедушка не стрелял лис, лисы бы тогда ели кроликов и никому не приходилось бы мотаться по окрестностям и притворяться ковбоями, паля во все подряд.
Надя стреляла метко. Как раз на выходных подстрелила лису – большую бурую тварь с огромным хвостом. Лучшие шкуры дедушка прибивал на дверь дровяного сарая. «Трофеи», – говорил.
Надя была его любимица. «Моя силачка» – вот как он ее называл. Кате было все равно. Ее вообще мало что волновало, кроме фигурного катания. Надя бросила балет, чтобы мама смогла платить за секцию. Надя не обижалась – отчасти оно, пожалуй, и к лучшему, больше не надо изо дня в день кому-то что-то доказывать. Надя любила сестру. Они дружили – лучшие подруги. Надя ходила на все Катины выступления. Расстраивалась ужасно, когда Катя проигрывала или падала, потому что на льду Катя была прекрасна. Когда ей пришлось бросить фигурное катание, Надя переживала едва ли меньше ее.
Они собрали сливы, все до одной, даже побитую мелочь. Дедушка сам варил сливовицу. От нее сносило крышу. Прихватите бутылочку с собой в Лондон, сказал он. Покажите англичанам, что пьют нормальные люди. Дедушка так и не простил Черчилля за то, что предал поляков после войны. Катя плевать хотела на историю.
– У нас теперь современность, – говорила она.
Надю что-то разбудило, а потом она заснула вновь. Видела Энди. Думала, он за ней приглядит, а потом вспомнила, что с ней стряслось. И с ее сестрой.
Она проснулась опять и услышала, как Катя говорит:
– Ты Марк Прайс. – Сестра встряхнула Надю и сказала: – Надя. Это Марк Прайс.
Сливы были лиловые. Как синяки. На языке почти сгустился вкус. Вот теперь Надя проснулась.
В доме веселья[130]
– Господи боже, – прошептала Ронни. – Да что тут такое?
– Осторожно, кровь, – предостерегла Реджи; на стене кровавый отпечаток руки, образец пещерной живописи, толстенный старый линолеум на лестнице тоже испятнан и закапан. – Свежая. Не поскользнись, – прибавила она, когда они пошли по кровавому следу.
Ищейки, подумала Реджи, кровяные гончие. Они осмотрели первый этаж – даже и без крови хватало признаков того, что здесь творится какой-то ад.
В вестибюле сидела на привязи собака, и поначалу они косились на нее опасливо, но когда вошли, стойкая старая лабрадорша приветственно завиляла им хвостом.
– Привет, старушка, – шепнула ей Реджи, погладив бархатистое темя.
Наверху дверь в первую же палату была открыта, и внутри они мельком заметили страшную живую картину, составленную из сломленных перепуганных женщин. Некто на полу истекал кровью и стонал – слишком, пожалуй, красноречиво, так что, вопреки его громким заявлениям, едва ли помирал.
– Детектив-констебль Ронни Дибицки, – объявила Ронни, выставив удостоверение, точно щит.
Реджи следом за ней вошла в палату, и лишь тогда они обе увидели пистолет.
– Винсент Айвс, – шепнула Ронни.
Реджи думала было применить к нему тхэквондо, выбить пистолет из руки («Кий-я!»), но больно опасно: народу в палате битком, и высока вероятность пристрелить кого-нибудь в процессе.
Ронни предпочла подход на мягких лапках.
– Мистер Айвс, – нежно сказала она, точно добрая учительница школьнику, – вы меня помните? Ронни Дибицки. Мы на днях беседовали у вас дома. Прошу вас, опустите пистолет, пока кто-нибудь не пострадал. Можете?
– Вообще-то, нет. Извините. Заходите сюда, пожалуйста.
И Винс указал пистолетом – очень вежливо, словно билетер в кинотеатре. Реджи вспомнила, как он смахивал крошки, прежде чем усадить ее и Ронни на диван. Глянула на Ронни. Они что, правда по доброй воле войдут и станут заложницами?
По всей видимости, да.
В палате было не протолкнуться. Как вчера в гримерной Баркли Джека – только новая версия, кошмарная и, кажется, совсем другой актерский состав. На сей раз, по счастью, обошлось без куклы чревовещателя. Посреди сутолоки обнаружился Джексон Броуди, и Реджи сочла, что это, пожалуй, в порядке вещей. Он вообще друг анархии.
В углу скорчился еще какой-то человек, и Винсент Айвс в него целился.
– Задержите его, – сказал Винс Реджи. А затем шагнул к человеку и упер пистолет почти ему в голову, точно казнить собрался. – Его зовут Стивен Меллорс, и он мозг всего предприятия. Потому что иначе я его пристрелю. Выбор за вами – так или эдак.
От задержания, прикинула Реджи, вреда не будет – потом всегда можно отпустить без протокола, если ничего плохого он не совершал, хотя каковы шансы в этой вот обстановочке, где все они очутились? Преступлений в списке скорее прибавится, а не убавится. Кратко поразмыслив, Реджи начала:
– Стивен Меллорс, вы задержаны по подозрению в…
Она осеклась, не зная, что именно ему предъявить. И сама на себя разъярилась, потому что в поисках фигуры власти глянула на Джексона Броуди. Отчего-то старшим по званию полицейским здесь по-прежнему был он. И вообще старшим, если уж на то пошло.
В досаде на себя, на него Реджи вздохнула, но его совета послушалась:
– Стивен Меллорс, вы задержаны по подозрению в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью. Вы не обязаны давать показания, но если при допросе вы не упомянете того, на что впоследствии сошлетесь в суде, это может помешать вашей защите. Все, что вы скажете, может быть использовано в качестве доказательств.
Говорят, в переломные мгновенья время замедляется, но у Реджи время помчалось как угорелое. Все случилось так быстро, что потом поди еще восстанови.
Все началось с того, что одна девушка громко ахнула и, качаясь, встала. Смотрела она так, будто очнулась от долгого-долгого сна. Крохотная, еще ниже Реджи, с двумя фингалами и окровавленным носом. Только мелкие животные. Вздернув себя с пола, она неподвижно уставилась на Стивена Меллорса, а затем ткнула в него пальцем и сказала:
– Марк Прайс. Ты Марк Прайс.
Наклонилась и потрясла девушку, валявшуюся рядом на полу. Такие похожие – наверняка сестры.
– Надя, – сказала первая, пытаясь пробудить вторую.
Дальше Реджи разобрала только «Это Марк Прайс», но в остальном разговор, по всему судя, шел на польском. Реджи оглянулась на Ронни, надеясь, что та переведет, но оказалось, что Ронни исчезла. Наверное, пошла звать подмогу.
Вторая девушка, Надя, тоже встала и, скакнув на удивление резво – а ведь пять секунд назад почти что в коме была, – цапнула пистолет у Винса из руки. Стивен Меллорс, похоже, девушку узнал – он развернулся, пополз было прочь, да только ползти было некуда. Его уже загнали в угол – во всех смыслах, – и ни единой мышиной норки, крысе укрыться негде. Надя подняла браунинг – рука тверда, прицел точен – и выстрелила Стивену Меллорсу в спину. Затем снова подняла руку, сказала:
– За мою сестру, – и выстрелила еще раз.
Грохот вышел оглушительный и рикошетил по палате целую вечность. А затем на миг повисла глубокая тишина. Время, только что мчавшееся во весь опор, вдруг зависло, и в этом застылом миге девушки молча обнимались, глядя на безжизненное тело Стивена Меллорса. Потом Надя, женщина, которая только что хладнокровно выстрелила человеку в спину, повернулась, посмотрела на Реджи в упор и кивнула, точно обе они – члены некоего тайного сестринства. Реджи не удержалась и кивнула в ответ.
– Реджи Дич, – задумчиво протянул Джексон Броуди.