На самом деле, я очень боялся, что замечательный и безусловный профессионал, Валентин Зорин, «засушит» программу, превратит ее в пропагандистскую акцию. Забегая вперед, могу сказать, что я не раз пожалел о своем выборе. Не знаю, как бы вел Зорин, но я получил в итоге не профессионального ведущего, а уж тем более ведущего уровня Донахью, а, фактически, подставку под микрофон, плохо двигающегося, плохо говорящего, не умеющего общаться ни с людьми, ни с телекамерой, зажатого и зашоренного, несчастного и жалкого человека, явно занимающегося абсолютно не своим делом.
Весь вид советского ведущего говорил об одном, главное – чтобы весь этот ужас поскорее кончился. Но это было еще полбеды. В какой-то момент, когда речь зашла о сбитом нами южнокорейском пассажирском Боинге, Познер вдруг преобразился. Голос его окреп и студии, по обе стороны океана, услышали от журналиста (!), кто с ужасом, кто с удовлетворением, ровно то, что до этого говорили советские военные, оправдывая свое очевидное преступление и варварство. Такое повторялось не раз. И когда зашли разговоры о «литературном власовце» Солженицыне, и о «предателе» Сахарове и об афганском «интернациональном долге». Тогда-то и стало ясно, что Познер попал в проект совсем не случайно. И история с тем, что это был, якобы, мой выбор ведущего, была просто игрой. Меня банально развели, указав, какую роль и по чьему заданию должна была играть звезда нынешнего телевидения – Владимир Владимирович – полный тезка нашего президента».
Но вернемся к началу нашей совместной с американцами работы. Предложенный ими Сиэтл всех устроил – университетский, портовый, серьезный мегаполис, столица корпорации «Боинг»… Началась история выбором города с советской стороны. До сих пор для многих остается загадкой, почему трансляция велась из Ленинграда, а не из Москвы. Хотя, конечно, было бы логичнее вещать из столицы, хотя бы потому, что техническое оснащение в Останкино было гораздо лучше, нежели в моем родном Питере на Чапыгина, 6.
Прежде всего, против столицы выступали американцы. Доводы были разными, но один из них был у них главным, хотя для нас-веселым и грустным одновременно. Для американцев было принципиально важно, чтобы вмешательство КГБ в подготовку телемоста было минимальным, следовательно, как они считали, необходимо максимально отдалиться от Москвы. Мы пробовали объяснять, что в Ленинграде доблестных чекистов не меньше, чем в столице, как, впрочем, и на необъятных просторах всей нашей любимой Родины. Тем не менее американцы уперлись: «Работаем, где угодно, но только не в Москве». Я предложил Ленинград, но уже по своим, куда более существенным соображениям, совершенно непонятным американцам. Но об этом позже…
С каждым днем подготовка набирала обороты. Я подписывал сотни документов, в которых на тот момент понимал не все: например, о стоимости часа использования спутниковой группировки. Цифры были огромные – миллионы долларов. Я с ужасом подписывал их как режиссер проекта. Правда, немного успокаивало то, что моя подпись не была первой. Проект финансировали мы и американцы на паритетной основе…
Удивительное это было время! Страна на глазах переставала быть «империей зла», ведя серьезные переговоры и подписывая судьбоносные для мира договоры. «Холодная война» стала уходить в прошлое. Но все это происходило на уровне руководства стран, во всяком случае, с точки зрения рядового советского гражданина. Обычных людей все это вроде бы не очень касалось. Мы самонадеянно считали, что наш мост кардинально изменит ситуацию. И в какой-то мере мы оказались правы. Причем касалось это обеих стран. «Кто-то считает, что в США эти телемосты были не настолько важны в то время, но, тем не менее, их показали триста телестанций по стране, – вспоминает Эдвард Вьерзбовски. И, конечно, это был прорыв. Это показало, что двери диалога открылись. Прорыв состоял в том, что впервые люди смогли говорить друг с другом открыто, не через посредников в лице дипломатов и правительств, а напрямую».
Нам никто не мешал работать, пока мы были в Москве. Надеялись, что так будет и в Ленинграде, куда и переехала после согласований и решения всех главных и серьезных вопросов наша дружная многочисленная команда. Но рано мы радовались. Оказавшись в Ленинграде, мы с первых минут почувствовали, что в моем родном городе все оставалось по-прежнему. Слова даже высшего партийного руководства воспринимались здесь всего лишь как слова. По сути, Смольный делал все, чтобы никакого телемоста не состоялось. Первое, что мы услышали от начальства в Смольном: «Списки участников подготовлены и утверждены, все люди проверены: «не состояли, не участвовали, не привлекались».
Все рушилось. Проект мог не состояться. Однако объясняться и отстаивать свои интересы в Смольном москвичам было гораздо проще, нежели им же на Старой площади в ЦК КПССС. Мы пошли на риск, причем по-крупному, сказав, что нам дана другая установка: мы вместе с американцами сами выбираем участников телемоста и будем делать это на улицах, в кафе, в метро, на заводах и там, где еще посчитаем нужным. Причем вместе с американцами. Это одно из условий американской стороны. Все согласовано с Политбюро ЦК КПСС и сами знаете, с кем лично. Хотите – звоните и проверяйте. Но проверять нас почему-то не стали. Видимо, срабатывала великая сила партийной вертикали: раз в Москве разрешили, мы – всего лишь исполнители, делайте все, как вам указано. Собственно, на это я и рассчитывал, предлагая американцам Ленинград.
Но если со Смольным на первых порах проблемы удалось решить, то другая проблема родилась там, где ее вообще не должно было быть. Ленинградское телевидение, его руководство, сотрудники и многочисленные службы мне были не просто знакомы. Еще будучи ленинградским инженером секретного КБ, я проводил в студии на Чапыгина, 6 все свое свободное время. И от участника какой-то разовой передачи очень скоро дорос до ведущего практически всех молодежных программ. Мне казалось, что меня знали и, если не любили, то уважали и хорошо относились все. Так и было, пока я был свой – ленинградец, земляк, мальчик-ведущий. Теперь же я приехал на почти родное телевидение как москвич, работодатель, начальник. И я встретил, к своему удивлению, более чем холодный прием. Проблемы начались с решения вовсе не главных, а скорее мелких и технических вопросов.
Первой и главной проблемой оказался свет. Мы видели качество американского телевизионного изображения. Они уже тогда работали с холодным светом, причем белым. Радостная картинка: блестящие глаза, светлые лица. У нас же на экране из-за прожекторов с низкой световой температурой все было тусклым и желтым, было ощущение подвала, тусовки заговорщиков и съемок скрытой камерой. Я понял: ничего с этим мы сделать не сможем. Американских софитов у нас не было. Можно было бы на время записи моста арендовать у какого-нибудь театра специальный свет. Но ни один директор театра на это не пошел. Ведь это значило отменять спектакли. Я бодался со светорежиссерами и операторами, чтобы они что-нибудь придумали. Они подумали и решили поставить повышающий трансформатор и вместо 220 «залепить» 300 Вольт, полчаса точно будет светло. Мы смеялись, прекрасно понимая, что лампы начнут лопаться и непременно во время эфира. И понятно, что от этой идеи мы отказались.
Нужно было решить вопрос и со студийными станками, на которых должны были стоять стулья участников телемоста. Из каких материалов их делать, и где эти самые материалы достать? Для Ленинграда в то время это была сложно выполнимая задача. Впрочем, нелегко было придумать и как их сделать. Я многократно рисовал художникам экран для проекции американской картинки, который должен занять центральное место в студии, и расположение мест для участников телемоста. Но точного размера я указать не мог. Его не знали до времени и американцы. Без опыта создания таких декораций ленинградским телевизионщикам и работникам телемастерских воистину было не легко.
Решение подобных технических вопросов занимало целые дни. За проекционное оборудование и передачу сигнала через космос отвечали американцы. Наконец, они заказали проекционный аппарат «Талария» в Финляндии. Когда его привезли в Ленинград, оказалось, что это целый трейлер. Стала понятна высота будущего экрана. Вопросы с габаритами студийного оформления решились. Далее предстояло разобраться с проводами.
Мы сказали, что ведущий будет двигаться. Ленинградские телевизионщики согласились, предупредив, что ходить он сможет только вдоль первого ряда, иначе запутается в проводах. «У нас не будет провода», – отвечали мы. «Как не будет провода?» – недоумевали наши ленинградские коллеги. Про радиомикрофон они тогда услышали впервые в жизни. На ленинградском телевидении не оказалось и пультов, к которым можно было этот радиомикрофон подключить. Начались проблемы с перепайкой.
Как участники телемоста будут попадать в студию? Предстояло решить следующий вопрос. Мы предложили систему билетного контроля. Местные кагэбэшники забраковали нашу идею, и указали что будут специальные пропуска. Мало того, человек тридцать в штатском, по их замыслу, должны были расположиться в студии и внимательно следить за происходящим. Тридцать человек – это фактически треть аудитории, если не больше. Мы, конечно, категорически начали от этого отказываться. Однако окончательное решение все равно принимали в Смольном и на Литейном проспекте, где находилось ленинградское управление КГБ. Предстояло придумать, как их обмануть и привести в студию именно тех, кого мы, вместе с американцами, снимая все это на пленку, отбирали на улицах и предприятиях Ленинграда.
Была и еще одна проблема – система связи во время телемоста. Нам было абсолютно непонятно, как в нее включить переводчиков с одной и с другой стороны. Плюс мы были предупреждены, что при прохождении сигнала через спутник идет задержка на 4 секунды. 4 секунды молчания на экране – это чудовищная дыра. Кроме того было решено, что режиссерские аппаратные будут связаны со студией внизу через Сергея Скворцова, будет установлена прямая связь с американской режиссерской аппаратной. А она говорит по-английски. У них совершенно другая система общения со своими операторами, чем у нас. Мы решили провести специальную телефонную линию и научиться в процессе работы учитывать, что команда по телефону поступит на 4 секунды раньше, чем картинка через спутник.