Ответ на этот вопрос связан с другим вопросом, а именно, как сам Горький относился к времени, т.е. к 30-м годам, когда роман создавался. Отдавал ли Горький себе отчет в том, что смута, начавшаяся на рубеже ХIХ – ХХ веков, в 30-е годы все еще продолжается и еще долго будет продолжаться и что сталинский период является всего лишь тем этапом в истории революции, который связан с наступлением реакции и который следует рассматривать как одну из фаз революции. А может быть, для писателя и не было такой проблемы, и он считал, что смута закончилась вместе с окончанием революции и гражданской войны, и начинается история построения социализма, в которой он по-прежнему не только как писатель, но и как общественный деятель, трибун занимает ведущее место, более того, несет ответственность за все, что в стране происходит. Сталин ведь именно этого от него и хотел. Хотел, чтобы возводимая им империя имела приличный фасад, чтобы она воспевалась выдающимися художниками.
Этот непроясненный вопрос не позволяет до конца понять образ героя романа как бездеятельной, хотя и рефлексирующей фигуры в момент, когда все общество приходит в невероятное движение и когда и в самом деле нужны были именно действующие лица – герои и вожаки. Нельзя не отметить, что Самгин пытается не только ситуацию смуты осознать, но и самого себя. Как же он себя видит и воспринимает? В романе есть фраза – обрывок из внутреннего монолога героя. Это фраза – вопрос: «Кто всю жизнь ставит меня свидетелем мучительно тяжелых сцен, событий?» [186]. Не случайно герой вспоминает слова летописца Пимена: «Не даром… свидетелем господь меня поставил» [187]. Итак, герой сам себя воспринимает свидетелем. Только свидетелем, только зрителем – но чего? Этот вопрос Самгин тоже сам себе задает? Но, видимо, его задавал и сам Горький, если он претендовал на летопись в романной форме, охватывающей четыре десятилетия революционной истории.
Сегодня мы заново задаем этот вопрос, и нет уверенности, что ответ на него будет таким же, каким он мог быть у самого Горького. Что же это было? Мы и сегодня продолжаем задавать этот вопрос, как его задает постоянно себе герой в фильме Н. Михалкова «Солнечный удар». Н. Бердяев говорит, что во время революции многим начинало казаться, что великая Россия была лишь призраком. Но сегодня начинает казаться, что, может быть, и сама революция тоже была призраком, а, еще точнее, мифом. Мифом, созданным о революции. А. Лосев-то, которого пролетарский писатель так поносил, оказывается, может быть, был прав.
«А был ли мальчик?». М. Горький и интеллигенция. Интеллигенция и революция в романе. Судьба интеллигенции в истории России
Наконец, мы подходим к следующему и, видимо, самому главному моменту в разгадке замысла Горького, а именно, к тому ракурсу, в соответствии с которым освещается все, что попадает в поле внимания Горького. Этот ракурс у писателя связан даже не с революцией и даже не с Россией, на чем ставит акцент В. Титов, цитируя высказывание Горького в начале фильма, а с интеллигенцией как возбудителем и, в конце концов, жертвой революции. Именно тема интеллигенции, столь четко заявленная в романе, привлекла и наше внимание. Нельзя сказать, что сегодня она имеет лишь исторический интерес. Но дело даже не в сегодняшней ситуации, а в том, что неадекватная оценка Горьким творческой элиты привела спустя совсем немного времени, к репрессиям по отношению к интеллигенции и к эмиграции. Это было очевидно уже в 20-е годы. И писатель, создававший свою летопись в романной форме вплоть до самой смерти, т.е. до 1936 года, мог бы учесть печальный опыт начавшегося истребления интеллигенции и, может быть, даже предостеречь от того, что будет происходить уже в 1937 году.
Но, как свидетельствует его доклад на съезде писателей, он вроде бы продолжал придерживаться своей жесткой позиции, проводимой им в романе. Очевидно, что Горький не в меньшей мере, чем Л. Толстой, предстает разрушителем государственности. Но в романе главным его предметом внимания является все же интеллигенция, в том числе, и художественная. В одном месте он даже отождествляет революционера в жизни с «революционером» в искусстве. Часто упоминаемые в романе, например, символисты у него тоже предстают революционерами. Может даже показаться, что он предстает безжалостным критиком интеллигенции. Этого вопроса Горький касается не только в романе и в своей публицистике. Например, об этом у него идет речь в статье «Разрушение культуры» [188] и в докладе, прочитанном на Первом съезде советских писателей.
Приведем одно суждение из этого доклада, имеющее отношение к тому, что сегодня мы называем «Серебряным веком». Для современных исследователей Серебряный век – это совсем не декаданс, упадок и разложение, а русский Ренессанс. Но при таком взгляде не абстрагируются ли они от контекста, который изображается в романе Горького. Конечно, отношение Горького ко всей этой эпохе, которая, кстати, сделала из него кумира, кажется резко критическим. «Дм. Мережковский, писатель влиятельный в ту пору, кричал: „Будь, что будет, – все равно!/ Все наскучило давно/ Трем богиням, вечным прахом, / Было прахом – будет прахом!“ – говорит Горький – Соллогуб, следуя за Шопенгауэром, в явной зависимости от Бодлера и „Проклятых“, с замечательной отчетливостью изобразил „космическое бессмыслие бытия личности“ и хотя в стихах и жалобно стонал по этому поводу, но жил благополучным мещанином и в 1914 году угрожал немцам разрушить Берлин, как только „Снег сойдет с долин“. Проповедовали „эрос в политике“, „мистический анархизм“; хитрейший Василий Розанов проповедовал эротику, Леонид Андреев писал кошмарные рассказы и пьесы, Арцибашев избрал героем романа сластолюбивого и вертикального козла в брюках и – в общем десятилетие 1907 – 1917 вполне заслуживает имени самого позорного и бесстыдного десятилетия истории русской интеллигенции» [189].
Так мы убеждаемся, что в момент работы над романом, что отразилось и в докладе на съезде писателей, Горький оценивал интеллигенцию начала ХХ века отрицательно, имея в виду ее «моральное обнищание». Но принижая значение интеллигенции, Горький вроде бы превозносил массу, совершающую революцию, как, собственно, и принято считать. Эта тема проходит через все творчество писателя. У раннего Горького она была оформлена в философию Ницше, а позже в ленинскую интерпретацию Маркса. В романе улавливается мысль, что «новые люди» критически относятся к народникам, методы которых уходят в прошлое. Возникает потребность в героях нового типа, способных вести за собой пробуждающиеся массы.
Но ирония истории проявляется в том, что вместо планируемых героев масса выбрасывает из своих недр других и неожиданных вождей. Рациональное отступает перед иррациональной стихией, идущей от массы. И хотя новые вожди начинают по-своему и жестко организовывать жизнь, в том числе, и массы, но самостоятельными по отношению к массе они не являются. Вожди новой истории – это порожденные воображением и комплексами массы фантомы. В этом случае, конечно, приходится уточнять вопрос об отношении автора к изображаемому. Роман интересен не только тем, что Горький ставит перед собой цель – восстановить логику движения в России к революции. Именно, логику движения, а не саму революцию. Если здесь революция и изображается, то только революция 1905 года. Одних она заставляла активизироваться (например, представителей власти, Столыпина с его «галстуками»), других, скажем, из мещанских слоев – вздохнуть с облегчением, что все, наконец-то, закончилось. Третьих настораживало то, что в первой революции уже угадывалась следующая и гораздо более ужасная катастрофа.
Не случайно Горький посчитал необходимым, чтобы в одной из дискуссий в романе обсуждались идеи, высказанные представителями интеллигенции в знаменитом сборнике «Вехи», а именно, предостережение о перерастании революционной идеологии в своеобразную религию, что может привести к трагическим последствиям. В фильме В. Титова сборник «Вехи» Самгин вместе с Дроновым читают в поезде. Нам важно в романе уловить не просто хронику происходящих событий, а тот ракурс, в соответствии с которым эти события Горьким изображаются. Изображаются же они так, что активизировавшаяся в революционную эпоху интеллигенция начинает свой путь на Голгофу. Самая главная революция еще не совершилась, и в романе она не будет описанной, но многие революционеры из рядов интеллигенции уже арестованы, находятся на каторге, расстреляны, повешены, покончили с собой или успели отбыть в эмиграцию.
Так что же – писатель представляет представителей интеллигенции героями? А, может быть, жертвами? Начинали этот путь героями, а заканчивали жертвами. Кто же в этом виноват? Конечно, раз революционеры, то они пошли против власти и, следовательно, поддержки от власти они иметь не могли. Но ведь они пошли ради освобождения массы. Так, может быть, масса их могла и поддержать, и защитить. Но в реальности, как показывает Горький, масса, поднятая революционерами после неудавшейся революции, начала относиться к своим освободителям как к врагам. Тут уж оказался лишним не только Самгин, а вся эта прослойка. Все их подвиги и страдания пошли прахом. Вот истина и глаголет устами горбатой девочки. «Да что вы озорничаете?» [190].
Фраза эта прозвучала, когда проживающие на даче Самгин и его друзья решили помочь крестьянским детям, которых урядник приказал убрать с крыльца новой церковно-приходской школы. Но оказалось, что желание дачников помочь детям вступает в противоречие и с урядником, и с местными крестьянами. «Озорство» интеллигенции ни к чему не привело. Все оказалось призрачным. Вот первый часто варьируемый в романе образ. Но у Горького есть и второй образ – лейтмотив, который будет постоянно повторяться, как и первый, в романе, а именно: «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?» [191]. Фраза была произнесена по поводу провалившегося под лед и погибшего во время катания на коньках Бориса Варавки. Постоянно повторяясь в романе, она становится символической и относится уже не только к «дачникам», но и ко всей интеллигенции.