В фильме В. Титова эта фраза эхом многократно повторяется в сознании напуганного происшествием с другом Борисом Клима. Но, в том числе, и зрителя. Режиссер хотел, чтобы зритель эту фразу запомнил и возвращался к ней в последующем повествовании. Повторенная многократно, она задает зрителю установку на восприятие последующих серий. Были ли все эти подвижники, герои в реальности? Если подвиги революционной интеллигенции ни к чему не привели, то вообще, были ли они? Однако, может быть, самое главное в романе – это то, что Самгин представляет интеллигенцию. Роман Горького и о судьбе власти, и о судьбе России, что признавал сам писатель и что В. Титов вынес как эпиграф ко всему фильму. Но, прежде всего, это роман о судьбе интеллигенции, которая десятилетиями готовила революцию как «творческий ответ» на вызов истории. Но по-настоящему дать этот «творческий ответ» интеллигенция не смогла.
Но раз не смогла элита, то это сделала масса, заменившая элиту, сделала так, как она это сумела. Не смогла же интеллигенция дать такой «творческий ответ» потому, что, во-первых, подверглась жестокому преследованию со стороны власти. Интеллигенция мужественно это переносила, и описанные в романе судьбы многих людей об этом свидетельствуют. С другой стороны, потому, что масса, ради которой интеллигенцией приносились жертвы, за интеллигенцией не пошла, хотя та на это рассчитывала. В конечном счете, интеллигенция испытала отторжение со стороны не только власти, но и массы. Спрашивается, как к этому относится сам писатель? Сочувствует ли он в данном случае интеллигенции, идеализирует и, несмотря на провал проекта, героизирует ее или, наоборот, трезво оценивая ситуацию, усматривает вину в самой интеллигенции?
Можно утверждать, что Горький в данном случае предстает безжалостным аналитиком и критиком интеллигенции. История прошлась по ней катком, навсегда разрушив ту самую сакральную ауру, которая к революционным катастрофам ХХ века успела сложиться. У Горького Самгин все время философствует о том, что люди придумывают себя, воображают свой образ. Они оторвались от реальности, истории и почвы. Так Горький видит интеллигенцию. Он смотрит на нее со стороны, хотя сам к ней принадлежит. Но ведь и образ революции, который определил видение революции в России несколькими поколениями – тоже во многом плод воображения, поскольку это не столько та объективная реальность, что имела место в истории, сколько проекция массы о своем идеальном «мы», которое способно воплотиться в определенное видение государства. Вот это виртуальное представление после революции и было реализовано в новой власти и стало играть в России роль бессознательной цензуры.
И такое видение как производное от психологии массы навсегда определило отношения власти и творческой элиты, элиты и массы. Масса как новый хозяин жизни определил и эти отношения. Все эти «оттепели», реформы, перестройки, захлебываются, тонут в этом фантоме, и фантом этот прежде всего психологический. Его мог объяснить лишь Лебон. Это порождение массового сознания. Вот и получается, что призрачность – это не только особенность смутной и кратковременной эпохи, но это и свойство, как мы сегодня понимаем, того самого события, что определило ментальность русских и тех самых «новых» людей, о которых идет речь в романе. Поэтому фраза «А был ли мальчик?» применима уже не только к разброду и беспочвенности интеллигенции, которая и должна исчезнуть, как исчезает в конце романа сам Самгин, но и к той эпохе, которая начинается с 1917 года. «Эру масс» Горький приветствует и склонен считать исходной точкой нового, более справедливого мира. Фраза также относится к тем новым вождям, каким в романе представлен большевик Степан Кутузов, напоминающий Кирова.
И тот лейтмотив, который множество раз возникает и варьируется в романе, получая выражение в вопросе «А был ли мальчик?», уже дает ключ к призрачности и, выражаясь современным языком, виртуальности революции. Призрачна не только исходная точка смуты – последние десятилетия ХIХ века, что получается у Горького в романе. В какой-то степени призрачна и сама революция. А, может быть, в планы писателя как раз и входило осуждение таких людей, как его герой. Но в романе Самгин представляет целый общественный слой – интеллигенцию, которая, как это показано в романе, оказывается такой же неорганизованной и беспомощной, как и масса вообще, которая, как считает Самгин, ссылаясь на народников, «без вождя, без героя, она (толпа – Н. Х.) – тело неодухотворенное» [192].
Может быть, Горький выносит приговор интеллигенции, оказавшейся неспособной выполнить роль элиты, предназначение которой в том, чтобы давать, по терминологии А. Тойнби, «творческий ответ» на исторический вызов. Вот возникающая в России на рубеже ХIХ – ХХ веков смута и оказалась как раз таким историческим вызовом. Вот, например, какое предвосхищение идей Х. Ортеги-и-Гассета о соотношении массы и элиты мы находим на страницах романа. «Народ, вообще, живет не духом, это – неверно мыслится о нем. Народ – сила душевная, разумная, практическая, – жесточайшая сила и, вся, – от интересов земли». А что же интеллигенция, элита? «… Вот почему в народе – нет духа. Дух и создается избранными… Интеллигенция идет туда, где хуже, труднее» [193]. Интеллигенция – носительница Духа, она – главное звено в иерархии культуры. Но только, как утверждает Лебон, это звено из иерархии выпадает. И что же? Разве интеллигенция, которую описывает в романе Горький, оказалась на уровне своего общественного предназначения? Вовсе нет.
В реальности в романе описан полный разброд, плюрализм идей, неспособность действовать и даже уход в религию. Вот как оценивает интеллигенцию знакомый Самгина купец Лютов. «Алина, Макаров и тысяча таких же – тоже все люди ни к чему и никуда, – странное племя: не плохое, но – не нужное. Беспочвенные люди. Если даже и революционеры, такие, например, как Иноков, – ты его знаешь. Он может разрушить дом, церковь, но не способен построить и курятника. А разрушать имеет право только тот, кто знает, как надобно строить, и умеет построить» [194]. Тут не просто беспомощность, но и дисфункциональность интеллигенции. Может быть, сверхзадачей романа как раз и оказывается приговор интеллигенции? А где же тогда позитив? Если представители интеллигенции, как герой романа, являются все теми же бездеятельными, лишними, ненужными людьми, то откуда же возьмутся люди действия, без которых никаких сдвигов в России произойти не может. Замышлял ли писатель показать приход этих самых людей действия?
Конечно, Самгин к ним не принадлежит. Роман заканчивается его смертью. Все, что связано с рождением нового мира, в который писатель верит, происходит без участия Самгина. Ведь в описываемую в романе эпоху был уже Ленин. Эпоха лишних людей заканчивалась. В первых книгах вождей только ждут. Приходят же массы. Ближе к финалу уже появляются и ожидаемые вожди. Но их благотворное влияние в романе отсутствует. Они пока – только возможность. Их на этот раз отформатирует массовое сознание. Ближе к финалу романа все чаще упоминается имя Ленина. Да, именно упоминается, но и только. Ленин еще не был тем самым Лениным, образ которого будет отшлифован массой. Он будет создан позднее, чему, как покажет С. Московичи, будет способствовать, как это ни парадоксально, Сталин, конечно же, в собственных интересах [195].
Проблема лишь в том, что если у Горького были претензии к лишним людям, то ведь и к «людям дела» претензий у него уже набралось немало. Потому и понесли от него пакет к Кирову. Претензии были не только к Ленину в тот период, когда еще можно было высказываться, но даже к Сталину, когда высказывания могли кончиться печально. Но, может быть, летописи смуты, на которую претендовал Горький, все же не получилось? Почему? У художников многое не получается, а если и получается, то как-то внезапно и неожиданно и, может быть, даже не то, что хотелось. Вот ведь написал же Горький портрет Ленина (хотел написать, во всяком случае), планировал и портрет Сталина, а не получилось. Может быть, в летописи Горького эти самые вожди и должны были предстать людьми действия. Но, возможно, в сознании писателя их деятельность перестала восприниматься позитивной. Дело доходило до того, что Горький (если верить А. Ваксбергу) мог возглавить группу, ставившей своей целью смену власти, т.е. устранения от власти Сталина [196]. В этой ситуации, конечно, грандиозный проект – летопись в форме романа, если он существовал и не мог реализоваться. Вообще, видимо, следовало писать уже другой роман. Писать, не закончив тот, о котором здесь идет речь.
События, описанные в романе как один из эпизодов в развертывании отношений между массой и вождями. Исторический процесс, начало которого воспроизведено в романе, как он предстает уже взглядом из ХХI века
Наши предположения о существовании горьковского проекта подводят к необходимости выделить в истории описываемой Горьким смуты две фазы развития массовой ментальности – бессознательной и сознательной. В конце концов, то, что получилось в романе, не важно, в осознанном или в неосознанном автором форме, может быть адекватно осмыслено лишь при условии, что описанная в романе ситуация включена в последующие процессы, которые сам автор уже описать не мог, процессы, продолжающиеся за скобками романа. Если опять же прибегать к терминологии В. Паперного, то «культуре Один» соответствует бессознательной период в ситуации вспышки массовой ментальности. То, что политический курс вызывает к жизни архетипический комплекс, еще никто не осознает. Это стихия исключительно эмоциональная, и развертывается она в форме эпидемии. Поэтому в какой-то степени этот период движения к революции и сама революционная ситуация сопровождаются скорее романтической аурой.
Новый период в психологии масс (а мы имеем в виду исключительно российскую историю ХХ века и, еще точнее, первую половину ХХ века) наступает, когда процесс становления и оформления массовой ментальности как начавший определять исторический процесс, становится предметом рефлексии. Рефлексия же происходит, когда от сопровождающей революцию эмоциональной вспышки устают. Эмоциональная волна спадает. Гипноз события увядает, и возникает возможность оказаться ближе к осознанию того, что же все-таки в истории случилось. Эту ситуацию начала рефлексии над революционной вспышкой обостряет еще и то, что предметом сознания одновременно становится что-то вроде тупика, к которому обезумевшее общество подвела революция. Эта ситуация, естественно, окрашивает восприятие революции как события в пессимистические тона, что, конечно, имело место и получило отражение в искусстве, например, в поэзии С. Есенина еще в 20-е годы.