нетипично, что Джексон сделал единственный возможный вывод, – очевидно, она согласилась на «Танцы со звездами». Хотелось бы надеяться, что не ради Каллума.
– Да это ерунда, чисто ради секса, – беспечно сказала она, когда он спросил.
Джексон не понял, полагалось ли ему утешиться таким ответом.
Джулия выглядела уж точно стильнее Джози – та пришла в цветастом платье и жакете, во всю глотку кричавших «мать невесты». («„Жак Верт“, – прошептала Джулия. – Очень ее старит».) Джози надела не вуалетку, а широкополую шляпу с цветами. Похоже, чувствовала себя не в своей тарелке. Может, понимала, что ее дочь вот-вот совершит главную ошибку своей жизни. Джексон, правда, собрание гостей видел только мельком сквозь двери церкви. Церковь стояла неподалеку от дома жениха, нормандская и красивая, до отказа набитая такими же розовыми розами, какие составили букет Марли.
Марли заночевала в гостинице, где затем должен был состояться прием, – свойственники и Джози тоже, а Джексон, Джулия и Натан предпочли «Черный лебедь» на центральной площади Хелмсли. Двухкомнатный номер. Джулия и Натан в одной комнате, Джексон в другой. Натан ужинал с ними, горбясь над телефоном и почти не отрываясь от своей игры – во что он там играл, бог весть. Проще было разрешить ему, чем пилить, чтоб сел прямо, ел как полагается, поучаствовал в разговоре, из кирпичиков складывал цивилизованность.
– Варвары не у ворот, – сказала Джулия, – они качают колыбельку.
Ее это не волновало – Джексон считал, что она недооценивает проблему.
– Хорошо пообщался с другом? – спросил Джексон, когда забирал Натана, наконец-то развязавшись со всеми последствиями «Белых березок».
Тот пожал плечами:
– Ну наверно.
Джексон заехал за сыном на площадку «Балкера», где его мать билась в предсмертной агонии. Джексон обменял на него Дидону.
– Честный обмен, – сказала Джулия.
По собаке Джексон тотчас начал скучать, – может, надо завести свою. Некогда и недолго он пас весьма неудовлетворительную собаку с идиотской кличкой. Может, завести более мужественного пса – колли, например, или немецкую овчарку по имени Штырь или Бунтарь.
Натан расслабленно плюхнулся на пассажирское сиденье «тойоты» и сразу достал телефон. После паузы поднял голову, и повернулся к Джексону, и сказал:
– Но хорошо, что я вернулся.
– Вернулся?
– К тебе, пап. Я тут подумал… а можно все время жить с тобой?
– Твоя мать не разрешит, – ответил Джексон. Счастье раздулось внутри громадным пузырем, и Джексон держался за него, пока тот не лопнул – что неизбежно. – Но я ужасно счастлив, что ты этого хочешь.
– Норм, – сопровожденное пожатием плеч.
Сыновнее равнодушие слегка сдуло пузырь, но не совсем, и Джексон протянул руку, ладонью обнял Натану затылок. Натан отбился, сказал:
– Ну па-а-ап, на дорогу смотри.
Джексон засмеялся. Все и повсюду было хорошо. Хотя бы ненадолго.
Винтажный «бентли» с розовыми ленточками на капоте провез Джексона и Марли от гостиницы до церкви, то есть примерно два шага. Марли хотела, чтоб ее свадьба была стильной и исключительно «в хорошем вкусе». Стиль – не суть, подумал Джексон. Даже девичник не скатился в пошлость, о чем доложила Джулия, которую туда пригласили. Никаких попоек в Йорке или на Ибице – вместо этого розовое шампанское под вечер в отдельном зале «Савоя».
– Очень степенно, – отчиталась Джулия. – Не заметила ни единого шарика в виде пениса. Прямо огорчилась даже, честное слово, – я-то рассчитывала на надувные пенисы. И дорого, я подозреваю, запредельно.
Джексон предположил, что заплатили свойственники.
– Это же просто свадьба, – посетовал он. – Слишком много поставлено на один-единственный день.
– Ну да, вселяет чрезмерные надежды на последующий брак, – сказала Джулия.
– Она еще слишком молодая, куда ей замуж?
– Молодая, – согласилась Джулия, – но мы все должны учиться на своих ошибках.
А она на своих научилась?
– Каждый день – новый урок! – засмеялась она.
Тезис прекрасно подошел бы для репертуара Пенни Рулькин. На этом фронте без перемен. В списке приоритетов Джексона вечный треугольник Пенни / Гэри / Кёрсти сейчас располагался отнюдь не на первом месте. Джексона больше занимала перспектива покупать себе новый костюм.
– Ну почему-у? – застонал он. И да, получилось точь-в-точь как у Натана.
– Потому что потому, – ответила Джулия.
«Бентли» высадил его и Марли перед церковными воротами. «Покойницкими воротами», сказала она. Машину забронировали для поездки в один конец, а после церемонии гости пешком пройдут пару сотен ярдов до гостиницы, где будет прием. Для этого надо пересечь поле.
– Я подумала, это красиво, – сказала Марли, – старомодная такая сельская свадьба.
– А если будет дождь? – спросил Джексон. Или с точки зрения практической: а если не все гости могут свободно передвигаться?
– Все могут, и ничего не будет, – ответила Марли.
Он восхитился уверенностью ее оптимизма (унаследованного явно не от него). И тем не менее за церковью припарковал верную «тойоту» – на маловероятный случай дождя, или внезапной инвалидности, или внезапной инвалидности под дождем.
– Или на случай, если ты в последний момент решишь бежать, – пошутил он. Ах, как они с Марли смеялись.
Они медленно зашагали по тропинке к церкви, где их поджидала стайка подружек невесты, разных размеров, но все одинакового (стильного) оттенка розового. Натан сопровождать невесту отказался наотрез. Джексон его понимал.
– Она же твоя сестра, – уламывала его Джулия.
– Единокровная сестра, – поправил Натан. – И я ее почти не знаю.
Что правда – и об этом Джексон жалел.
– У них, конечно, большая разница в возрасте, – сказала Джулия, но между Джексоном и его сестрой разница в возрасте тоже была, а дружить им это не мешало.
Она тоже должна была приехать, подумал он, – сидеть в первом ряду, в шляпке, которая ей не идет, и в наряде, который ее старит, вертеть головой, надеясь первой увидеть племянницу, которая от дверей идет в свое будущее.
Вот только, как выяснилось, прохода от дверей не случится, а будущее вот-вот переменится.
– Я, по-моему, не могу, пап, – прошептала Марли, когда они приблизились к церкви.
– Я понимаю, ты считаешь, я слишком молода, – сказала Марли. – Но иногда сразу ясно: вот это мне надо. Понимаешь?
А чуть позже ясно, что тебе это не надо, подумал Джексон, но плотно сомкнул губы, чтобы мысль не вылетела в очищенный воздух «обувного этажа» лондонского универмага, куда он за месяц до «важного дня» сопровождал свою единственную дочь. («Каждый день – важный день», – гласила открытка в лавке Пенни Рулькин.) Отсюда до «Кларкса» из детства Марли, куда Джексона временами насильно загоняла Джози, – как до Луны.
Обувной этаж был так огромен, что ему наверняка присвоили собственный почтовый индекс. Тут можно блуждать сутками, и тебя никто не найдет. Стук упавшей туфли. Если туфля падает в магазине и некому ее поднять… впрочем, всегда найдется кому, потому что продавцы-консультанты, желавшие обслужить покупателей, здесь кишмя кишели. За обувью присматривали батальоны Прекрасных Принцев того или другого гендера (а также третьего, и четвертого, до бесконечности – нынче, видимо, все устроено так. А Джексон еще помнил времена, когда были только женщины или мужчины. Издалека послышался вопль «Луддит!» – все ближе и ближе.)
Покупка туфель (покупка свадебных туфель, дабы сдобрить все предприятие лишними неврозами) стала карой Джексону за то, что был нерадивым отцом и недостаточно живо интересовался предсвадебными планами Марли. И возможно, за то, что не оплатил свадьбу.
– Чем помочь? – спросил он, когда они встретились в Лондоне. («Только мы вдвоем, пообедаем, – сказала она. – Будет хорошо».)
– Ну, я никак не решу насчет туфель, – ответила Марли. – Дотянула до последней минуты.
Для Джексона последняя минута была бы последней буквально – заскочить в обувной по пути в церковь, а не за месяц до бракосочетания.
– Можешь поехать со мной и помочь выбрать, – сказала она.
– Сомневаюсь, что от меня будет польза в смысле выбора, – ответил он, – но я с радостью за них заплачу.
Смелое предложение, как выяснилось. Стоили они немногим меньше штуки фунтов. За туфли! На вид неудобные.
– Ты уверена, что дойдешь в них до алтаря?
– Это как в «Русалочке», – беспечно ответила она, – пострадаю во имя любви всей моей жизни. Я знаю, тебе Яго не нравится – а мне да. И он хороший, по правде. Дай ему шанс, пап, – сказала она, когда они наконец ретировались с поля розничной битвы и пили чай с пирожными в «Ладюре» в Ковент-Гардене.
– Просто ты еще такая молодая, – беспомощно сказал он.
– А потом перестану быть молодой, и из-за этого ты тоже будешь переживать.
– Тогда я уже, наверное, помру, – сказал Джексон. – Вот Натан так считает.
Он смотрел, как она режет напополам нежное religieuse[137]. Мужественные пирожные выглядят не так.
Марли – умная девочка: частная школа, закончила бакалавриат, диплом по юриспруденции в Кембридже, планирует стать судебным адвокатом. Ей всего двадцать три, она слишком молода – рано ей остепеняться. Рано ступать на тропу традиции. Диплом, свадьба, дети.
(– А что плохого-то, господи боже? – спросила Джози; и спор вышел из-под контроля. – Ты что хочешь – чтоб она тусовалась на пляже на Бали или в тайском наркопритоне?
Разумеется, нет, однако он хочет, чтобы его дочь расправила крылья и чуть-чуть пожила. А лучше не чуть-чуть, а на полную катушку. Не опутанная чужими ожиданиями. Ожиданиями Яго. Ожиданиями свойственников.
– Прекрасно, конечно, что ты под старость стал феминистом, – съязвила Джози.
Да он всегда был феминистом! На такую несправедливость Джексон всерьез обиделся.)
Марли протянула ему кусок religieuse на вилке. Да, не мужественно, однако Джексон ел это пирожное в Париже, в Бельвиле, в кафе с Джулией, и от воспоминания сейчас вдруг затосковал по пыльным летним улочкам и вкусному кофе. И по Джулии.