Покуда девичье сердце не набралось опыта, оно напоминает челн на зеркальной поверхности озера, который покорно слушается весла; но поднимется ветер, суденышко всколыхнут волны — и вот оно уже не повинуется рулевому и следует туда, куда направят его ветер и волны. Послушная Эмилия позволяла вести себя на помочах стезёй гордости: ее пока еще наивное сердце легко поддавалось влияниям. Она ждала какого-нибудь принца или графа, который падет жертвой ее чар; на ухаживанья не столь высокородных рыцарей ответом была неприступная холодность. Однако, прежде чем на лауэнштайновскую грацию нашелся достойный претендент, произошло событие, которое заметно поколебало внушенные матушкой матримониальные принципы, вслед за чем оказалось, что все князья и графы в Римской империи германской нации промедлили и сердце фройляйн для них уже потеряно.
В смутные годы Тридцатилетней войны случилось так, что в Фогтланде разместилось на зимние квартиры войско храброго Валленштейна. Во владениях юнкера Зигмунда не переводились непрошеные гости, учинявшие больше бесчинств, чем в свое время призрачные полуночницы. Пусть они, в отличие от последних, не заявляли претензий на владение замком, но и прогнать их не мог ни один заклинатель. Владельцы были принуждены делать хорошую мину при плохой игре и всячески угощать и ублажать командиров, дабы они держали своих подчиненных в узде. Пирам и балам не было конца. Первыми заправляла хозяйка дома, вторыми — ее дочь. Роскошное гостеприимство смягчило суровых воинов, они стали почитать дом, столь щедро их принимавший; хозяин и гости были довольны друг другом. Среди сынов Марса имелось немало юных героев, способных совратить с пути истинного сластолюбивую супружницу хромого Вулкана, однако всех их затмевал один. Молодой офицер по прозванию Красавец Фриц походил на увенчанного шлемом бога любви; превосходная внешность его дополнялась приятными манерами. Он был кроток, скромен, любезен, к тому же обладал живым умом и ловко танцевал.
Прежде ни один мужчина не волновал сердце Эмилии, и только этот офицер пробудил в девичьей груди незнакомое чувство, наполнявшее душу неизъяснимым наслаждением. Удивительным было лишь то, что прельстительный Адонис назывался не Красавцем-графом или Красавцем-принцем, а всего-навсего Красавцем Фрицем. Ближе познакомившись с некоторыми его сослуживцами, она расспрашивала их при случае о фамилии и происхождении молодого человека, но никто не мог ее по этому поводу просветить. Все нахваливали Красавца Фрица как храброго и бравого офицера и приятнейшего из людей, однако с родословной у него, по-видимому, было не все ладно; этот вопрос порождал не меньше догадок, чем истинное происхождение и обоснованность амбиций всем известного и все же загадочного графа Калиостро, которого объявляли то отпрыском одного из гроссмейстеров Мальтийского ордена, а с материнской стороны — племянником султана, то сыном какого-то неаполитанского кучера, то родным братом Занновича, предполагаемого албанского принца, а по профессии — то чудотворцем, то изготовителем париков. Но все сходились в том, что Красавец Фриц дослужился при помощи своей пики до звания ротмистра и, если фортуна и дальше будет к нему благосклонна, возвысится в скором будущем до самого блестящего армейского чина.
Фрицу стало известно о расспросах любознательной Эмилии; друзья желали угодить ему этим известием и дополнили последнее всяческими приятными предположениями. Из скромности Фриц отвечал, что не принимает их слова всерьез, однако в глубине души был польщен тем, что барышня проявляет к нему интерес, ведь уже при первом взгляде на Эмилию он испытал восторг, какой обычно предшествует любви.
Не существует языка столь же энергичного и одновременно понятного и определенного, как чувство нежной симпатии; с его помощью переход от первого знакомства к любви происходит гораздо скорее, чем переход от пики к офицерской перевязи. Впрочем, словесное объяснение состоялось не так уж скоро, но, несмотря на это, обе стороны нашли способ поделиться своим умонастроением и понять друг друга; встретившиеся на полпути взгляды высказали все, что осмелилась поведать робкая страсть. Неосторожная мать, поглощенная домашними хлопотами, не вовремя оставила пост часового у сердечных врат любимой дочери, и этим воспользовался ловкий контрабандист Амур, чтобы под покровом сумерек незаметно туда проникнуть. Утвердившись в сердце фройляйн, он стал учить ее совсем не тому, чему учила матушка. Завзятый ненавистник всяческих условностей, он первым делом освободил свою прилежную ученицу от предрассудка, гласящего, что сладчайшая из страстей должна принимать в расчет происхождение и ранг и что любящих, соответственно, можно классифицировать и разносить по графам таблиц, как дохлых жуков и червей в энтомологической коллекции. Лед сословной гордости растаял в душе девицы столь же быстро, как испаряются под приветными солнечными лучами белые цветы с разрисованного морозным узором стекла. Эмилии сделались не нужны генеалогическое древо возлюбленного и его дворянская грамота; проникшись духом бунтарства, она пришла даже к мысли, что старый добрый обычай, дающий одним сословиям привилегии по сравнению с другими, в делах любви подобен ярму, самым невыносимым образом стесняющему человеческую свободу.
Красавец Фриц проникся к фройляйн пламенным обожанием, а поскольку обстоятельства подсказывали, что любовная удача улыбается ему так же, как военная, он не замедлил при первом удобном случае смело открыть ей свои чувства. Эмилия выслушала любовное признание с краской на щеках, но с затаенной радостью, и преданные сердца, обменявшись клятвами нерушимой верности, слились воедино. В настоящем они были счастливы, но будущее внушало страх. Близилась весна, и героическое воинство должно было вновь перебраться в палатки. Предстоял сбор войск, печальное расставание любящих было не за горами. Следовало серьезно подумать о том, как законным образом оформить свой любовный союз, дабы ничто, кроме смерти, не смогло разлучить их. Фройляйн поведала нареченному жениху о взглядах своей матушки касательно брака; рассчитывать на то, чтобы хоть на йоту поколебать эти взгляды и расположить кичливую женщину к идее брака по любви, никак не приходилось.
Влюбленные перебрали сотню способов убедить матушку и все их забраковали, найдя в каждом существенный изъян, заставляющий усомниться в успехе. Тем временем юный воин удостоверился, что его нареченная невеста пойдет на все ради достижения своей цели, и потому предложил похищение — вернейшую находку, измысленную любовью, дабы переубедить родителей и одолеть их строптивое упрямство; находку, которая принесла и принесет еще бесчисленное множество удач. Фройляйн без долгих раздумий согласилась. Но прежде чем броситься на шею желанному похитителю, требовалось преодолеть замковые стены и укрепления, а как это сделать? Ведь Эмилия понимала: как только Валленштейнов гарнизон покинет замок, матушка вернется на свой прежний пост и, не спуская с дочери глаз, будет стеречь каждый ее шаг. Однако нет таких трудностей, перед которыми спасовала бы любовная изобретательность. Фройляйн было известно, что ближайшей осенью, в День поминовения усопших, истекает семилетний срок с последнего появления в замке призрачной монахини и, согласно старинному преданию, та должна вернуться. Эмилия знала также, что все живущие в замке отчаянно боятся призрака, а потому ей пришла в голову дерзкая идея: втайне запастись по такому случаю монашеским одеянием, прикинуться призраком и под этим покровом совершить бегство.
Красавца Фрица привела в восторг эта остроумная находка, от радости он даже захлопал в ладоши. В годы Тридцатилетней войны вольнодумство еще не получило широкого распространения, однако юный воин обладал достаточно философским складом ума, чтобы сомневаться в существовании привидений, и, уж во всяком случае, не побоялся бы без долгах размышлений выступить в роли одного из них. Обо всем договорившись, он вскочил в седло, поручил себя защите бога любви и ускакал во главе своего эскадрона. Он смело шел навстречу опасности, но удача не изменила ему в походе: казалось, бог любви услышал просьбу Фрица и взял его под свое покровительство.
Фройляйн Эмилия тем временем пребывала между страхом и надеждой, трепетала за жизнь своего верного Амадиса и всеми способами пыталась узнать, как сложились судьбы недавних гостей замка на поле брани. Слухи об очередной схватке повергали ее в ужас, а ни о чем не подозревавшая матушка объясняла это добротой дочери и ее чувствительным сердцем. Доблестный воин не упускал случая время от времени тайно отправлять возлюбленной через ее преданную горничную письма, в которых описывал свои обстоятельства, и тем же путем получать от нее ответные послания. Когда военная кампания подошла к концу, Фриц занялся подготовкой к условленной тайной экспедиции: приобрел упряжку четырех черноголовых лошадей и охотничий экипаж и стал следить за календарем, чтобы не пропустить день, в который нужно было явиться в условленное место, а именно в боскет при замке Лауэнштайн.
В День поминовения усопших фройляйн с помощью верной горничной собралась исполнить свой план: сослалась на легкое недомогание, раньше обычного ушла к себе и нарядилась самым миловидным привидением, какое когда-либо пугало земных обитателей. Вечерние часы тянулись, как ей казалось, нескончаемо; с каждым мигом ее все больше одолевало нетерпение. Между тем замок Лауэнштайн осенила своим бледным желтоватым сиянием молчаливая союзница влюбленных — луна; в ее лучах стихла постепенно дневная суета, уступив место торжественной тишине. В замке все заснули, за исключением разве что экономки, припозднившейся за сложным подсчетом кухонных расходов, поваренка, получившего задание ощипать к господскому завтраку три десятка жаворонков, привратника, что служил заодно ночным стражником и выкликал часы, и бдительного дворового пса Гектора, который приветствовал лаем лунный восход.
Едва пробило полночь, как храбрая Эмилия, сумевшая запастись средством, которое затворит все двери в замке, отправилась в путь. Спускаясь тихонько по лестнице в галерею, она заметила, что в кухне все еще горит свет, и постаралась поднять как можно больше шума, бряцая связкой ключей и захлопывая дверцы каминов. Ей удалось без помех открыть дверь дома и калитку в воротах, так как четверо бодрствовавших, заслышав непривычный шум, тотчас приняли его за проказы монахини. Поваренок с перепугу метнулся в кухонный шкаф, экономка — в постель, пес — в будку, привратник — на солому к жене. Фройляйн выбралась на волю и поспешила в рощу, где, как ей почудилось, ее уже жда