(мучительной неизвестности добавляли лыжи и сила их сопротивления), но Эдди отвечал кое-как, безразлично, даже резко, как будто она приставала к нему с пустыми, незначительными вопросами. Казалось, он не хочет иметь ничего общего ни с ней, ни с ее картами и карябающим карандашом. Наконец в Кейптауне она велела ему прекратить гулянки. Время уходит. Они должны быть готовы вылететь в любой момент.
Мэриен стучит в дверь.
– Войдите, – тут же отвечает Эдди.
Он сидит на кровати, полностью одет. Кровать нетронута.
– Ты спал? – спрашивает она с порога.
– Не знаю. Нет. Немного. Ночью у меня было предчувствие. Пора?
– Погода наладилась.
Он смотрит в пол, стискивает, ломает свои большие руки.
– Тогда сейчас. Часа через три поднимемся. Часов тринадцать в воздухе. Может быть уже совсем темно, когда доберемся. Все что угодно может быть.
Мэриен подавляет нетерпение. Неужели Эдди думает, что она этого не знает?
– В какой-то момент надо взять и прыгнуть.
Он смотрит на нее, жалкий, умоляющий:
– Я не знаю, смогу ли.
– Ты хочешь сказать, что не собираешься лететь? – она изумлена.
Эдди мотает головой:
– Я хочу сказать, что не знаю, смогу ли найти дорогу.
Мэриен заходит в комнату, подсаживается к нему.
– Если кто и сможет, так это ты.
– Не слишком надежная гарантия.
– Никаких гарантий и не было. Нам обоим следовало принять, что у второго может не получиться.
– Я боюсь.
– Гроза?
– Она, конечно, не способствовала, но скорее накопилось. Я думал, что привыкну к долгим перелетам над водой, но не получилось. – Он осторожно прижимает пальцы к вискам, в лице проступает боль.
– Ты в порядке?
– Просто голова болит. Пройдет. – Эдди достает из кармана флакон с аспирином, разжевывает две таблетки.
– До Шпицбергена ты был великолепен. – Она словно напоминает упрямому ребенку, что еще вчера он с удовольствием ел то же самое блюдо.
– Там было другое.
Несомненно. Возле Северного полюса правила навигации изменились, но все-таки у них имелись приличные карты, радиосвязь в Барроу и Туле, им надавали множество советов, их ждали в Лонгьире. Им также повезло с небом, оно оставалось ясным, светили звезды, Эдди мог ориентироваться по ним. На юге у него будут прискорбно фрагментарные карты, не будет навигационных сигналов и звезд – кроме солнца, которое, вероятно, часто будет закрыто из-за пагубных, часто меняющихся метеоусловий.
– Я много думал о том, что все может полететь к чертям, – говорит Эдди. – Но еще о том, что будет, если все пройдет хорошо. Ты думаешь про потом?
– Я стараюсь жить день за днем. Один перелет, одна посадка.
Она чувствует, что Эдди на грани распада, но не может оценить серьезность проблемы, так структурный дефект самолета может привести к трагедии, а может и не привести, зависит от уровня нагрузки. Он наклоняется, ставит локти на колени, обнимает большими руками большую голову.
– Я втянула тебя? – спрашивает Мэриен.
– Нет. – Он снова мотает головой: – Нет, я сам решил. Мне нужно было… Нужно было что-то, и я подумал, может, вот оно.
– Мы уже столько прошли, – тихо умоляет она. – Еще немножко полетать. Земля, вода, лед – на самом деле, одно и то же.
Конечно, ложь. Они полетят навстречу страшной опасности. Он знает не хуже нее, но ей все равно. Ей уже трудно представить себе, как это – когда не все равно. Она закостенела внутри. Важен только полет.
Она знает, что Эдди знает, что она лжет, но вдруг он говорит:
– Ты права.
Ей не терпится на аэродром.
– Ты готов?
Эдди поднимает голову. Вид у него измученный.
– И всегда буду готов.
Они поднимаются в воздух на рассвете, плавно сворачивают на юг, бросают последний взгляд на Столовую гору, освещенную косым розовым светом восходящего солнца. По воде бегут бесконечные белые барашки. «Пилигрим» трясет на ветру. Пока не набрали высоту, Мэриен слишком жарко в шерстяной одежде. Она не может себе представить, что ей понадобятся оленья парка, унты и толстые носки, лежащие на сиденье второго пилота, но очень скоро не сможет представить, как без них.
Через два часа внизу образуется тонкий покров тумана, кое-где рваный. Впереди поднимается стена облаков, серая, плотная, слишком высокая, чтобы перелететь сверху. Они входят в блеклую неизвестность.
Время от времени Эдди приносит записки с корректировкой курса. Она ничего не может считать по его бесстрастному лицу. Пытается передать ему свою депешу, весточку веры: он найдет дорогу. Возможно, внутри у него срастется, когда они замкнут круг. В шестом часу облако сверху начинает светлеть, редеть, белизна трясется и гремит, потом самолет чудесным образом выбрасывает в открытое небо, его брюхо скользит по белому. Эдди кладет записку. «ТН – 30». Точка невозврата через тридцать минут.
Он не предлагает повернуть назад, только говорит, что любая возможность развернуться назад скоро исчезнет – обычная практика. Но Мэриен уже давно перешла черту. Их начало и их конец впереди.
Облачность проясняется. ТН растворяется где-то сзади. Внизу ребристое от волн полотно темной синевы. В самолете падает температура. Мэриен скучает – знакомое уютное забытье полета, – следит за приборами и двигателями, переключается с одного топливного бака на другой, выполняет указания Эдди. Больше она ничего не может.
Появляется первый айсберг, плосковерхий остров размером с городской квартал, по краям волнами вырыты голубые пещеры. Кружат белые птицы. Из-под воды просвечивает мерцающий карандаш льда. Внизу, конечно, больше айсберга, гораздо больше, гигантские мерзлые корни.
Очумев от переизбытка юга, начинает гулять компас. Холод одолевает обогреватели «Пилигрима». Мэриен и Эдди надевают тяжелые свитера. Где-то в одиннадцатом часу над горизонтом яркое белое пятно, ледяные блики на затянутом облаками небе, отражающем лед, которого они еще не видят. Вода теперь черная, блестящая, как обсидиан, скоро появляется полоса пакового льда, месиво из слякоти, плит и айсбергов. Местами вода испещрена полупрозрачными ледяными дисками, похожими на скопление медуз. Сбившись в кучу, на льдине лежат тюлени. Насторожившись от шума, они шевелятся, ворочаются. На другой льдине, будто маковые зерна, крапинки пингвинов.
Потолок облаков опускается, выдавливая их вниз до четырехсот футов. Эдди, склонившись над своим местом, молчит, считает, пересчитывает. На крыльях, склеиваясь, как наносимые облаками обслюнявленные бумажные шарики, образуются плюшки льда. По краям крыльев, чтобы отодрать корку, Мэриен надувает протекторы антиобледенителя. Двенадцать с половиной часов.
Что-то странное между чернотой моря и белизной облаков: тонкая серебристая пунктирная линия из вертикальных палочек, как расползающийся клеевой шов, протянувшийся, сколько хватает глаз, во все стороны. Мэриен зовет Эдди и, когда он подходит, хлопает его по плечу. Шельфовый ледник. Она не ожидала такого взгляда – взгляда человека, ставшего свидетелем чуда. Глаза у него увлажняются. Он с такой силой сопротивлялся полету, что восторг застает его врасплох, решает Мэриен.
Они летят низко, вдоль кромки шельфа. Через двадцать минут в ответ на многократные сигналы Эдди устанавливается радиосвязь с базой экспедиции в Модхейме. Члены экспедиции пометили взлетно-посадочную полосу флажками. Через сорок минут: корабль, пришвартованный ко льду, штабеля грузов, вереницы собак на цепи, следы на снегу от корабля до того места, где возводят хижины, и маленькие, машущие руками фигурки. Флажки и ветровой «колдун» обозначают ровную полосу снега. Мэриен делает круг, выпускает лыжи.
Шум ветра стал моим представлением о тишине. Настоящая тишина давит на уши тяжело, как могила.
Модхейм, Земля Королевы Мод – Литл Америка-III,
шельф Росса
71°03 ʹ S, 10°56ʹ W – 78°28ʹ S, 163°51ʹ W
13 февраля – 4 марта 1950 г.
Полет – 20,123 морских миль
Им предлагают разместиться на «Норселе», но на корабле страшно воняет китовым мясом, псиной, человеком, и Мэриен с Эдди, радуясь, что после ужина могут уйти, ставят палатку у привязанного канатами самолета (лыжи вдобавок подперты комьями снега). Во время первой экспедиции Ричарда Бэрда, в 1929 году, ветер сорвал «Фоккер» с привязи, перевернул и разнес в клочья. Если такое случится с «Пилигримом» после вылета из Модхейма, лучше всего будет лечь в снег и ждать, думает Мэриен. Помощь в ее планах не значится. Ее не будет. Экономя вес, они берут с собой еду, только чтобы продержаться один-два фронта нелетной погоды.
Ее кости еще вибрируют в такт воспоминаниям о двигателях. Прежде чем погрузиться в сон, она опять выглядывает на улицу. День – разумеется, хотя уже поздно. Облака прояснились, и вокруг самолета поблескивает аура ледяных кристаллов. Антарктида всегда представлялась неправдоподобной, а теперь кажется, что это единственное место, где можно находиться, остаток угасающего мира, будто диковинно пламенный сон.
Ночью их будит звук, похожий на выброс оружейного огня. Полежав немного с открытыми глазами, Эдди говорит:
– Лед движется.
За ужином он был оживлен, так похож на того очаровашку, которого она знала в Лондоне, что Мэриен растерялась, почти испугалась. Летчики, побывавшие в Антарктиде, предупреждали ее о миражах, призрачных горных хребтах или айсбергах, нависающих над горизонтом, дублируя или увеличивая незначительные детали местности. А вдруг такой Эдди – еще одна фата-моргана, думает Мэриен.
Утром солнце ушло, облака слишком низко. Метеоролог велит ждать.
Они посильно помогают обустраивать Модхейм. Члены экспедиции лебедками поднимают с корабля ящики, оборудование, бочки с топливом «Либерти ойл» и опускают их на вездеходы с танковыми гусеницами, с пыхтением и скрежетом ползущие по льду полторы мили до хижин. Мужчины сооружают фундаменты изо льда, ставят деревянные опорные конструкции, роют углубления для складов и мастерских, выстраивают проходы из ящиков и брезента, нагромождают бочки с нефтью для защиты от ветра. Все это скоро похоронит дрейфующий снег. Не умолкает лающий, воющий хор десятков упряжных собак, привязанных где только можно.