Ласка остановилась под кроваво-красными кисточками на столике в углу и стала всматриваться вглубь дома – сквозь туманный от ладана коридор, сквозь тёмную прихожую на стеклярусные шторы Комнаты Духов. Она оглянулась на Джулепа, чей изломанный силуэт виднелся позади вентиляционной решётки. Ласка протяжно выдохнула и двинулась дальше.
Коридор тускло освещали стеклянные лампы на железных стеблях с листьями. За стенами журчали трубы, и Ласке показалось, что краем глаза она заметила лица лисёнышей, которые высовывались с обратной стороны обоев, растягивая и искажая узоры. Она впилась глазами в ковёр и пошагала быстрее.
Она вышла в прихожую, прошла мимо стеллажа с обувью, от которого смердело кожей, и остановилась у затянутой ковром лестницы, всего лишь в паре хвостов от стеклярусных штор Комнаты Духов.
Не успела Ласка поставить лапу на нижнюю ступеньку, как…
– Духи!
…высокий голос пронзил прихожую – точно ветка царапнула по стеклу. Ласка тут же протиснулась за стеллаж с обувью и выглядывала оттуда, насторожив усы.
Дамы были в Комнате Духов. Она видела их сквозь стеклярусные нити. Они сидели возле стола, покрытого чёрной тканью, а по кругу стояли пустые стулья. Закрытые глаза Дам подрагивали, а их украшенные драго ценностями руки крепко держались друг за друга. Свободную руку каждая положила на стол сбоку от себя и будто сжимала в ней ещё чью-то, невидимую, руку.
– Если вы меня слышите, – громким шёпотом задребезжала Патока, – прошу вас, скажите мне что-нибудь!
БАХ!
Мясистая рука Тортоликой хлопнула по столу, чуть не опрокинув стакан вишнёвой воды. Ласка даже подпрыгнула, а Патока взвизгнула.
– Дорогуша, это неубедительно, – загавкала Тортоликая. – Начинать надо тихо и лишь потом потихоньку встраивать крещендо; оно должно звучать так, словно ты тащишь духов из пелены, а они упираются когтями и верещат. Слушай. – Она прочистила горло и наполнила комнату глубоким вибрато. – Дууууухииииииииии! Где бы вы ни скрывались… где бы ни обитали… говорите со мной немедля!
– Я всё так и сказала, – промолвила Патока.
– Ты всё пропищала! – отрезала Тортоликая. Она опрокинула в себя стакан с остатками вишнёвой воды и рассерженно запыхтела. – Нам с тобой даровано Восприятие, дорогуша. Надо лишь убедить клиентов, что оно у нас есть. Давай заново.
Едва Дамы закрыли глаза, Ласка живо бросилась вверх по лестнице.
Но чем сильнее накатывали воспоминания, тем тяжелее становились её шаги.
Иной раз, когда мама уходила из Бельевого Шкафа, а запах ладана крался по лестнице вверх, Ласка с братьями тайком выбирались в коридор и сбивались в кучку на верхней ступеньке. Навострив уши на стеклярусные шторы, они сидели и слушали, как Дамы говорят потусторонними голосами. Лисёныши ахали вместе с клиентами, которые вдруг слышали в ответ настоящий шорох:
Шрк Шрк Шрррррк.
Странно, на этот раз никакое шорканье не вгрызалось в разговор Дам. Как будто духи были озабочены чем-то другим.
Ласка поднялась на второй этаж. Там воняло плесенью и запустением. Стены и пол – голые. По углам сгустки паутины. Второй этаж гораздо больше напоминал место, куда может явиться призрак.
Ласка принюхалась влево, потом вправо, а потом подо шла к гардеробной Дам. Она прошагала по длинному проходу, который заканчивался у белой двери, и застыла на месте. Бельевой Шкаф. Здесь, в укрытии из дырявых простыней, родились и прожили свои первые луны Ласка и её братья.
Дасти когда-то рассказывала Ласке, что лисица-мать всегда старается спрятать лисёнышей – ждёт, пока они подрастут и научатся кусаться и защищать сами себя, и лишь потом выводит их в мир. Не очень-то, однако, легко удержать беспокойных лисёнышей в таком тесном месте. Поэтому мама Ласки становилась медиумом для голосов мёртвых, позволяла призракам овладевать её собственным языком, чтобы те могли высказать свои зловещие предостережения.
«Тише! – говорила она. – Я получаю послание!»
Глаза у неё закатывались под лоб, обнажая белки в прожилках сосудов, и начинало казаться, что она смотрит не вглубь Бельевого Шкафа, а – насквозь.
Ласка почти что слышала, как её братья перешёптываются за закрытой дверью.
«Кто на этот раз?»
«Лишь бы опять не эта саламандра».
«Ну! Кому какое дело, как она умерла!»
«Слушайте!» – восклицала мать с белыми глазами. И начинала говорить с завываниями, или заикаясь, или таким хриплым голосом, что Ласка начинала бояться собственной мамы.
«Не выходите сегодня из шкафа, пока мама работает, – проговорила она однажды сдавленным перепуганным голосом кролика, которого сварила, содрав с него шкуру, мисс Поттер. – Дамы топают по коридору и вверх, и вниз, и, чего доброго, выдавят вам кишки!»
Если братья только лишь ахали и месили лапами, то Ласка сама закатывала глаза и прислушивалась к голосам призраков. Но с ней они даже не заговаривали.
Ласка пошла дальше по коридору, вспоминая день, когда в доме расцвёл новый запах – тёмный и острый, точно клык. Тот самый день, когда по коридору торопливо загрохотали шаги. Тот самый день, когда дверь шкафа распахнулась настежь.
«Как ты этого не заметила?» – воскликнула Тортоликая.
Дамы таращились на лисёнышей сверху вниз, а те дрожали, сжимались в комок и пытались укрыться среди простыней. Мамы нигде не было видно.
Патока в отчаянии заламывала руки. «Я думала, Аура просто округляется, что ли. Ты сама говорила, я её перекармливаю».
«Тупица! – прошипела зло Тортоликая. – Эта нечестивица где-то шаталась, а ты теперь будешь расхлёбывать».
Патока насупилась, не в силах спрятать губами зуб, который торчал изо рта.
«Пошевеливайся, – приказала ей Тортоликая. – Пока они маленькие и не дерутся».
Ласка с братьями так перепугались, что не могли даже удрать из шкафа. Они сидели и смотрели, как Дамы носятся по дому. Тортоликая ухватила за ошейник их жалобно скулившую мать и затащила в гардеробную. Патока принесла несколько мармеладок и положила у шкафа. Запах сахара успокоил дрожь в братьях, и они, виляя хвостами, сжевали конфеты. Ласка даже не прикоснулась к сладостям. Она никак не могла выдохнуть из носа этот тёмный запах. Он разлетелся по всему дому.
Тортоликая удалилась вниз, а Патока перетаскала лисёнышей поодиночке в другой конец коридора, плюхнула Ласку с братьями в ванну и ушла за чем-то ещё.
Ласка единственная из всех лисёнышей в ванне не переставала дрожать.
«Ты чего? – успокаивали её братья.
«Она же угостила нас сладким!»
«Она хорошая!»
Они так и не сумели учуять расцветающую тьму. А Ласка смогла.
А теперь, много лун спустя, уже другой запах остановил её на полпути. Он сочился по всему коридору на втором этаже – влажное дыхание ржавых труб и чёрной плесени, к которому примешивался слабый лиловый оттенок – сиреневое мыло.
Ванная. Дверь нараспашку.
Дыхание Ласки сделалось неглубоким. Снег на шубке протаял до самой кожи, которая дрожала каждой своей клеточкой. Ласка напомнила себе, что сливная труба из ванны ведёт к водостоку. Водосток ведёт в Кирпичные Норы. А Кирпичные Норы ведут к Олео. И она обещала его спасти.
С этой мыслью Ласка сделала шаг вперёд и прижалась к стене напротив двери в ванную. Ещё шаг, и от страха на глаза навернулись слёзы. Она крепко зажмурилась и сделала третий шаг. И четвёртый…
В сыром воздухе, веющем из ванной комнаты, воспоминания хлынули на неё потоком:
Братья чуть не задыхаются от радости в ванне, а она, Ласка, карабкается наверх и переваливается через скользкий край, надеясь укрыться от этого острого, тёмного запаха.
Она смотрит на дверную ручку высоко над головой и клянётся сама себе: если выберется отсюда, непременно научится их открывать.
И как только она заползает за холодный фаянс унитаза, дверь в ванную со скрипом распахивается.
Патока встряхивает мешком, пересчитывает лисёнышей и не может сообразить: все на месте или одного нет…
Скржжжжп – со скрежетом открывается кран; бблльк – жалобно всхлипывает ванна, наполняясь водой, а братья Ласки один за другим, поскуливая, отправляются в мешок.
Патока с громким всплеском бросает мешок в ванну, и Ласка скрючивает на ушах лапы, не в силах заглушить горестный вой своих братьев.
Мама!
Мамочка!
Мам-бльк!
Их слова превращаются в бульканье…
Потом в пузыри…
А потом…
Р-р-р-ре-е-ен-н-ньк!
Ласка медленно открыла глаза и поняла, что стоит возле самой двери в открытую ванную. Она заглянула в зелёную темноту, ожидая, что оттуда выйдут ей навстречу три её брата – дрожащие, бездыханные, а с мокрого меха капает на кафельный пол вода.
Никого не было.
Кап!
Одной капли, упавшей из крана, хватило, чтобы лапы сами понесли Ласку дальше.
4
ЛАСКА СТОЯЛА В ДВЕРЯХ гардеробной и ждала, когда её сердце перестанет подскакивать. В комнате было тускло. В зеркалах отражался заснеженный уличный фонарь за окном; в его свете переливались браслеты и блёстки, сияли шелка нарядов.
Комната показалась пустой. И тут за длинными шторами на окне Ласка заметила какое-то движение. У вентиляционной решётки свернулся колечком пушистый хвост – скорее белый, чем рыжий.
– Мама? – Голос у Ласки не походил даже на писк.
Штора пошевелилась, и под ней проступило лисье лицо – показались нос, морда, глаза и уши.
У Ласки защипало глаза. Мамин кремовый мех стал седым. Серебристые волоски усеяли морду. Ошейник, по которому когда-то бежали фазы луны – от ущербной к растущей, – потускнел и истёрся.
– Малышка? – Мамин голос прозвучал грубо, словно им долго не пользовались. – Это ты?
Ласка улыбнулась сквозь слёзы: