х пор, пока глаза не начнут слезиться, и эта самая соль сроднит с морем. Здесь всюду коряги, они торчат из песка, похожие не чьи-то некрасивые руки, в жаркую погоду по ним ползают насекомые. Иногда здесь проплывают лодки бедных рыбаков и гружёные баржи. Кто-то стоит на них, щурясь, и в их морщины забивается соль, смешанная с песком.
30
– Хорошая шутка, Бу, только мне почему-то не смешно, – резко сказал я.
Лин встала за меня, и недоуменно оглядывала все вокруг.
Бу нагнулся ко мне.
– Я вовсе не думал шутить, он всегда мечтал об идеальном месте для себя, и он создал, прямо здесь.
Я замялся.
– Хочешь сказать, он бывал тут ранее?
Бу улыбнулся.
– Бывал это не то слово, он жил тут, жил не так, как называют свое местонахождение в четырёх стенах, а жил с широко открытым сердцем. Тем более ему нужно было здесь находиться, потому что там вдалеке лес.
– Ты знал об этом месте? А почему не рассказал мне сразу? И моей маме?
– Думаю, что твоей маме это ни к чему.
Я хочу поспорить, но на самом деле согласен с ним. Если бы мама узнала об этом, она бы просто промолчала, и никто не узнал бы, как она к этому отнеслась.
– А что насчет меня? – переспросил я.
– Зачем рассказывать, если я просто могу отвести тебя сюда?
Я пожал плечами и улыбнулся.
– Лин, как тебе здесь? – я посмотрел на нее.
Она удивлённо смотрела по сторонам и трогала руками траву.
– Странно. Одновременно жутковато, но вместе с тем красиво и спокойно.
Она на минуту замолчала, а потом робко добавила.
– А где здесь может быть мой пес?
– Должен был где-то здесь. Собаки же отличные проводники, если они пропали, а потом вдруг мы оказались в месте, где вовсе не планировали оказываться, значит они так или иначе подтолкнули нас к этому. Думаю, всё неспроста. Джонни, будь добр, достань из своего рюкзака остальные чертежи, ты же взял их с собою?
Я закусил губу. Я, наверное, все ещё не хотел, чтобы их трогали незнакомые руки. Поэтому стал медленно снимать рюкзак, неторопливо расстегивать молнии, чтобы хоть как-то отдалить этот момент.
Бу подошел совсем близко ко мне и тихо сказал.
– Всё в порядке, я же тебе рассказывал, он точно не был бы против, не волнуйся.
Я сдержанно улыбнулся и дал ему в руки небольшую исчерканную папку. Бу надел очки и достал из нее первый лист, когда он его только вытащил, там был небольшой чертёж машины с откидным верхом, формулы расчета скорости и плотности, но стоило ему взять её в руки, на ней тотчас стали появляться то там, то здесь небольшие отметки красного цвета, сопровождающиеся странными подписями.
– Коралин! Быстро посмотри сюда! Лина! Бумага! Она изменилась, там было всё иначе написано! А теперь всё совсем, совсем по – другому! Смотри же сюда, быстрее!
Мы с Лин окружили Большого Бу, впивающегося взглядом в карандашные наброски, и пристально стали смотреть на надписи. От вычерченного корпуса машины не осталось и следа, с одной стороны было море, раскрашенное тусклым синим карандашом, а от него шли извилистые тропы, вьющиеся между деревьями, под некоторыми из которых были разноцветные отметины.
Я затряс Бу за плечи и закричал.
– Что это?
Бу спокойно сдвинул очки к кончику носа и посмотрел прямо мне в глаза.
– Это карта, Джонни.
– Это мы и так видим, но откуда она тут взялась? – серьёзно сказала Лин.
– Можно сказать, хоть это и не совсем правильно, что она всегда тут была, просто Вик искусно все спрятал.
– Зачем ему понадобилось это прятать? – недоумённо спросил я.
– А как бы он объяснил, что это, твоей бабушке, стоило ей это найти?
Я опустил глаза вниз.
– Он был для всех серьезным человеком, Джонни, а серьезным людям непростительны такие ребячества. Тогда ему стали задавать бы слишком много вопросов и часто мешали, разве ему было нужно? Тот, кому нужно было это увидеть, видит это прямо сейчас, безо всяких объяснений. Видимо так он и хотел. Не знаю, знакомо ли тебе это, но иногда ты боишься за то, что для тебя ценно. Боишься по многим причинам…
Бу вздохнул и поднял голову вверх. Он говорил вполголоса какие-то фразы, которые я никак не мог собрать воедино.
– Так вот о чем была речь. Она говорила об этом. Именно об этом. Но как так? Разве? Нет, не может быть. Или?
Я опустил голову вниз, я тоже не всегда все любил говорить вслух.
Такие вещи можно смело назвать тацендой. С латыни это те вещи, о которых лучше хранить молчание.
31
– Бу, я хочу зайти внутрь.
– Куда? В дом?
– Да, – ответил я.
– Пойдешь с ним? – спросил Бу у Лин.
Она подняла и опустила брови.
– Не знаю, как он хочет.
– Можно я вначале зайду один? – с опаской спросил я у Большого Бу.
Он кивнул.
– Джонни, мы здесь тебя подождем.
Я посмотрел на них и сделал первый шаг вперёд. С одной стороны меня пугала неизвестность, а с другой я был уверен, что такая встреча должна быть обязательно для двоих. Иных присутствий она не допускала.
Осторожно ступая по траве, я подошёл к лестнице, состоящей всего из трех ступенек.
– Подгнили немного, без хозяина, – грустно заметил я про себя.
Минуя эту скромную лестницу, я вошёл на веранду, дверной колокольчик был сделан из скреплённых меж собою небольших транспортиров, треугольников и лекал. Я аккуратно качнул его и прошел дальше. Сама веранда была совсем небольшой, на окнах едва покачивались белоснежные занавески, в центре стоял деревянный круглый столик и кресло-качалка. Я сел на неё, и она вздрогнула от позабытой тяжести. С неё открывался прекрасный вид из окна: виднеющийся лес, стайка птиц, песок вдалеке и утонувшее в облаках солнце. Я представил Вика, сидящего на ней и подолгу смотрящего вдаль. Стало прохладнее. Не знаю, отчего.
Таценда.
Шаркая ногами по заскучавшим половицам, я дошёл до окна и бросил взгляд на Бу и Лин, они смотрели на море и о чём-то разговаривали. Я пригнулся, чтобы они меня не заметили, и пошёл к лестнице, ведущей на второй этаж. Она тоже была совсем небольшой, белого цвета с потёртостями на кромках ступенек. На перилах вверху был небрежно кинут бежевый плащ, поднявшись, я взял его в руки и приложил к лицу. На секунду показалось, будто я совсем маленький, а Вик стоит в красно-белом полосатом свитере и обнимает меня. Я проваливаюсь в тепло его свитера, в тепло его груди и начинаю тонуть. В носу начинает чесаться, я открываю глаза, тру их и смотрю по сторонам; тахта, укрытая клетчатым пледом, деревянные фигурки животных, светлые мансардные окна, небольшой стол, возле которого торшер. Около тахты небольшая стеклянная дверь и выход на балкон. Меня охватывает странное чувство, мне кажется, будто впервые в жизни я оказался настолько близко к Вику, что ощущаю его повсюду, в каждом окружавшем его предмете. Не знаю, готов ли я к этой близости. Я зажмурился и пошёл к балкону, ручка долго не поддавалась, а затем резко опустилась вниз и дверь распахнулась.
Мне в лицо снова подул ветер, я опёрся на перила балкона и посмотрел вперёд. Вид был совершенно другой. Море казалось ближе, и прямо на меня смотрел старый красный маяк.
32
Мой дед Вик часто рассказывал мне о маяке в детстве. Он придумывал истории и начинал верить в них сам, а потом, когда был абсолютно уверен в их реальности, рассказывал их мне, а я безоговорочно верил ему. Так, эти истории становились только нашими, и мне это невероятно нравилось.
Однажды, он сел ко мне на кровать вечером и начал так.
– А ты когда-нибудь слышал про старика Барри?
Я пожал плечами.
– И, конечно, не знаешь, что он был смотрителем маяка?
– И этого не знаю, а что в нем такого? Ну, смотритель маяка, звучит здорово, а что с того?
– Он был очень похож на нас.
Я поднял брови вверх и посмотрел на него.
– Каждый день он поднимался на верхушку маяка с большим биноклем и подолгу всматривался вдаль. Он видел дома местных людей, бегающих котов и собак, цветы и деревья. У одного из домов росли две яблони. Женщины, живущие в этом доме, выносили на улицу простыни и журналы, ложились на солнце, и так загорали. Они закрывали глаза, позади их домов шумели волны. Одна из них умела слушать море, стоило волнам начать бежать быстрее прежнего или наоборот стихнуть, она вздрагивала, поднимала голову и смотрела в сторону моря, будто желая убедиться, все ли с ним в порядке. Её звали Эмс. Она была немного помоложе, чем наш Барри. Он любил её всем сердцем, потому каждый вечер писал ей письма. Конечно, он не отдал ни одно из них. В этом не было нужды. Исписав новый лист, он клал его в белоснежный конверт и нанизывал на одну из пружин матраса своей кровати. Последний раз он пересчитывал их год назад.
Я замахал руками.
– Ну уж нет, не засчитывается, совершенно неправдоподобно. Это какой же у него должен быть бинокль, чтобы он видел даже яблоки на ветках? И как он узнал её имя? И откуда ты узнал об этом?
Вик опустил голову вниз и засмеялся.
– Как сейчас помню, 176 писем. С учетом тех пружин, на которые было нанизано по 2 письма.
Я приспустил одеяло и сел на кровати.
– Хорошо…а где сейчас Барри?
Вик пожал плечами.
– Похоронен, как капитан.
Я не понял смысла, но не стал переспрашивать, а только добавил.
– А письма?
– Как капитан, Джонни, как капитан.
33
Я вошел с балкона в комнату, ещё раз окинул её взглядом, подошёл, сам не зная почему, к дедушкиному столу и бережно провёл по нему рукой, после чего пошел к лестнице, часто оборачиваясь, тоже не зная отчего. Подошел к старому серванту, где стопкой были сложены старые газеты. Подёргал ключ в ящике тумбочки, но его будто заклинило.
Ещё раз обвёл глазами комнату, будто хотел разглядеть в ней что-то, что поможет мне заглушить в себе воспоминания. Потом посмотрел на лампу, качающуюся на потолке, вспомнил, как Вик качал меня в детстве на качелях, вспомнил про его любимую домашнюю тельняшку. Не знаю, почему, но в тот момент, я закричал. Закричал и сам испугался этого.