— А вы думаете, с такими ляжками она может быть проворнее! — возразила уполномоченная, подхватывая коробку на лету. — Корова! Ее покойная мама была тощая, как смерть, потому что она должна была четырнадцать — шестнадцать часов в день работать.
Оля не возмущалась и не роптала — мадам Малая говорила правду: Олина мать, Веля Бувайло, вываривала и стирала белье у состоятельных людей четырнадцать часов на день, потому что ее муж, Евсей Бувайло, в шестнадцатом году сложил свои кости под Перемыш-лем, но до этого за какие-нибудь пять лет наработал четверо детей. Из этих четверых на сегодняшний день жизни осталась только одна — Оля, теперь уже Оля Чеперуха.
В тринадцать сорок пять инструктор объявил перерыв. Кому надо, сказал он, на пятнадцать минут можно отлучиться. Ровно через четверть часа всех уже по третьему кругу обошел непонятно откуда взявшийся слух про воздушную и химическую тревогу. Говорили, что тревога назначена на половину третьего. На все вопросы по этому поводу инструктор и уполномоченная отвечали круто: «Не знаю!» Однако сама эта крутость была из тех, что побуждают людей держаться начеку.
Иона Чеперуха и Степа Хомицкий со своими сыновьями Зюнькой и Колькой вошли внутрь форпоста и в течение трех минут выволокли оттуда полдюжины носилок. Носилки были свернуты, но мужчины расположили их таким образом, чтобы полностью исключить всякий врасплох. Колька и Зюньчик сделали попытку привести одну пару носилок в боевую готовность, но получили своевременно по шеям и на том успокоились.
Инструктор заметно нервничал: задирая полу пиджака, он вынимал из часового кармана галифе, под поясом, серебряный лонжин и поминутно запрокидывал голову, щурясь в забранное тучами небо, — в таком небе даже бомбовоз, не говоря уже о легких разведчиках, может подобраться неслышно и невидимо.
Женщины были разбиты теперь на отделения по двенадцати человек, и каждое отделение тренировалось особняком. Первое отделение состояло под началом самого инструктора, второе — уполномоченной, а остальные три — Тоси Хомицкой, Оли Чеперухи и Дины Варгафтик соответственно.
Целесообразность такого рассредоточения не вызывала сомнений, поскольку успехи были налицо: среднее время улучшили более чем в два раза — с двенадцати до пяти. Насчет дальнейшего улучшения думать пока не приходилось: на сегодняшний день пять — это был явный потолок и, можно сказать прямо, неплохой потолок. Инструктор, правда, подчеркнул со всей ясностью, что достигнутый нами потолок нужно поднять еще на две единицы — только при этом условии мы будем гарантированы от всяких случайностей и внезапностей химвойны, — но тем не менее уже сегодня мы имеем право гордиться достигнутым, хотя…
Товарищ из Осоавиахима не успел довести до конца свою мысль про лавры, на которых еще рано почивать, — отчаянный, истерически нараставший вой сирены покрыл его голос, стремительно наполняя город чувством ужаса и беззащитности. Женщины одеревеневшими, непослушными руками натягивали шлемы, позабыв, что четыре пальца должны быть внутри и один снаружи, а не наоборот.
Сирены выли где-то рядом, возможно на трикотажной фабрике, а потом к этим сиренам присоединились гудки из порта, с вокзала и заводские — с Пересыпи. Почти одновременно с этими гудками над городом поползли лимонные, как от горящей серы, дымовые шлейфы, и каждый, еще до того как инструктор выбросил кверху правую руку, понял, что это вражеские самолеты, которые прячутся в дымовой завесе и пускают удушливые газы.
Иона и Степа, оба в противогазах, спешно приводили в боевую готовность носилки. Им помогали сыновья, остервенело прижимающие мокрые тряпки ко рту и носу, поскольку детских противогазов не завезли, а надевать взрослый противогаз было бы просто глупым самообманом: через зазоры толщиной в палец проникнет без труда не только газообразное ОВ, но и литровая капсула с жидким или кристаллическим ОВ.
Инструктор и десять женщин, лично отобранных им для этой цели, составили ударную группу дегазации. В левом углу двора, против водосточной трубы, стояла бочка с хлорной известью. Проломив камнем крышку, люди из ударной группы зачерпнули пять ведер извести и побежали на улицу. Из своих резервов уполномоченная выделила еще два человека, чтобы обеспечить доставку кипящей воды.
Для обработки пораженных площадей двора применили специальную смесь из керосина, нефти и бензина, так что спустя пять минут квадратные плиты серого туфа лоснились и переливались, как брекватер в нефте-гавани. Иона Чеперуха, обнаружив не замеченный прежде участок поражения, обдал его струей из «Богатыря». Следом за ним Степа Хомицкий схватил под мышку другой огнетушитель, но, поскользнувшись почти у самых дверей форпоста на залитых керосином плитах, выронил баллон. Ударом кнопки ударника о камень пенный огнетушитель «Богатырь-1» разрядился, ослепив старуху, которая до двадцать девятого года была прислугой, и уборщицу из общежития. Обе женщины, только что откомандированные за песком, были немедленно уложены на носилки, как пострадавшие. Уборщица гражданка Шклярова вела себя вполне сознательно и проявила полную выдержку, другая же пострадавшая сорвала шлем, ссылаясь на стесненное дыхание.
— Наденьте, — замахала в ужасе мадам Малая, — наденьте, темный вы человек!
В дальнейшем уполномоченная не теряла времени на пустые балаболки и без лишних слов, при активном содействии товарищ Хомицкой, содрала с пострадавших чулки и оказала им первою помощь средствами индивидуального пакета противохимической защиты. Затем обе Женщины на носилках были доставлены в форпост, где предстояло обработать их теплой водой с содовым раствором.
В тот момент, когда уполномоченная приготовила уже теплую воду с содовым раствором, в форпост ворвался инструктор. Он принес дурную весть — аэропланы противника сбросили зажигательные бомбы на трикотажную фабрику — и потребовал, чтобы все наличные топоры, багры и ведра с песком немедленно были переброшены на участок наибольшего поражения.
Мадам Малая остолбенела: весь противопожарный инвентарь хранился в дворницкой, а дворник как раз вчера после обеда отправился на выходной день к своим, в Дофиновку.
— Где же выход? — закричал инструктор, выпростав голову из шлема. — Где выход, товарищ уполномоченная?
Протирая резиновым носом запотевшие изнутри окуляры, уполномоченная уставилась на товарища из Осоавиахима, который в этот раз был прав на все сто процентов, и пыталась сообразить, где же на самом деле выход.
Выход нашел Степа Хомицкий, водопроводчик. Обломок трубы он пустил в щель между засовом и дверью, правой ногой прижал дверь к порогу, чтобы она не подавалась назад во время работы, и стал оттягивать трубу на себя. Через пять минут скоба, в которой прятался язык засова, радостно звякнула, ударившись о камни.
Пара багров, три топора и полдюжины ведер с песком, не мешкая ни секундочки, понеслись на трикотажную фабрику, которая, по словам инструктора, могла за это время уже десять с половиной раз сгореть.
Едва за воротами скрылся инструктор со своими людьми, с улицы прибежала Дина Варгафтик. Оттягивая правую щеку шлема, она кричала, чтобы сейчас же нашли Тосю и Олю, потому что сию минуту она собственными глазами видела, как на проспекте Шмидта скорая помощь забрала Кольку и Зюиьку. Почему забрала? Боже мой, во-первых, они были без противогазов, а во-вторых, проспект Шмидта — зона сплошного поражения. И кроме того, мало ли что еще!
Куда именно завезла карета детей, можно было только гадать. Первым делом Оля и Тося кинулись в поликлинику на Троицкой. Здесь над ними открыто посмеялись и объяснили, что если уж забирает карета, пусть даже не машина, а на лошадях, то скорее всего надо искать в областной больнице, на Слободке. Но на Слободку сейчас не проедешь, потому что все трамваи стоят.
— Что же нам делать? — заломили руки женщины. Дежурный доктор пожал плечами.
Какой дорогой подались женщины из поликлиники, никто не знал. Во всяком случае ни через полчаса, когда сирены завыли отбой, ни еще через полчаса, когда уже приступили к разбору итогов тревоги, их не было.
Они появились в самом конце разбора — две женщины, Тося Хомицкая и Оля Чеперуха, со своими сыночками. Оля прижимала к животу шлем с привинченной к нему гофрированной трубкой; Тося кроме шлема и трубки держала в руках еще коробку. Но боже мой, что это была за коробка — инструктор прямо сказал, что такую и «Союзутиль» даром не возьмет.
— А во-вторых, — чересчур спокойно поинтересовался инструктор, — куда вы пропали, если тревога еще не закончилась?
— Мы не пропали, — объяснила мадам Хомицкая, — мы пошли искать своих детей.
— А трикотажная фабрика, — возразила уполномоченная, — пусть горит себе?
— Но там же были еще люди, кроме нас.
— Нет, — хлопнула ладонью по столу Малая, — а фабрика пусть горит себе?
Уполномоченная ничего не говорила ни про диверсию, ни про саботаж, потому что диверсию и саботаж устраивают только враги, а какие же они враги — Тося Хомицкая и Оля Чеперуха! Но вместе с тем, если хорошенько подумать, так что же это такое — оставить боевой пост во время тревоги? И вообще, допустим на минуточку, что все женщины поступили бы, как они… нет, глупости, такие мысли даже в уме иметь нельзя.
— А Муссолини, — внезапно прорезал паузу инструктор, — зверски бомбил сегодня ночью железнодорожный узел Дире-Дауа и столицу Аддис-Абебу, и они горели, как спичечная коробка. Что вы на это скажете?
Что на это можно было сказать! Что час назад, когда у нас как раз была тревога, возможно, фашисты опять бомбили железнодорожный узел Дире-Дауа и столицу Аддис-Абебу.
— Если бы мы знали, — мадам Хомицкая прижала пальцами грудь, и от большого напряжения пальцы побелели, — что с детьми ничего не случилось, мы бы ни за что на свете не оставили пост.
Мадам Чеперуха целиком и полностью поддержала эти слова и еще добавила, что больше такое никогда не повторится.
— Хорошо, — сказала уполномоченная, — сядь на место, Чеперуха, и ты, Хомицкая, тоже сядь. А теперь товарищ из Осоавиахима сделает резюме.