КОМНАТУ ПОПОЛАМ
Она была веселая девочка, по-настоящему веселая и по-настоящему хорошая девочка. Вообще-то, наверное, надо бы объяснить, что это такое — хорошая девочка. Но я не философ, я инженер, мое дело — рациональное размещение подъездных путей и овощехранилищ на консервных заводах, а психологические промблемы, как говорил сержант Орлов, пусть волнуют тех, кто чешет левое ухо правой рукой.
Она была хорошая девочка. Она была беззаботная, веселая и на редкость ясная девочка: никаких штук, никаких капризов, никаких фиглей-миглей — всегда все на месте.
Когда она пришла к нам? Хоть убейте, не помню. Бывают, знаете, такие счастливчики — вписываются в обстановку, как сама вечность: вроде бы иначе и не было.
В общем, не помню когда, помню только, что первую декаду школьным фартучком своим будоражила весь архитектурный отдел, пока Стефа Конецпольский, начальник наш, не обеспечил ее синим халатиком. Я сказал тогда Стефе откровенно: случается, спецробу ждут по месяцу и более. Но Стефа сделал большие глаза и признался, что только врожденное отвращение к грубым словам не позволяет ему сказать: изыди вон, пошляк. Ну что же, Стефан Владиславович, разоткровенничался я, и меня гнетет бремя лицемерия, иначе… Тихо, сказал Стефа, тоскливо озираясь, идите, лицемер, работать — завтра объект сдавать, иначе премии нам не видать, как своих ушей. И помогите девочке, только без этих…
Послушайте, сказала она, я не хочу быть роботом — я должна знать, что я делаю. Да, Светочка, вы должны знать, что вы делаете. Вы имеете на это право, святое право человека — творенья мира и его творца. Светочка удивилась: вы пишете? Увы, я лишь черчу, но чертежи мои подобны письменам, в которых мысль сокрыта в хитросплетениях прямых, кривых и линиях иных, которых имя не открыто человеком.
— Для нынешнего века вы слишком мудры, я — проста. Не подыскать ли мне иного человека, который бы помог читать нам с этого листа?
— Зачем иной? Я помогу вам, я!
— Хорошо, — сказала она, — но, ради бога, без стихов.
Да, Света, теперь уже без: видите, Стефан Владиславович наблюдает за нами. Он строгий, правда, он очень строгий? Я прикусил губу, закрыл глаза и оцепенел. Да, зашептала Света, вы знаете, я сразу увидела это. У него лицо даже такое. И глаза.
— Да, — кивнул я, — особенно глаза: он всегда прячет их, чтобы не смущать подчиненных.
Ну ладно, Светочка вдруг очаровательно улыбнулась, мы заболтались с вами. Да, сказал я, заболтались, но легкая беседа… Нам не заменит, подхватила Света, ни работы, ни обеда. И с этим вопросом все. Светочка еще раз улыбнулась, и я понял, что с этим вопросом действительно все.
Мне очень, мне ужасно, как говорит копировщица Розита Михална, захотелось сказать: Светочка, вы — молодец, вы — наш человек, Светочка. Но Розита Михална, самая проницательная из сорокалетних девушек "Гипропрода”, пожелали узнать, нельзя ли потише. Можно, я дал согласие в космическом темпе, но Рози успела все-таки ввернуть: И вообще, если хотите знать, для этого существует бульвар и Соборная площадь.
Светочка покраснела, потому что Соборная площадь есть Соборная площадь, а я, между прочим, напомнил Розите, что мамы со своими дочками говорят на другие темы. Не ваше дело, ответствовала Розита, и вообще вам здесь не место. Если вообще, сказал я, тогда совсем другой ракурс. Но Розита Михална сделали каменное лицо и повернули ко мне свой орлиный профиль: Беседа, милостивый государь, окончена. Благодарствую, сказал я, и помахал перед Розитой шляпой с плюмажем.
Я уверен, это мне только почудилось — малахольный! — но поразительно, до чего явственными бывают слуховые галлюцинации. На всякий случай, чтобы сохранить драгоценную репутацию джентльмена в "Гипропроде”, я поблагодарил Розиту Михалну на теплом слове.
Светочка улыбалась блаженной улыбкой девочки в новом халатике, и только Розита, у которой вместо сердца желчный пузырь, могла реагировать на эту детскую радость зелеными тонами, а не алыми красками утренней зари.
Стефа, одаренный потрясающей способностью просматривать местность даже лопатками, направился к нам со своей очаровательной улыбкой. Эту улыбку непосвященные принимают за левосторонний парез.
— Тетиевская, — кстати, с женщинами Стефа только на вы и только по фамилии, — будьте вдумчивы. И если вам что-нибудь непонятно, можете обратиться к нему, к Таргони… Розите Михалне… и ко мне, конечно, тоже. То есть не в порядке субординации, а так…
Стефа непринужденно повел пальцами в воздухе.
— Спасибо, — сказала Светочка, по Стефа уже шествовал вдоль столов, на которых цепенели, скользили и нервно дергались рейсшины.
За шестью или семью столами Стефа не обнаружил своих сослуживцев и посему покинул зал, нежно притворив за собою дверь. Началась дегальюнация — ежедневная процедура, которая имеет своей целью вернуть столам хозяев, а отделу и его начальнику — творческих работников. Творческие работники возвращались в зал по одному, и Светочка, привлеченная шумом хлопающей двери, полюбопытствовала, почему их так много и откуда они. Кивком я указал на Розиту Михалну, как человека, который может дать исчерпывающий ответ.
— Если хотите знать, они ходили в «уборную», — объяснила Розита. — Ну что, вам интересно?
— Да, — очень серьезно ответила Светочка, — и я еще раз убедился, что, не в пример всяким гарпиям, Светочка — действительно наш человек.
Наклонившись над столом, Света напряженно выискивала нечто в испещренном кабалистическими знаками листе, и лицо ее было потрясающе серьезно. Я оглянулся, я смотрел по сторонам, но ни у кого из ста двадцати семи остальных моих коллег и сослуживцев не было такого лица — сосредоточенного и просветленного. И тогда я сказал себе, она не останется копировщицей, она будет архитектором, и о ней будут писать в газетах: во всех окнах уже было темно, и только в одном долго еще светилась желтым светом настольная лампа — грибок, подле которой без труда можно было рассмотреть четкий, чуть-чуть утомленный профиль Светланы Тетиевской — сегодня еще копировщицы, а завтра — выпускницы института строительства и архитектуры.
Ошибся я самую малость: Светочка подалась в институт годом позже.
— Можете поздравить меня, — сказала она в одно прекрасное августовское утро, и все поздравляли ее, а Стефа от имени отдела преподнес ей почти новый чертежный стол. — Спасибо, — сказала Светочка, — большое спасибо.
Розита Михална подарила ей авторучку с анодированным колпаком и, целуя в обе щечки, объяснила, что это — поршневая ленинградская и не будет капать.
А потом, когда первый экстаз прошел, Розита, задумчиво покачивая плотным бюстом, признавалась Эдику Цоневу, что пусть ее убьют на месте, если она хоть столечко вот понимает, зачем молоденькой девочке и работать, и учиться. Столечко вот — это одна фаланга знаменитого мизинца нашей Рози. Какой он? Ну, как вам сказать — в общем есть вещи, которые надо видеть собственными глазами.
Эдик Цонев ответил не сразу, Эдик вообще не терпит торопливых ответов. Если не хотите, говорит он, извиняться, не торопитесь, лучше подумайте лишние семь минут.
Через семь минут Эдик объявил Рози, что в общем все в норме, что он лично ничего особенного не видит: просто способная девушка. Очень способная. И хорошенькая.
— Ах, Эдик, — встрепенулась Розита Михална, — я лично всегда считала вас умным человеком, но в этом мое вечное несчастье — я думаю о людях чересчур хорошо.
— Ну и что же? — Эдик никогда не разыгрывает удивления, Эдик у нас — без штук. — При чем тут вы?
— Я, — Розита сделала улыбку а ля шарм и проникновенно глянула Эдику прямо в его неповторимые мартовские глаза, — я ни при чем, но вы такой же, как и он.
Он — это я. Сравнить со мною, по кодексу Розиточки, это больше, чем изничтожить просто физически. Сравнение со мною — гражданская и нравственная смерть, необратимая, как само время. Правда, при этом требуется еще одно небольшое условие: изничтоженный сам должен понять, что он безнадежно мертв.
Эдик этого не понимал и, гальванизируясь на глазах у изумленной публики, через семь минут ошарашил присутствующих страшным признанием:
— Мне тоже тридцать пять лет, у меня тоже нет мужа… жены, я имею в виду… но я всегда следую указателю: переходить здесь. Жизнь есть жизнь.
Розита чудовищно покраснела. Розита была красна, как багровый лик удалого Лафы, улана из юнкерских поэм Лермонтова. Мне даже казалось, что без слез не обойдется, и я отвернулся. Но мое джентльменство всегда некстати. Розита вскочила, подошла к Эдику впритык и объяснила ему:
— Если хотите знать, я уже два раза замужем была.
— Два, — подтвердил я, — и если понадобятся свидетели, Розита Михална, можете рассчитывать на меня.
Н-да, нехорошо немножко получилось. Но кто же мог предвидеть, что она вдруг сорвется с места и пустится через весь зал?
— Вы негодяи, — сказала Светочка, — вы вампиры и вурдалаки.
Весь день, до семнадцати ноль-ноль, Светочка хмурилась. Нет, ничего такого — не хочу, мол, с вами, грубиянами, циниками и пр., общаться — не было, но в глазах у нее, на лице, в позе оставалось что-то нехорошее. Эдик говорил, что Светочка в растрепанных чувствах, что она встревожена и озабочена. Ну, насчет тревоги он малость перегнул, а вот озабоченность — это, пожалуй, было.
Но в общем все это пустяк в сравнении с фантастическим финалом — Розита со Светочкой вмиг сделались подругами. И какими! Эдик утверждал, что не может без слез смотреть на них, и требовал вознаграждения за светлые узы, которыми он скрепил два сердца. Но Розита попросту не замечала своего благодетеля, а Светочка сказала, что все долги причитаются мне, и он, Эдуард Цонев, просто жалкий вымогатель.
Я поклонился и пробормотал в великом смущении, что и впредь готов служить в меру сил, дарованных мне господом и умноженных любовью, своей повелительнице.
Светочка блеснула глазами, но Розита была неумолима:
— И с кем ты объясняешься! — стонала Розита. — Нашла с кем объясняться.