Студия, не смирившаяся с решением суда, подала на апелляцию – но тщетно: апелляция «Метро» была отклонена. Юсуповы получили компенсацию (два десятка тысяч фунтов стерлингов, впрочем, данные о сумме разнятся), смогли расплатиться с долгами, взять из заклада часть драгоценностей и вздохнуть свободно. Кинокомпания извинилась перед княгиней, обещала вырезать из фильма все спорные сцены и снабдить картину уведомлением, что любое сходство с реальными людьми является случайным.
Можно было только порадоваться за княгиню Юсупову и ее супруга, сумевших спастись от революционного террора и живших в Париже, как и многие русские эмигранты, в стесненных финансовых условиях – содержание модного дома «IrFe» (Ирина+Феликс), который они основали, требовало серьезных капиталовложений; к тому же в нем работали многие беженцы из России, которым помогали Юсуповы. А студия, наученная дурным опытом создания «развесистой клюквы» на материале исторических событий, впредь в начале каждого подобного фильма обязалась помещать уведомление о том, что любые совпадения событий и имен случайны и непреднамеренны.
Прецедент со скандальным иском против картины «Распутин и императрица» был создан. Он оказался знаковым еще и потому, что претензии к студии «MGM» были предъявлены не в связи с сильными искажениями образа старца (это как раз-таки работало на руку князю Феликсу Феликсовичу, инициатору и участнику убийства), а в связи с клеветой на княгиню Ирину Александровну, которая сама решила опознать себя в персонаже, названном в фильме другим именем, – при том, что убийцей Распутина в картине был не князь Юсупов, а князь Чегодаев, лицо в контексте распутинской истории вымышленное (настоящее аристократическое семейство Чегодаевых тоже было возмущено и тоже требовало у «MGM» возмещения ущерба) [83].
Казалось бы: авторы картины имели право на вымысел. Но уж очень громким было все еще памятное для многих событие, к тому же за пять лет до появления фильма, в 1927 году, вышла книга мемуаров князя Феликса Юсупова «Конец Распутина», в которой автор до мельчайших подробностей описал, как все произошло на самом деле [84]. Он хотел, чтобы мир узнал правду, а не лживые россказни, всюду печатавшиеся: «Мы не имеем права питать легендами сознание умственно созревшей молодежи. И не при помощи легенд воспитывается настоящая любовь к Родине и чувство долга перед ней» [85].
Но очевидно: историческая правда Голливуд не интересовала (судя по сюжету картины, авторы фильма мемуаров Юсупова не читали вовсе или почему-то проигнорировали) и досконально разбираться в этой темной истории кинематограф не собирался. Был создан миф, с жадностью востребованный в кино.
И самое главное: пользовались ли абсолютным доверием мемуары князя Юсупова, очевидца и участника убийства, лица, по определению, кровно заинтересованного в максимальном очернении старца? Не воспринимались ли мемуары князя Феликса Феликсовича Юсупова, графа Сумарокова-Эльстон, праправнука М. И. Кутузова и внука по побочной линии прусского короля Фридриха-Вильгельма IV, потомка русского поэта А. П. Сумарокова, как отчасти художественное повествование, в котором автор хотел не столько рассказать правду, сколько многое из нее скрыть? Учитывая его репутацию – утонченного эпатажного красавца, привыкшего к сокрушительным победам, порочного аристократа, не знавшего преград ни в желаниях, ни в поступках, бисексуала, трансвестита, обладателя несметных наследственных богатств – можно ли было верить патриотической мотивации, которой он оправдывал свое преступление? «После всех моих встреч с Распутиным, – писал он, – всего виденного и слышанного мною, я окончательно убедился, что в нем скрыто все зло и главная причина всех несчастий России: не будет Распутина, не будет и той сатанинской силы, в руки которой попали Государь и Императрица» [86].
А то, что мемуары отличали цепкая память автора, острый взгляд, легкий слог и чувство юмора, открывали в нем человека замечательного обаяния, живого ума и литературного таланта, было очевидно каждому читателю. Но не зря, видимо, княгиня Юсупова, прочитав две части воспоминаний князя, грозилась написать третью под названием «О чем не сказал муж».
Мемуары и мемуарист: проблема репутации
Во всяком случае, факт сближения князя Юсупова с Распутиным, характер полу-интимных встреч «порочного херувима» со старцем крайне неоднозначны: то ли князь заманивал его под предлогом своей гомосексуальности, от которой он якобы хотел излечиться гипнозом, ибо это мешало супружеству; то ли заманивал Григория Ефимовича, обещая устроить ему знакомство и встречу со своей женой, а тот имел на нее плотоядные виды; то ли заманивал его под предлогом своей слабости и утомляемости, в надежде, что старец излечит его, однако старец сам воспылал к нему противоестественной страстью – и так далее, и тому подобное, во многих оттенках и сочетаниях. В мемуарах князь придерживался третьей версии: «Распутин вечно похвалялся даром целителя, и решил я, что, дабы сблизиться с ним, попрошу лечить меня. Объявил ему, что болен. Сказал, что испытываю сильную усталость, а доктора ничего не могут сделать. „Я тебя вылечу, – ответил он. – Дохтора ничего не смыслят. А у меня, голубчик мой, всяк поправляется, ведь лечу я аки Господь, и лечение у меня не человечье, а Божье. А вот сам увидишь“» [87].
И что еще любопытно: князь Чегодаев, ориентированный в картине «MGM» на Феликса Юсупова как на убийцу Распутина, изображен идеальным беспорочным рыцарем, человеком чести и достоинства, патриотом империи и верным подданным императорской четы, в глазах которой был грязно оклеветан коварным старцем.
Что же до образа Распутина, то репутация его как нравственного монстра, помимо мемуаров князя Юсупова, была всецело поддержана и в СССР. Большая Советская Энциклопедия (1-е издание) писала: «Авантюрист, пользовавшийся неограниченным доверием семьи последнего российского царя Николая II… Использовал свою „святость“ как средство для разнузданного разврата… Распутинщина явилась ярким выражением мракобесия, изуверства, умственного убожества и морального гниения дома Романовых накануне крушения монархии» [88].
По такой официальной канве можно было вышивать любые узоры.
Вообще статьи первого издания Большой Советской Энциклопедии (1926—1947) в 65-ти томах, под редакцией О. Ю. Шмидта, содержали такие «густые» характеристики бывших российских императоров, что у читателя не должно было оставаться ни тени сомнения в их моральной и гражданской деградации. Авторам статей было не до исторической подлинности: следовало сообщить как можно больше грязного, порочащего, отталкивающего не столько даже о сути монархической власти, сколько о личности русских царей.
Начало было положено М. Н. Покровским, редактором раздела «БСЭ» «Русская история», который был широко известен афоризмом об истории как о политике, опрокинутой в прошлое. Во втором томе «БСЭ», вышедшем в 1926 году, политика «опрокидывалась» в царствование трех Александров: I, II и III.
«Порка и расстрел казались ему естественными средствами управления, и он в этом отношении превосходил многих из своих генералов… У А. были связи с женщинами в каждом городе, где он останавливался… Он не оставлял в покое и женщин собственной семьи, состоя в самых близких отношениях с одною из своих родных сестер… В последние годы жизни обнаруживал все признаки религиозного умопомешательства» [89] – это об Александре I.
«По натуре был чистокровным реакционером… Считался не столько „добрым“, сколько „хитрым“… Всегда был за усиление строгостей и всегда соглашался с самыми свирепыми предложениями Муравьева-Вешателя… Был сторонником полицейской диктатуры… Смерть [его] была встречена массами совершенно равнодушно» [90] – это об Александре II.
«Колосс в физическом отношении, толстый, вялый, апатичный, известный в семье под прозвищем „мопса“ и „бычка“… В [нем] особенно было развито ханжество… крайняя личная грубость… По своей умственной ограниченности, не мог представить себе иного строя, кроме самодержавного… Под конец он обратился в запойного пьяницу… Валялся на полу среди дворцовой гостиной, визжал, барахтался и хватал за ноги проходивших… Особенным сочувствием пользовались еврейские погромы… Атмосфера панического ужаса была причиной его запоя» [91] – это об Александре III.
Сорок второй том «БСЭ», вышедший в 1939 году, когда уже М. Н. Покровского не было в живых, а его научную школу успели объявить базой вредителей, шпионов и террористов, маскировавшихся посредством вредных исторических концепций (при этом книги изымались из библиотек, учебники по истории переписывались), содержал и статью анонимного автора о Николае II. Ничего существенно иного, по сравнению с тоном характеристик его отца, деда и прадеда, она не содержала, разве что была еще резче, грубее и однозначнее.
«Самодержец-самодур Александр III представлялся Н. II идеалом царя… Был так же ограничен и невежествен, как его отец… Проходя офицерскую школу в гвардии, Н. II вел распутный образ жизни… Присущие Н. II черты тупого, недалекого, мнительного и самолюбивого деспота в период его пребывания на престоле получили особенно яркое выражение… Политическое ничтожество, убежденное черносотенство, ненависть к народу, вероломство и тупоумие… Грубейшее суеверие толкнуло Н. II к грязному проходимцу Распутину… Двор сделался посмешищем… Умственное убожество и моральное разложение придворных кругов достигли крайних пределов… Режим гнил на корню… До последней минуты Николай II оставался тем, чем был – тупым самодержцем, неспособным понять ни окружающей обстановки, ни даже своей выгоды… Готовился идти походом на Петроград, чтобы в крови потопить революционное движение и вместе с приближенными к нему генералами обсуждал план измены» [92].
Вывод напрашивался: Николая II расстреляли вместе со всей семьей правильно, заслуженно. То, что русские цари были в глазах авторов «БСЭ» воплощением зла, специально доказывать было не нужно, нужны были только яркие иллюстрации.