– Крепкий орешек, да? Я Голец Маркс.
– Мэриен.
Она примостила корзину на левое бедро и, наклонившись, крепко пожала его руку, с грустью вспомнив Феликса Брейфогла. Маркс был на диво уродлив. Откуда взялось его прозвище, вопросов не вызывало. Рот оттянут книзу и почти до невозможности широк: скорее окунь, чем голец. Во время разговора он обнажал желтую пилу кривых зубов. Верхняя часть лица ничуть не исправляла положение. Веки, одно больше другого, нависали над глазами; короткие, глубокие уши приплюснуты к большой круглой, абсолютно лысой голове. Зато Гольца отличало веселое спокойствие и бесовское обаяние.
– Симпатичный аппарат, – признала Мэриен.
– Любишь аэропланы?
– Да.
– Летала?
– Пару раз.
– Управляла когда-нибудь?
– Меня никто не подпускал.
– Вот как? Почему?
Какой смысл объяснять очевидное. Она поставила корзину и зашла под крыло, смотря вверх на гладкую, покрытую лаком поверхность. Аэроплан был довольно новый, еще чувствовался слабый запах бананов – химическая шутка одного из растворителей в составе покрытия. Мэриен закрыла глаза и вдохнула.
– У тебя такой вид, как будто ты нюхаешь букет роз, – сказал Голец.
– Это лучше, чем розы.
Она обошла, чтобы осмотреть серебристый пропеллер и черную смазку карданного вала. Внутреннее чувство говорило ей: если она сдаст правильные карты, он возьмет ее наверх; нужно только быть осторожной, не ляпнуть ничего, что заставило бы его отпихнуть ее как ребенка, девчонку.
– Какая тут модель?
– Новая, улучшенная. «Пратт энд Уитни Уосп». Четыреста пятьдесят лошадиных сил.
– А максимальная скорость?
– Говорят, сто сорок, около того, но я разгонялся быстрее, и обошлось, не загорелось. Фары сделаны на заказ. Хорошо садиться в темноте.
– Вы часто садитесь в темноте?
– Бывает. А тебе, кажется, кое-что известно про аэропланы.
– Я много читаю.
– Вот как! И что же ты читаешь?
– Все журналы по авиации. Все, что встречается в газетах. Книги.
Особенно ее интересовали упоминания о женщинах-пилотах, она внимательно читала о всех их свершениях, словно стараясь предсказать собственную судьбу. Она не преклонялась перед ними, как перед пилотами-мужчинами, но завидовала им болезненной завистью, иногда прокисавшей до неприязни. Непременные фотографии, как они пудрят носики в кабине пилота, казались ей отвратительны, а шумиха вокруг Амелии Эрхарт, которой выпала честь быть первой женщиной, совершившей трансатлантический перелет, хотя она была всего-навсего пассажиром «френдшипа», огорчала и раздражала ее. С таким же успехом можно превозносить до небес мешок с балластом.
Ей больше нравилась Элинор Смит, получившая летную лицензию в шестнадцать, а в семнадцать уже летавшая на спор под мостами Куинсборо, Уильямсберг, Манхэттенским и Бруклинским на «Вако-10». (После чего она появилась во всех газетах, пудря свой чертов носик.) Позже Элинор поставила рекорд длительности одиночного полета – почти тринадцать с половиной часов, – а когда его кто-то превзошел, выдала еще один: двадцать шесть с половиной часов на большом «Белланка Пейсмейкере». Кроме того, за ней числился рекорд скорости среди женщин – 190,8 мили в час.
– Какие книги? – спросил Голец.
– Ну, вы понимаете. Пилотов. Про пилотов. – И гордо: – Одну по теории полетов.
– И что же там говорилось?
– Про Исаака Ньютона, про взлет, закон Бернулли, всякое такое.
– Бер-кого? Никогда не слышал. А что он утверждает?
Мэриен, которая хотела лишь намекнуть, что ей кое-что известно, взобралась на стойку шасси и через боковое окно заглянула в кабину пилота. Длинный салон был пуст, только два плетеных сиденья привинчены к полу по обе стороны от приборной доски.
– Трудно объяснить, но речь о том, почему воздух выталкивает аэроплан вверх.
Она надеялась, Голец не станет углубляться в расспросы.
– Вообще-то я уже долго летаю и никогда такого не слышал. – Когда Мэриен спрыгнула обратно, Голец отложил газету и встал. Он доходил ей до плеч, но казался сильным. – Так ты хочешь вверх или стоять здесь и пускать слюни? День что надо.
Несколько секунд она яростно смотрела на аэроплан. Потом сказала:
– У меня есть деньги. Если вы согласитесь меня научить, я могу платить вам за уроки.
Засунув руки в карманы, он улыбнулся, показав все свои жуткие желтые зубы.
– Ну и хорошо, что есть. Деньги – полезная штука. Но тут будет бесплатно. Он уже заправлен. Мне только надо, чтобы ты помогла его выкатить.
Для своих крупных размеров аэроплан двигался легко. Они встали по разные стороны и, будто навалившись на плуг, принялись толкать подкосы крыльев, выплывая на яркий свет. Мэриен почувствовала такой всплеск адреналина, что будто засветилась изнутри. Вот ее учитель. Явился, в чем она и была уверена.
– Тебе что-нибудь известно про маршрут осмотра? – спросил Голец, прикрыв глаза рукой от солнца и посмотрев на нее.
– Только в теории.
– Вроде теории Бер-как-его-там? Правда, эта довольно проста. Ты как следуешь осматриваешь аэроплан и убеждаешься, что нигде нет никаких дыр и ниоткуда не течет смазка. Проверяешь шасси. Ну, вот примерно и все.
Когда осмотр «трэвел эйра» показал отсутствие явных дыр и протечек, Голец открыл дверцу кабины, расположенной ближе к хвосту, и велел Мэриен занять сиденье справа.
– Правый борт, – сказала она.
– Ого! Мы как следует освоили Бер-как-его-там!
Во время подъема по наклонному полу кабины Мэриен пришлось пригнуться. Внутри пахло бензином. Отверстия под шурупы в полу говорили о том, что можно еще разместить сиденья, но она видела только брезентовые ремни и металлические крюки.
– Вы часто возите груз?
– Бывает, – ответил Голец, поднявшись следом за ней.
Как только они уселись – локоть к локтю, тут было тесно даже для некрупного мужчины и худой девочки, – Голец указал на приборную доску:
– Вот твой топливомер, вот компас, высотомер, тахометр, датчик давления масла, часы…
– Я знаю, что такое часы.
– Ты чертовски талантлива. Вот указатель воздушной скорости, вариометр…
Он показал ей рычаги, педали, два одинаковых соединенных штурвала, рукоятку управления стабилизатором над головой, тормоза, управляемые только с его стороны.
– Необязательно запоминать все сейчас, – заметил Голец.
Но она уже запомнила.
Она еще не летала в аэроплане, где не нужно вращать пропеллер. Электростартер закрутил маховик, завелся двигатель, поднялось и растворилось облако дыма. Отдельные удары перешли в неравномерный перестук встряхиваемых в стаканчике камешков, затем в нетерпеливый лошадиный галоп, наконец, в ритмичное металлическое пыхтение. Пропеллер размылся.
– Чтобы освоить основы, лучше учиться на биплане. – Голец перекрикивал шум. – Но у меня сейчас нет. Хотя принцип один и тот же.
Во время руления он велел ей управлять штурвалом, дал почувствовать неловкие тычки аэроплана по земле.
В конце поля Голец притормозил, чтобы проверить показания приборов и засунуть за щеку щепотку табака, а потом двинул вперед. Набирая скорость, аэроплан трясся и грохотал. Мэриен чувствовала, что он становится легче, колеса уже не с такой силой вдавливаются в траву. Когда поднялось хвостовое колесо, фюзеляж накренился. Голец потянул на себя штурвал, и «трэвел эйр» оторвался от земли.
– Ну вот, можно расслабиться. – Он медленно надавил на штурвал. – Он может взлететь и более круто, но здесь не стоит. В горах надо подниматься под бóльшим углом, а тут сплошь открытое пространство.
Внизу показались ангары, крестики закрепленных на траве бипланов, длинные амбары ярмарочной площади и овальный ипподром.
Голец настроил подачу топлива, оттриммировал аэроплан.
Она вдруг испугалась, ей не приходило в голову раньше: а если у нее не получится? Представление о себе как о пилоте было настолько четким, что Мэриен забыла: вообще-то она не знает, как летать, ей нужно учиться. И она впервые с беспокойством задумалась о серьезных последствиях своего решения бросить школу.
– Ладно, – сказал Голец, – теперь ты.
– Что я должна делать?
– Просто постарайся держаться прямо и ровно.
Легко сказать. Ей пришлось регулировать приборы по указке Гольца. Изо всех сил стараться удержать равновесие в воздухе, на который воздействуют невидимые силы, было до крайности необычно. Аэроплан живой, воздух живой. Ее город внизу тоже живой, хотя как-то по-муравьиному: невразумительное, бесцельное движение крохотных существ.
– Не хочешь попытаться развернуться? – спросил Голец. – Ты штурвалом, я педалями.
– Я могу и то и другое.
– Это хитро.
– Я знаю, что такое координированный разворот.
– Знать и делать – разные вещи, но если хочешь… Вперед.
Страх ушел. Для него не осталось места. Она надавила педаль правой ногой, медленно выкрутила штурвал вправо, почувствовала равновесие. Аэроплан накренился и повернул. Конечно, повернул – он и создан, чтобы на нем летать. Приборы все регулируют, однако тот факт, что она приказала самолету и тот подчинился, показался страшно важным. Окно сбоку заполнилось темными извивами Биттеррута, верхушками деревьев. С земли узор не увидеть, не увидеть, как течет по долине река – не подчиняющимися логике излучинами, словно забрасываемая удочка; как вода, раскалываемая, разрезаемая песчаными косами, потом опять соединяется. Однако в открывшейся перспективе таилась и неизвестность. Утратились детали, мир съежился до лоскутного одеяла. Все деревья стали одинаковыми, поля – однообразно плоскими и зелеными.
– Отклони руль направления еще немного. – Голец выплюнул табачный сок в кофейный стакан. – Чувствуешь скольжение?
Как только она выровняла самолет, перед ней выросли горы, и пришлось снова поворачивать, облетая долину шариком, катающимся по внутренней поверхности сферы.
Когда они сели совсем недалеко от ангара, когда отключился мотор и остановился пропеллер, Голец сказал:
– Ты самородок.