Сейчас я выйду и сама отправлю письмо, чтобы Баркли его не перехватил. Жена не может иметь надежды на приватность.
Сестра шлет любовь.
P. S. Мы пробудем здесь еще три недели, так что, если мое письмо не задержится в пути и ты быстро на него ответишь – а если я когда-либо тебя о чем-то просила, так именно об этом, – у меня есть серьезный шанс получить твой ответ до того, как мы двинемся в обратный путь.
Миссула,
1 декабря 1931 г.
Дорогая Мэриен!
Выбираю легкий путь и сначала отвечаю на вопросы. Я не ездил на машине, но, получив твое письмо, решил, что теперь буду ездить. Большое спасибо. Приятная перемена после дряхлого старика Фидлера или моего велосипеда. Ты спрашиваешь про Калеба. Я вижу его, как можно видеть волка в лесу – очень редко и с некоторым испугом. Он заходил на прошлой неделе, мы выпивали и слушали граммофон Уоллеса. Он не изменился, хотя, по-моему, чуть слишком играет роль человека гор, чего ожидают от него клиенты. К сожалению, Джильда совсем плоха. Я спросил, может ли он отправить ее к врачу в Денвер, но Калеб сказал, что она ни за что не поедет, и, думаю, он прав. По крайней мере, она перестала водить мужчин, поскольку Калеб дает ей много денег на выпивку.
Ты спрашиваешь, рисую ли я. Да, рисую. Попробовал маслом, хотя, если честно, основное время уходит на хандру. Может, что-то такое в доме, он превращает людей в нытиков. Девушка из Сиэтла – у меня не хватит терпения записать историю целиком, а у тебя, полагаю, не хватит терпения прочесть. Могу только сказать, я надеялся, она не будет занимать все мои мысли так долго. Я понял, мы любим не человека, а свое представление о жизни с ним. А потом остается грустить и о том и о другом. Я всегда думал, что поступлю в университет, а затем пойду в Службу охраны леса, но сейчас мне трудно представить себя там. После того как я навоображал жизнь с Сарой, прежние мысли кажутся убожеством. Мне ее не хватает, но вместе с тем я испытываю странную, мстительную потребность показать ей, хотя что именно, не знаю. Наверное, мне хочется, чтобы она пожалела, чтобы страдала, как я, и одновременно хочется быть человеком, который оградил бы ее от всех невзгод. Разве логично?
Калеб говорит: «Дай время», – хотя больше-то я все равно сейчас ничего не могу.
У Уоллеса дела, судя по всему, неплохо. Об этом говорят его письма и врач, хотя, по-моему, он еще нестабилен. Я звонил туда на прошлой неделе. Он будто выжат и высушен, как гриб, и теперь восстанавливается притоком свежей жизни. Уоллес сказал, теперь, когда он не пьет, мир кажется ему слишком ясным, слишком ярким, как солнце или снег. И еще он опять начал писать. Я поинтересовался, где он взял денег, но врач пояснил, что «покровитель» оставил дополнительный взнос именно для работы. Я никогда не смогу простить Баркли, но признаю доброе дело. Уоллес, кстати, чувствует себя очень виноватым, он плакал в телефон, у него такое чувство, будто он тебя продал. Никто никого не продавал, заверил я его.
Прости мои слова. Странное (и слабое) утешение слышать о притяжении между тобой и Баркли. После своего крошечного злосчастного романа я в состоянии понять, что притяжение может завести нас бог знает куда.
Но если ты не хочешь ребенка, то должна сделать все возможное, чтобы его избежать. Я тут небольшой знаток, но думаю, ты была права, когда использовала в письме слово «западня». Я знаю, ты веришь, будто Баркли по-своему любит тебя, но еще он пытается сломать тебя. Может быть, для него это одно и то же. От того, что уже случилось, не уйти, не обратить вспять, но, если у тебя появится ребенок, вряд ли ты найдешь в себе силы оставить его, как оставили нас. Надеюсь, когда-нибудь ты уйдешь от Баркли и найдешь дорогу к собственной жизни. Пожалуйста, Мэриен, не сдавайся. Не знаю, полезен ли я в качестве крыла, но всегда помогу тебе всем, что в моих силах, если ты попросишь. И даже если не попросишь, я буду стараться как могу.
Человек за стойкой администратора эдинбургской гостиницы, которую недавно покинули мистер и миссис Маккуин, увидев письмо, вздохнул и обратился в службу пересылки, откуда оно вместе с другой корреспонденцией было отправлено в Америку на адрес мистера Баркли Маккуина.
Монтана
Декабрь 1931 г. – январь 1932 г.
Сэдлер встретил Мэриен и Баркли у вокзала Калиспелла в элегантном черном «Пирс-эрроу».
– Долгий путь. – Он открыл черную дверь Мэриен, не потрудившейся ответить.
Другой человек, салиши, работавший в Бэннокберне, ехал сзади на грузовике с багажом. В дороге Мэриен спала, выказывая нарочитое равнодушие к мужскому разговору, к той минуте, когда впервые увидит свой новый дом. Баркли пришлось растолкать ее. Когда она увидела снег, горы, квадратный, покрытый шифером, представительный, симметричный дом из серого камня, ей на секунду показалось, что она опять в шотландском Высокогорье.
Мать с дочерью Кейт стояли на крыльце, по обе стороны которого красовались две огромные каменные урны. Кейт, в сапогах для верховой езды, коротком тулупе и широкополой шляпе, пожала Мэриен руку. На свадьбе она сказала:
– Я не смогла его отговорить. Хоть и пыталась.
– Я тоже, – ответила тогда Мэриен.
Кейт нахмурилась:
– Не сомневаюсь.
На матери Баркли – матушке Маккуин, как она желала, чтобы ее называли, – было коричневое платье и тяжелая шаль. Серебряный крест свисал почти до пояса. Седые волосы уложены в пучок из двух толстых кос, лицо в длинных, тонких морщинах. Она удивила Мэриен, обняв ее и похлопав по спине, как будто ободряя ребенка.
– Тебе здесь очень рады, – тихо пробормотала мать Баркли со странной смесью акцентов – французского и салиши.
Мэриен оказалась не готова к такому теплому приему, вообще к теплу. Баркли редко говорил о матери. Интересно, подумала она, а помнит ли матушка Маккуин, как ее, невесту, взял под крыло отец Баркли, окружив своим богатством и белым цветом кожи.
Матушка Маккуин взяла ее руки, заглянула в лицо:
– Ты чудо.
Баркли мягко отстранил их друг от друга:
– Заходи, Мэриен.
И началась жизнь в качестве жены.
Мэриен оказалось трудно придумать, как быть полезной. На ранчо имелась взлетно-посадочная полоса, но «Стирман» находился в Миссуле. Она спросила, можно ли ей съездить туда и перегнать аэроплан, однако Баркли отделался туманными увещаниями, что нужно, мол, устроиться, найти свое место, порадоваться положению новобрачной. Мэриен велела себе подождать, не унывать, и, может, в конечном счете он ослабит бдительность. По крайней мере, на ранчо ей не надо носить шелковые платья.
Уборкой и стиркой занималась девушка салиши, одна из множества воспитанниц монастырской школы, как и матушка Маккуин, где франкоязычные монахини напирали на хозяйственные навыки и наиболее пугающие библейские цитаты, а заодно пытались выбить из воспитанниц туземность. Матушка Маккуин вынесла из школы набор путаных верований, частично собственного сочинения, которые, по словам Баркли, восхищали и одновременно сводили с ума его отца. Она считала жизнь непрерывным ураганом божественного гнева и небесного милосердия, где людей сносит то в одну, то в другую сторону сталкивающимися друг с другом порывами метафизического ветра, оседланными ангелами и демонами, похожими на летучих мышей.
На кухне работала пожилая шотландка. Целая армия мужчин занималась коровами, ухаживала за лошадьми и чинила ограды. С ними трудилась и Кейт, но все попытки Мэриен помочь отвергались. У нее создалось впечатление, что Баркли запретил давать ей работу, оставив лишь возможность бесцельно слоняться по ранчо. Она подозревала, он пытается свести ее с ума от скуки, чтобы она захотела ребенка.
– Что ты сегодня будешь делать? – спросила она Кейт как-то утром, придумав, как столкнуться с ней, когда та будет ехать верхом.
Кейт раскраснелась от мороза.
– Ограду чинить.
– Могу подсобить.
– Нет, мы просто хотим закончить.
И она ускакала. Удары копыт приглушал снег.
Сразу после Нового года из эдинбургской гостиницы пришел пакет с опоздавшей почтой.
В спальне Баркли дрожащим, бешеным голосом вслух прочитал письмо Джейми: «Надеюсь, когда-нибудь ты уйдешь от Баркли и найдешь дорогу к собственной жизни. Пожалуйста, Мэриен, не сдавайся». Он замахал листом перед ее носом:
– Дерьмо собачье. Дерьмо собачье, которое всюду сует свой нос.
– Я говорила тебе, что не хочу ребенка.
– Ты несерьезно.
– Серьезно. Что мне сказать, чтобы ты поверил? Я знаю свои мысли.
– А тебе плевать, чего хочу я?
– А ты хочешь, чтобы я стала несчастна?
– Не будешь. Вот увидишь, ты полюбишь ребенка. И потом, твой долг дать мне детей. Ты моя жена. Разве выполненный долг не принесет тебе счастье?
– Никогда. – Она повысила голос: – Никогда в жизни.
Он зажал ей рот рукой. В доме находились Кейт и его мать. Где-то тут же была еще и девушка салиши, а на кухне работала кухарка.
– Я мог бы заставить тебя.
Они в ярости смотрели друг на друга. Мэриен оттолкнула его руку.
– Ты не можешь меня заставить, – тихо, но со всей силой, какую могла собрать, сказала она.
– Я могу отнять у тебя… – Большим и указательным пальцами он изобразил кольцо. – Твою штуку. Я имею право.
Она вспомнила рассказы девушек мисс Долли о миссис Ву: чуток перебор марафета, чуток поскрести – и решила, что, если будет нужно, пойдет в Миссулу, через горы.
– Ты не можешь меня заставить, – повторила она. – Я найду способ.
На лице у Баркли отразилось беспокойство, затем отвращение.
– Ты кто? – спросил он совсем иначе, чем спрашивал раньше.
– Та, кем была всегда.
Он покачал головой:
– Нет. Ты изменилась.
– Это ты меня изменил. И пусть тебе будет стыдно.