Они покатились по полу. Присяжные дружно отскочили в сторону. Осирис привстал с трона и с любопытством следил за схваткой. Исида прижала ладонь к губам. Нефтида вскочила на стул и завизжала, будто увидела мышь. Бегемотица у входа проснулась. Хатор встревоженно замычала. Мать фараона всплеснула руками:
– Я не подслушивала! Я не пустословила! Я не ворчала попусту! Я не лицемерила! Я ничего не нарушала!
Носатый Тот неистово трезвонил в колокольчик, призывая к порядку.
– Брэк! – скомандовал Осирис. – Разнимите их!
Присяжные проворно растащили Петулю и Анубиса в разные стороны. Бог в заячьей шапочке заботливо помахал на Бонифация беленьким платочком и похвалил:
– У тебя хороший удар слева. Но во втором раунде…
– Кто ты? И как имя твое? – прервал зайца Осирис, вперив в Бонифация свой проницательный взгляд.
– Блин! – все еще тяжело дыша, Петуля заправлял рубашку в брюки. – Я к нему, как к человеку, а он… Руки мне лизал, жуков дарил, другом называл… А сам нас в рабство… Гиена вонючая!
– Попрошу без оскорблений! – Анубис прекратил выкусывать блоху из хвоста и с достоинством выпрямился. – Я шакал, с вашего позволения! – он обернулся к Осирису. – О Великий Судья! Ты сам видишь, кто перед тобой: двоечник, прогульщик и криминальный элемент. Он осквернитель гробниц. Он нарушитель законов. Он возмутитель спокойствия. Да он живой, в конце концов!
Уди-Несер испуганно прижал заячьи ушки и отпрянул от мальчика.
Присяжные возмущенно загудели. Тот выронил писчую тростинку. Осирис медленно побагровел.
– Живой, живой, – подтвердил Анубис, злорадно глядя на Петулю.
– Ах ты гад! – рванулся Бонифаций, но боги удержали его за руки.
– Этот наглец достоин самого сурового наказания, – значительно произнесла Нефтида.
– Достоин! – эхом откликнулись присяжные. – Казнить его! Нельзя помиловать!
Чудовище задумчиво поковыряло в зубах и оценивающе оглядело Петулю.
– Ребята, – икнул Амт. – Я больше не могу. У меня сегодня напряженный день. Две тысячи пятьсот сорок семь покойников. Вот – уже колики начинаются. Имейте совесть.
– Завтра сядешь на диету, – пообещал Анубис. – А сегодня получишь сверхурочные. Надо поработать.
Присяжные посмотрели на Осириса. Он пожелтел.
– Да что вы его слушаете, господин бог! – раздался из-за колонны звонкий девичий голосок. И Лелька вышла на середину зала. – Этот шакал все сам подстроил.
И она рассказала обо всем, что случилось с ней и Петулей за последние несколько часов.
– Господин бог Осирис! Вы сами знаете, что такое несправедливость. Так решайте – кто из них прав, кто виноват! – взволнованно заключила девочка.
Верховный Судья погрузился в глубокую синюю задумчивость. Анубис нервно постукивал хвостом по ногам. Исида с уважением посмотрела на Петулю. Из печальных коровьих глаз Хатор потекли слезы. Растолкав присяжных, к Осирису подошла бегемотица.
– Не надо деточек обижать, – попросила она. – Они хорошие такие, бабушку любят. Как богиня бога – прошу тебя, Осирис, отпусти их с миром. Надеюсь, ты не откажешь женщине в моем положении, – и она застенчиво показала на свой огромный живот.
– Ах, Таурт, оставь эти сантименты, – презрительно отмахнулась Нефтида. – Тут высший суд, а не благотворительная организация. Ступай на свое место. Сами разберемся.
– Я не понимаю тебя, Осирис, – прогавкал шакал. – Что тут раздумывать? Дело ясное. Надеюсь, ты поверишь мне, богу, а не этому проходимцу и его рабыне?
– Маат, – позвал Осирис, игнорируя реплику Анубиса. – Положи всю эту историю на весы истины.
Ни слова не говоря, богиня справедливости подула на весы, и чаши их опустели. На место страусиного пера присяжные усадили Анубиса, на место сморщенного сердечка – Петулю.
Носатый Тот сделал какую-то пометку в папирусе.
Чаши поколебались. Петуля медленно поехал вверх…
– Ах! – вскрикнула Лелька.
…и тут же ухнул вниз. Где-то над его головой, на другой чаше, болтал в воздухе ногами Анубис.
– Ох, – облегченно выдохнула Таурт, поддерживая лапами живот. – А я так волновалась, так волновалась!
– Ура-а! – завопила и запрыгала Лелька.
Тот лихорадочно строчил что-то в папирусе.
Осирис мрачно обвел глазами присяжных.
– Что будем делать?
Уди-Несер, являющийся в Мемфисе, возмущенно тряхнул полотняными заячьими ушками:
– Предлагаю выразить Анубису недоверие.
– Недоверия мало, – проблеял Баран, являющийся в страшном сне. – Одна организация ограблений чего стоит!
– А втягивание малолетних в преступные группировки? – напомнила Таурт.
– И незаконная продажа в рабство, – утирая слезы, поддержала ее Хатор.
– Он принуждал меня работать сверхурочно, – корчась от желудочных колик, прохрипело чудовище Амт.
Хмурый лоб Осириса разгладился. Лицо его приобрело нормальный зеленый цвет.
– Огласи вердикт, Маат, – распорядился он.
– Живому вынести устный выговор и отпустить, – объявила богиня справедливости. – Анубиса на триста лет отстранить от занимаемой должности и запретить являться в Чертоге Обеих Истин.
– Слава Великому Осирису! – хором закричали присяжные.
Петуля слез с чаши. Анубис упал вниз и, поджав хвост, с воем бросился прочь из зала заседаний.
– Спасибо, милый, – Исида нежно прижалась к зеленому плечу мужа. – Сегодня ты был на высоте.
Нефтида недовольно скривилась.
– Ась? – в суматохе все забыли про фараонову мать, которая до сих пор оставалась на месте подсудимого. – Куда меня приговорили?
Осирис рассмеялся:
– Не волнуйся, мамаша. Ты чиста. Тот, записывай: Хэтэп-Херес определяется в поля Иару. Приговаривается к счастливой загробной жизни. Ни страусиного пуха тебе, ни пера, мамаша. Спи спокойно!
– Спасибо тебе, сынок Великий Бог, спасибо! – обрадовалась старушка. – Ты уж не сомневайся, я тебя не подведу! До встречи, ребятки! – она помахала Петуле и Лельке и засеменила к выходу.
– А нам что теперь? – растерялся Бонифаций.
– Вас отправим по домам, а то вы тут в Древнем Египте такого понатворите… Таурт, возьми их под свое покровительство – распорядился Осирис. – Проведи через Сфинкса.
Бегемотица раскрыла объятия:
– Деточки мои! Пойдем, пойдем, тетя вас в обиду не даст!
***
Сфинкс с тоской смотрел на песок. Ему было лениво, жарко и скучно.
– Ху, привет! – крикнул ему Петуля.
– Здорово, – Сфинкс радостно протянул лапу сначала Лельке, а потом Бонифацию. – Что, домой уже?
– Приговорили, – обреченно вздохнул Петуля. – А то б я еще погулял. Клево у вас тут. Весело.
– Правда, мы попали в одну неприятную историю… – добавила Лелька.
– Да знаю, – отмахнулся хвостом Ху. – Я все знаю – что было, что будет, чем сердце успокоится…
– Но так ведь неинтересно, – посочувствовала принцесса.
– Кто виноват, что я символ? – вздохнул Сфинкс. – Не лев, не человек… Не мертвый, не живой… Все знаю, ничего не могу. Ни любви, ни ненависти… Одни пески и века…
– Зато у тебя ум есть, – подбодрил его Петуля.– Тебе даже учиться не надо, а мне – опять в школу…
– Каждому свое, – загадочно улыбнулся Ху. Он немного помолчал и вздохнул: – Ну что, долгие проводы – лишние слезы. Идите, ребята. Вот сюда, – между его лапами открылась маленькая дверца. – А то еще привыкну к вам, потом стой тут вечность и вспоминай…
– Бывай, что ли, – Петуля поскреб в затылке.
– До свидания, – попрощалась Лелька. – Не скучайте.
Дверца за ребятами захлопнулась.
– Уже привык, блин, – пробурчал Сфинкс и закрыл глаза.
Письма Шампольона брату. Послание пятое
Мемфис, май 1829 года
Любезный брат мой!
Здоровье мое, слава Богу, поправляется. Хотя время от времени и мучают лихорадки. Видимо, мой организм с трудом переносит здешний климат. Кроме того, дорогой Жак Жозеф, боюсь, как бы меня вконец не ослабили внезапные нервные потрясения.
Представь себе мое удивление, когда в весьма пустынном месте, вдалеке от населенных пунктов, мы вдруг обнаружили (…). Они в растерянности стояли перед полуразрушенным каменным сфинксом и настойчиво обращались к нему с вопросами. Сфинкс, разумеется, молчал. Вероятно, сие обстоятельство весьма огорчило молодых особ, потому что рыжая отроковица вдруг всхлипнула, и слезы градом покатились по ее нежному личику.
Я подошел и раскланялся:
– Мадемуазель, не зная причины вашего горя, рискну предложить свои услуги, в коих вы, смею предположить, нуждаетесь.
Но внезапно молодой человек, который сопровождал прелестную деву, обратился ко мне со странным словом:
– Блин!
Неразлучный со мною Пьер изумленно пробормотал:
– Москва. Маша. Масленица…
И объяснил, что загадочное слово «блин» есть название традиционного русского блюда, испекаемого из жидкого теста в форме круга, символизирующего собою полуденное светило.
– Вы голодны? – догадался я.
По лицу молодого человека было видно, что он не понимает.
– Кушать? Кушать? – перевел Пьер.
– Земляк! – обрадовался юноша. – Тебя тоже накололи? Ху, понимаешь, говорит: войдите в дверцу – и вы дома. Мы вошли, вышли – и опять в Древнем Египте… – он озадаченно почесал затылок. – Может, в нем что-то сломалось? Только что мы с ним разговаривали, а теперь молчит….
Как ты знаешь из предыдущей эпистолы, дорогой брат, не так давно мы откопали в песке русскую женщину, уверявшую нас, будто она работала у фараона Хуфу. Бедняга Пьер до сих пор не может ее забыть. (…) Вот я и мыслю – случайно ли сие совпадение? Возможно ли поверить, будто между хладной Россией и знойным Египтом существует некая (магическая?) связь? Других объяснений я не нахожу.
Пока молодые люди насыщались, я составил список вопросов и попросил Пьера перевести их незнакомцам. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что молодой человек в минуты возбуждения испускает загадочные лучи, которыми, как он объяснил, наделил его древний египетский бог бальзамирования Анубис. Молодой человек говорил очень много, Пьер едва успевал переводить. Дева же, напротив, хранила молчание. Она была так подавлена, бедняжка, всем случившимся, что почти не притрагивалась к еде и непрестанно лила слезы.
– Дитя мое, – обратился я к ней. – Успокойтесь. Вы у друзей.
Мой верный слуга добавил что-то по-русски. Но рыжеволосая красавица разрыдалась еще сильнее.
– Лелька, ну че ты? – молодой человек с неуклюжей нежностью погладил ее по волосам. – Кончай реветь.
– Бонья! – всхлипнула девушка и начала что-то торопливо объяснять сквозь слезы.
На лице юноши выразилась крайняя степень недоумения. Мой Пьер тоже растерялся.
– Это не по-русску, – пробормотал он.
Я прислушался. Тебе ведом, дорогой Жак Жозеф, мой интерес к различным языкам. Так вот: не могу поручиться, но по звучанию речь мадемуазель несколько напоминала таинственный язык этрусков.
– Лелька, – заикаясь, пробормотал Бонья. – Ты че? Заболела? Говори по-человечески.
Но девушка только плакала.
– Блин! – вдруг горестно воскликнул молодой человек. – Она перестала меня понимать! Значит, – он вопросительно посмотрел на меня, – мы уже не в Египте?
Пьер поспешил заверить его, что мы по-прежнему находимся в Стране пирамид, но в новейшие времена. Бонья успокоился.
– Слышь, Лелька, – он взял девушку за руку. – Не реви, скоро домой поедем. Сфинкс правду сказал.
Девушка слабо улыбнулась в ответ и доверчиво прижалась к его плечу.
– Позвольте полюбопытствовать, – перевел Пьер юноше мои слова. – Каким образом эта молодая особа оказалась вместе с вами?
(…) Благодаря Бонья и моему добросовестному переводчику я узнал много совершенно неизученных подробностей из древних времен. Юноша оказался на редкость наблюдательным и точным в описании тех или иных интересующих меня деталей. Мы засиделись далеко за полночь, не зажигая огней. Ибо сияние моего нового друга позволяло вести записи и после захода солнца. Все это время молодые люди держались за руки.
Утомленный Пьер встрепенулся, едва речь зашла о посещении ритуальных мистерий в мемфисском храме. Увы, ветерана заинтересовали не Осирис и Сет, а некая Марь Иванна, которая, как уверял Бонья, служила ему классной руководительницей и совершенно неожиданно оказалась в Та-Кеме одновременно с ним.
– Маша! Амур! – Пьер закатил глаза. – Я будет лублу тебья.
Я попытался объяснить моему верному слуге, что, возможно, речь идет о двух разных персонах, ведь история Древнего Египта насчитывает не одну тысячу лет. Но тот упрямо стоял на своем, умоляя юношу передать классной руководительнице горячий привет.
(…) и показал своим новым друзьям иероглифы, обнаруженные в саркофаге классной руководительницы.
– Ага! – воскликнул юноша. – Таких картинок там навалом. И для чего они?
– Это древние письмена, – объяснил я. И упомянул о своих скромных заслугах в области иероглифики.
– Ну да? – казалось, Бонья не поверил мне. – Разве можно это прочитать?
Несколько уязвленный, я склонился над древней идеограммой.
– Иди, откуда пришел…
Пьер перевел это на русский для молодого человека.
– Ах! – воскликнула рыжеволосая красавица.
– Лелька, ты куда? – оторопел юноша, пытаясь удержать легкое облачко, тающее в воздухе. – Лелька!
И тут только я сообразил, что вслух прочел иероглифы, которые несколько дней назад мистическим образом повлияли на исчезновение Марь Иванны. Теперь же, вовсе не желая того, я разлучил два юных любящих сердца. Но раскаяние мое запоздало. Ничего нельзя было исправить!
Юноша был безутешен. Он едва не набросился на меня с кулаками. К счастью, Пьер вовремя остановил его и несколькими русскими выражениями вернул Бонья присутствие духа. Я принес несчастному влюбленному свои глубочайшие извинения.
– Блин, – хмуро отвечал молодой человек. – Такая девчонка была… Даже не простились. Ладно, посылай и меня.
– Куда на ночь глядя? – принялся уговаривать его Пьер. – Утро разумнее, чем вечер. Неспа?
– А че мне здесь спать? – отказался Бонья. – Че здесь делать? Домой пора. Давай, – сказал он мне упавшим голосом, – читай свою картинку.
Я не смел его удерживать. И ты понимаешь, любезный брат, почему.
– Оревуар, мсье, – попрощайся я и пожал руку Бонья.
– Прост чай, – старательно перевел ветеран. – Привет Маша.
– Блин! – воскликнули мы одновременно с Пьером, оказавшись в полной темноте.
И я велел зажечь свечи. (…)