– Праведном компромиссе, – напомнил он ей.
И, как сказала однажды доктор Траппер: «Есть справедливость, а есть закон. Какая связь?»
До того порочно, что праведно. Смахивает на название какого-нибудь кошмарного кантри, которое вечно слушает Джексон Броуди. Реджи понимала, что ей придется немало пошевелить мозгами, прежде чем она вновь вырулит на прямую дорогу.
Она полистала музыку на айфоне Ронни и поставила «Флоренс и Машину». Когда заиграл «Голод»[141], Ронни стала тихонько подпевать, а добравшись до второго припева, обе уже во всю глотку орали: «Нас всех терзает голод». А потом схватились за руки, и сжали кулаки, и торжествующе их воздели. Они были как Тельма и Луиза, что вот-вот дадут по газам и полетят с обрыва[142], только с обрыва они не полетят, они поедут домой.
Они – Кэгни и Лейси. Сестры Бронте. Близнецы Крей. Полицейские. Женщины.
– Так чё, до скорого, – сказала Ронни, высаживая Реджи в Лидсе.
– Ну знамо дело, – сказала Реджи.
Что бы сделала Татьяна?
– Мистер Броуди?
Сэм Тиллинг, рапортует по телефону.
– Здоро́во, Сэм.
– Но не очень здо́рово. Не знаю даже, как сказать. То есть знаю, просто…
– Ты давай не тяни.
– Наш Гэри, мистер Броуди. Он умер.
– Умер? От чего?
– От диабета, я так понял. В гостиничном номере – впал в кому и умер, утром его нашла горничная.
– А Кёрсти в это время где была? – спросил Джексон.
– Не с ним. Он был один. А миссис Рулькин – на Большой йоркширской выставке с сестрой и еще примерно тридцатью тысячами других людей.
– В какой гостинице?
– В «Мальмезоне», в Лидсе. Перед этим пил в баре. По результатам вскрытия, в крови высокая концентрация алкоголя.
– Уже и вскрытие провели?
Надо же, как быстро Гэри упаковали для вечного покоя.
– Ага, уже. Миссис Рулькин сказала. Смерть от гипогликемии. Списали на естественные причины.
– И я говорила: «Покупаешь даме пить?» Если ты дама, он говорил, весь собой доволен. Ой, я говорила, а ты шутник, я понимала. Люблю шутников. Мой отец был великий клоун цирка, хотя, если честно, не смешно. В России же. Мне водку. Пожалуйста. А ты не местная, да? – он спрашивал. Ха-ха. Да ты по-настоящему комик. Я сразу видела, я говорила. Спрашивала его, есть его жена, а он говорил нет. Я его спрашивала, есть его любовница, он говорил нет. Еще один или два стакана, я его вела за галстук в номер – бизнес-апартаменты, красиво, спасибо, – как собаку в поводке. Еще выпивали мини-бар. Смотрели телевизор, я говорила, не могла пропускать «Балкера». Он лежал кровать, стал побелеть, сказал: «Деточка, мне не очень хорошо. Сахар крови упал. Я, понимаешь, диабетик. Зря столько пил. Давай отдохнем минутку». И что, перестать веселить? – говорила я и садилась верхом, как будто я всадник, а он лошадка. (Секса не было, не беспокойтесь!) Нет, прошу тебя, деточка, правда, не надо. Голос слабый уже. Ему правда нехорошо. Тогда я набирала лекарство шприцем и тыкала его – тык! тык! – иголкой, и он говорил: «Нет, не надо, это что? Это же не инсулин? Мне сейчас нельзя инсулин, деточка». А потом он отрубался, а я слезала с постели и все подтирала. А потом сидела с ним. Бдение. Пока совсем не умер… Да, миссис Рулькин, совершенно точно. Мертвый. Последний поклон. Концерт окончен. До свидания! Соболезную и ля-ля-ля. Приятно вами сотрудничала, миссис Рулькин. Рекомендуйте меня своим друзьям.
Убей Будду[143]
– Тиару придется вернуть, – сказал Джексон.
– Видимо. И медового месяца жалко. Мальдивы. Мило, – печально сказала она.
– Может, Яго возьмет Уолдо?
– Или Лолло?
– Твое будущее у тебя в руках, – сообщил ей Джексон. – Это мадам Астарти так говорит.
– Кто?
Пару дней они отсиживались в гостинице в Харрогите.
– Чтоб я собралась с мыслями, – сказала она. – Такое ощущение, как будто я преступница.
– У меня тоже, – сказал Джексон.
Хотя он-то, говоря строго, и впрямь был преступником: он покрыл противозаконное убийство. Дважды. Сначала – когда доктор Траппер убила своих похитителей, а потом – когда полька убила Стивена Меллорса. Джексон ни о чем не жалел. Вообще. Он не виджиланте. Ну правда, честное слово.
Он прощался с Марли на перроне Йоркского вокзала. Марли возвращалась в Лондон «расхлебывать кашу». Подмывало посоветовать ей рассказать Яго про ребенка, но Джексон очень старательно учился не давать дочери советов. Он вспоминал, как Джулия скрывала от него Натана. История повторяется. Но ведь история только тем и занята, нет?
Ребенка, сказала Марли, она оставит. А Джексон и не знал, что это под вопросом. Она будет растить ребенка одна и при этом строить невероятно сложную карьеру?
– Ты сам-то себя послушай, дедуля, – рассмеялась она. – Ты какой-то луддит. – Но на сей раз она обзывалась хотя бы с нежностью. – И вдобавок у ребенка будет великолепный уход. Недосвойственники выложат круглые суммы, чтоб держать свою племенную кобылу под боком. – Она ткнула Джексона под ребра (весьма болезненно) и прибавила: – Вон мой поезд.
И исчезла. Отважная, подумал он. Ему тоже надо впредь держать ее под боком.
На ночь он поселился в дешевой гостинице. Ничего такого особенного ему не требуется – только чистые простыни и чтоб в душевом стоке не было волос. Завтра в бой – надо быть свежим.
Джексон двинулся в путь спозаранку. Поставил Миранду Ламберт. «Убегаю на всякий случай»[144]. Там, куда я еду, меня ждет беда, но я туда поеду все равно. Прямо-таки история его жизни. С дороги Джексон сделал звонок. Ее номера у него больше не было. Она не раз сменила работу, и он нагуглил ее новую должность, попросил дежурных в отделе переключить, и они переключили, хотя их пришлось поуговаривать – она теперь большая начальница, чужаки с улицы ей вот так запросто не звонят, а он-то сам ей кто теперь? Чужак с улицы и есть. Некогда между ними что-то было – искра, возможность. Вместе им было бы прекрасно, но они никогда не были вместе. Интересно, собака-то у нее осталась? Вместо себя Джексон подарил ей собаку. («Честный обмен», – сказала Джулия.) Как будто сто лет с тех пор прошло.
Своим именем он не назвался. Сказал, что он детектив-констебль Реджи Дич, – подозревал, что Реджи она помнит и ответит на звонок.
Она сняла трубку после пары гудков. Бесстрастная и деловитая.
– Суперинтендант Луиза Монро. Чем могу быть полезна?
Значит, имени Реджи она не засекла.
Он, оказывается, понятия не имел, что́ хотел сказать, хотел ли что-то сказать. Что ни скажешь, подозревал он, получится как-то бесповоротно. Он стоит на перекрестке, надо сделать выбор. Прилив или отлив?
– Алло? – сказала она.
Оба послушали пустую тишину, мгновение странной близости, а потом она перепугала его своими провидческими талантами.
– Джексон? – сказала она почти шепотом. – Джексон, это ты?
В конечном итоге выяснилось, что проще вообще не делать выбора. Джексон ничего не сказал и дал отбой.
На ум пришли слова из другой песни. Свобода – это все равно что нечего терять[145]. Но и с обязательствами та же петрушка. А Джексону хотелось простоты. Никаких привязок, никаких сложностей.
Проехав еще пару миль, он сделал другой звонок.
– Мистер Частный Детектив, – промурлыкал голос в трубке. – Ты не на прекрасной свадьбе с красивой дочерью?
– Не хочешь встретиться и выпить?
– С тобой?
– Да, со мной.
– Только выпить?
– Не знаю, – сказал Джексон.
(Он что, правда считал, что здесь все обойдется без сложностей? Кому он морочил голову? Себе, очевидно. Не прилив и не отлив – скорее цунами.)
– Ладушки. Да. Сейчас?
– Завтра. У меня сначала дела.
– Где?
– Не знаю. Не в «Мальмезоне».
– Ладушки. Пока.
Террасные дома в Мёрфилде. Много общего с обстановкой, в которой Джексон вырос. Выстроены из унылого гравелита, гостеприимством тут и не пахнет. В глубине дома семейства Броуди была маленькая буфетная, где проводила время его мать, «шикарная» гостиная с окнами на фасад, с неудобным диваном, на котором почти никто никогда не сидел.
И дверь в коридоре, а узкая крутая лестница за дверью вела в угольный подвал.
На улице стоял серый «пежо». Принадлежал некоему Грэйму Визи. Сорока трех лет. Номер сфотографирован Натаном. Отфотошоплен Сэмом Тиллингом. Данные в итоге предоставлены услужливой женщиной по имени Мириам из Инспекции автотранспорта в Суонси.
Джексон позвонил в дверь. Дом человека – его крепость. Всегда начинай вежливо, а уже потом постепенно переходи к таранам и гигантским катапультам. Или хватит один раз от души заехать в живот.
Он был крупный, и в поту, и с татуировками на бычьей шее, и, если б захотел, прихлопнул бы девочку, как муху.
– Мистер Визи? Мистер Грэйм Визи? Меня зовут Джексон Броуди. Позвольте войти?
Дарси Сли
Она услышала звонок в дверь и заорала во все горло, чтоб услышали. Когда умолкла, переводя дух, сверху донесся грохот, – кажется, там дрались. Она уже собралась снова заорать, но тут дверь в подвал открылась. В клине света кто-то спускался по лестнице. Сердце Дарси стиснул ужас. Она просидела тут семь дней и ночей – что такое ужас, она знала.
Мужчина, но не мужчина с татуировками на шее. Это, однако, не означало, что он не желает ей зла. Кто его знает – может, он еще хуже.
Спустившись с лестницы, он присел на корточки, и заговорил с ней, точно с перепуганной кошкой, и сказал:
– Уже все хорошо, все закончилось. Меня зовут Джексон Броуди. Я полицейский.
Толстуха запела[146]
За кулисами было не протолкнуться. Все хотели посмотреть, как Соня станет гвоздем программы. В зале, напротив, отмечались лакуны (словечко мисс Рискинфилд, понятно) – местами кресла пустовали. Куча народу купила билеты, только чтоб увидеть Баркли Джека, и кое-кто даже требовал вернуть деньги, поскольку тот не явился.