– Возьмут, – мотнул головой Джейми.
После стрижки, когда они с Калебом уже почти добрались до дна бутылки, Джейми спросил:
– А если я не смогу?
– Что не сможешь?
Калеб лежал на койке, подложив руку под голову. Джейми сидел в кресле-качалке. Окна были распахнуты в теплую ночь.
– Воевать.
– Тогда, вероятно, погибнешь. Но в один прекрасный день все равно умрешь.
– Перестань.
– Ты не узнаешь этого, пока не окажешься в самой гуще.
– Тогда уже будет поздно.
– Я думаю, большинство ребят в самом деле не умеют воевать. Они просто там. Наращивают количество. Знаешь, можно ведь найти место, где не надо ни в кого стрелять. Есть куча разных мест.
– Все мне так говорят. Мэриен считает, я могу заняться пропагандой.
– Можно поваром или еще что-нибудь.
Кроме ножниц Берит, Калеб после продажи дома попросил старый граммофон Уоллеса и сейчас встал и, выбрав пластинку, поставил ее, завел граммофон, опустил иглу. Дебюсси. После первых звуков Джейми вспомнил, как в детстве смотрел через балясины перил на Уоллеса и его друзей, споривших об искусстве.
– А у тебя будет выбор?
Калеб сел на койку, перекинул ногу на ногу и закурил.
– Вряд ли. Ты когда-нибудь кого-нибудь убил? Хоть птицу?
– Пауков, мух. Рыб.
– А если нам завтра пойти на лося? Я бы тебя взял. Гон у самцов только начинается. Там интересно.
В надежде, что Калеб не заметит, насколько отвратительна ему сама мысль, Джейми устремил взгляд на дно чашки, погонял виски.
– По-моему, пустое дело убивать, только доказывая себе, что можешь.
– Городские охотники, которых я вожу на охоту, исключительно этим и занимаются. Лосей и косуль слишком много, вот беда, а волков и гризли почти не осталось…
– Благодаря вам, – вставил Джейми.
– …И они умирают с голода.
– Не уверен, что это хорошая проверка. Ведь если ты не убьешь лося, он-то все равно тебя не убьет.
Калеб допил виски и отставил чашку.
– Лося убить легче, чем человека, Джейми. Но тебе не нужно никого убивать.
– Конечно, можно сесть и примириться с тем, что я трус.
Калеб посмотрел ему в глаза:
– Ты не трус.
Джейми хотелось спросить у Калеба, уж не он ли убил Баркли Маккуина. Хотя какая разница? Были ведь люди, кого Джейми хотел убить: мальчишку, мучающего собаку, мистера Фэи, Баркли. Она есть в нем, потребность убивать.
– Хорошо. Завтра идем.
Джейми плохо спал. После виски хижина и стрекотание сверчков медленно кружились, а он лежал на полу у Калеба в центре тошнотворного водоворота и опять думал о письме Саре Фэи. Оно пришло в июле, когда Мэриен уже давно уехала.
Дорогой Джейми!
Надеюсь, ты не слишком осердишься на мое письмо – твой адрес мне дали в музее. Мы нехорошо расстались, и я с сожалением вспоминаю наш разговор. Мало ничего не делать, я продолжаю так думать, однако теперь, по прошествии времени, пришла к выводу, что непорядочно убеждать совершать насилие людей, ненавидящих его так, как ты. Я бы не хотела, хоть и понимаю: нынешняя война требует прежде всего количества. Это подводит меня к цели моего письма: я кое-что узнала. Все рода войск ищут художников, которые документировали бы происходящее. Мне рассказал один друг нашей семьи, занимающий высокую флотскую должность, поскольку мы, конечно, знаем множество художников, и я назвала твое имя. Насколько я понимаю, тебе придется пройти необходимый курс обучения, чтобы тебя отправили на войну, но не на фронт. Конечно, это опасно, но, если хочешь, я была бы счастлива связать тебя с нужными людьми.
Надеюсь, у тебя и твоей сестры все в порядке. Мой брат, Ирвинг, офицер на эсминце, а Льюис пошел в армию врачом. Я очень по ним скучаю.
Джейми не рассказал о письме Калебу, не упомянул его и когда писал Мэриен, из опасения, как бы они не подтвердили: это, по выражению Сары, «кое-что» прекрасный выход из его затруднений. Саре он тоже не ответил. Он не мог не согласиться с ее подспудной мыслью: дескать, стать военным художником формально значит исполнить свой долг, и все-таки разозлился. Она думала, он не справится. Миллионы других мужчин просто пошли на войну, а ему, считала Сара, нужно особое, теплое местечко. С другой стороны, он действительно пригоден для рисования намного больше, чем для службы в пехоте.
Джейми проснулся всего через пару часов в жару, с пересохшим ртом, сердце колотилось. В воздухе маслянисто пахло кофе. Хотя была еще глубокая ночь, Калеб уже встал и разбивал яйца, поставив сковородку на горелку.
Они молча позавтракали. Калеб велел ему идти на улицу и отдраить себя мылом у колонки, чтобы лось не сразу почуял запах. Когда тьма разбавилась до темно-синего, они отправились в лес. Несколько часов Джейми шел за Калебом с винтовкой на спине, болью в голове и изжогой в пищеводе. Он не спрашивал, куда они идут. Между стволов, ветвей плыли облака синего тумана. Джейми старался ступать точно в след Калебу, производить как можно меньше шума, но тот скользил, как змея, почти бесшумно, а Джейми топал, будто лошадь-тяжеловоз. У него под ногой хрустнула веточка. Калеб обернулся.
– Прости, – прошептал Джейми.
Калеб поднял руку. Джейми остановился.
Калеб словно к чему-то прислушивался, но Джейми, до боли напрягая слух, слышал только тихо падающие капли, а еще окружающую тишину, пронзаемую звуками, которые невозможно уловить: растущая трава, ползающие насекомые, дрейфующий песок. Он знал, на войне такая тишина загущена возможностью невидимого, кем-то нацеливаемого оружия. Калеб снял с пояса бамбуковый стебель и свистнул. Резкий звук взметнулся на вершину и опустился до хлюпанья. Они ждали. Где-то далеко взвыл лось. Калеб махнул влево, и они продолжили путь.
У небольшого озера Калеб указал на следы копыт и мазки грязи вывалявшихся в ней животных на деревьях. Через некоторое время он опять остановился и присел, положив винтовку на колени. Джейми сел на подушку из хвойных иголок, прислонившись к стволу. Ничего не было видно, один туман. Джейми позволил себе закрыть глаза.
Скоро Калеб потряс его за плечо и разбудил. Выступы твердой коры впились в спину, по подбородку текла слюна. Калеб кивнул на луг, показавшийся сразу за деревьями. Желтый свет пронизывал клоки тумана, еще висевшего над самой травой. По лугу медленно, пощипывая траву, шло стадо лосей: самки с шишковатыми ногами и ушами, как у мулов, самец в хвосте, бдительный, с темной шерстью на загривке, густом, рваном, будто львиная грива.
Джейми поднял винтовку. Они подползли к опушке.
– Отличная позиция для выстрела, – выдохнул Калеб. – Подожди.
Джейми взвел курок, приложился щекой к прикладу. Лось подошел ближе. В прицел Джейми смотрел, как он поднял голову и наклонил ее так, что рога слева легли параллельно спине. Черный нос заходил, задрожал; во внутренних уголках напряженных в брачный период глаз показался белок.
– Давай, – прошептал Калеб.
Зверь был мощный, полный жизни. Джейми представил, как у него подкашиваются ноги, восхитительные рога падают на траву, будто отброшенные вилы. Он опустил ружье. Калеб рефлекторно поднял свое, привыкнув стрелять, когда другие промахиваются.
– Не надо, – попросил Джейми.
Лось посмотрел в их сторону, повел ушами. Джейми вскочил и, размахивая руками, закричал. Лось развернулся и побежал, за ним рванули и лосихи. Стадо с глухим топотом стремительно мчалось по лугу, яркими пятнами мелькали бежевые бока, потом их поглотил туман.
Англия
Август – ноябрь 1942 г.
Сразу после приезда Мэриен в Лондон
Сначала Мэриен и остальных летчиков направили в Лутон, к северу от Лондона, на инструктаж и пробные полеты. Всем им, мужчинам и женщинам, пришлось начинать с самого начала, невзирая на опыт.
– У вас может быть две тысячи налетанных часов, а может быть два, – сказал инструктор, – вам все равно придется сидеть здесь, слушать, а потом сдавать экзамены.
Они ходили в гражданском (военную форму для них шили в Лондоне, в «Остин Риде»), а для полетов выдали большие, бесформенные сидкоты.
Мэриен все было очень интересно, так как она, кроме давным-давно выхваченных в библиотеке Миссулы отрывочных сведений, никогда не изучала аэродинамику, не училась азбуке Морзе и систематически не занималась навигацией и метеорологией. Лутон стал школой ее юношеской мечты: ряды парт, за ними летчики, стены увешаны разными картами, схемами двигателей и приборов. «Не отважно, а осторожно». Инструктор так часто повторял эти слова, что они превратились в своего рода заклинание. Задача летчиков состояла не в проявлении героизма; им предстояло четко, быстро переправлять самолеты туда, где они нужны. И притом не повредить их, по крайней мере не нанести больше повреждений, чем уже есть. Летать они будут и на совсем новеньких образцах, и на покореженных в боях машинах. А может статься, и перевозить друг друга в напрочь убитых «гробах».
Вспомогательный транспорт действовал в рамках продуманной и смелой, по мнению Мэриен, системы. После окончания летной школы в Лутоне, где пилоты летали на легких самолетах, в основном открытых бипланах, и выполнения определенного количества трассовых полетов, их направляли в штаб-квартиру Уайт Уолтем, к западу от Лондона, где они тренировались на одномоторных истребителях класса-2, в том числе на «хоукер харрикейнах», а после испытательного периода – на «спитфайрах». Когда пилоты доказывали, что могут с ними справиться, их командировали в один из четырнадцати отрядов авиатранспортной службы: самый северный располагался в шотландском Лоссимуте, самый южный – в Хамбле, недалеко от Саутгемптона, где завод «Супермарин» выпускал «спитфайры», их требовалось транспортировать, прежде чем успевали разбомбить немцы.
Каждому летчику выдали небольшую книжечку, скрепленную сверху двумя металлическими кольцами, на синей холщовой обложке стояли желтые штампы «Летчики авиатранспортной службы» и «Только для служебного пользования». В ней содержалась информация обо всех самолетах, за штурвалом которых они могли оказаться; после беглого просмотра характеристик летчики должны были уметь взлететь на незнакомых моделях. Если они осваивали самолеты класса-2, то возвращались в Уайт Уолтем и пересаживались на легкие двухмоторные самолеты класса-3, и так далее, вплоть до самолетов класса-5 – громоздких четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков. В класс-6 входили гидросамолеты, но женщинам на них летать не разрешалось, поскольку тогда их пришлось бы включ