Ноябрь – декабрь 1942 г.
Продолжение
Наконец пришло письмо от Джейми, датированное сентябрем. Он собрался на флот художником.
Кто бы мог подумать, что такое бывает? Я точно нет, но мне написала об этом Сара Фэи. Сначала я думал в любом случае пойти в армию, но потом все-таки решился на художество. В конце концов, им нужен художник, а я и есть художник. Скоро уезжаю на инструктаж в Сан-Диего, а дальше не знаю. Надеюсь, ты не будешь волноваться, по крайней мере не так, как я волнуюсь за тебя.
Значит, свершилось. Война добралась и до Джейми. Мэриен не «волновалась», неправильное слово. Может быть, боялась. Предвкушала горечь от того, что придется увидеть брату, как он изменится. Калеб тоже ушел в армию. Мэриен ничего не могла сделать ни для того, ни для другого и пыталась отгонять страхи.
По мере приближения зимы погода ухудшалась, все больше затрудняя трассовые полеты, и в начале ноября – Мэриен налетала только восемнадцать из двадцати пяти – Вспомогательный транспорт, отменив собственные требования, дал ей самолет и увольнительную на четыре дня. Рут еще нужно было совершить несколько полетов, поэтому Мэриен отправилась в Лондон одна, правда, как выяснилось, без Рут даже в самых знакомых районах города она робеет и стесняется. Клуб Красного Креста, такой симпатичный, открытый, когда они бывали тут вместе с Рут, немного пугал. Мэриен привыкла полагаться на то, что в разговоры ее втягивала Рут – так акробат в цирке перебрасывает партнера другому артисту. Когда какой-то капитан ВВС попытался в баре завязать с ней разговор, Мэриен удалось выдавить из себя лишь самые банальные фразы, после чего она при первой же возможности бежала.
Мэриен вдруг поняла, что любит Рут.
Понимание – именно в таких словах, полностью, окончательно – пришло к ней на второй день в Лондоне. Она явилась в «Остин Рид» забрать форму и, глядя на себя в напольное зеркало, пока портной возился с манжетами синего кителя, мечтала, чтобы здесь стояла Рут, которая заполнила бы молчание своей болтовней. Она думала о Рут и вдруг обратила внимание, что у нее изменилось лицо.
Отметила вспыхнувший румянец, испуг на лице, однако не могла разобраться в вызвавших их чувствах. Мэриен была огорошена, причем как тем, что предмет ее любви – женщина (кроме той встречи в Кордове она никогда не думала о женщинах), так и тем, что после Баркли способна вообще кого-то полюбить через столько лет, наполненных усилиями намертво заморозить на севере свое сердце, ожиданием, чтобы ветер выдул его в ноль.
Но вопрос заключался в том, что теперь делать, и ответ состоял из одного слова – ничего. Рут – ласковая, близкая подруга, но, конечно же, чувства Мэриен вызовут у нее недоумение, или оттолкнут, или испугают. Рут замужем. Мэриен почудилось, в ту ночь, когда они втиснулись в одну кровать в будке пожарной охраны, между ними возникло напряжение, но, разумеется, она нафантазировала. Разумеется, Рут просто хотела согреться. Разумеется, она ни за что и никогда не пойдет на… Мэриен не знала, как назвать то, чего ей хочется. Может быть, обладание. Несомненно, касание. Близость у них уже была, но Мэриен хотелось чего-то более важного, целенаправленного. Она не могла рисковать, открывшись Рут. Та отвернется от нее, а это неприемлемо, хотя, даже сказав себе так, Мэриен не могла до конца поверить, что Рут прогонит ее.
Она ведь всегда все понимает. Почему же не понять этого?
Потому что это патология, потому что это оскорбление, потому что Рут придет в ужас и почувствует себя преданной. И даже если каким-то чудом поймет, понимание еще не есть взаимность. Понимание без взаимности, конечно, будет иметь тот же результат, что и разрыв: она потеряет Рут. Когда Мэриен полюбила Рут? В момент знакомства, еще ни о чем не догадываясь? Когда та взяла ее за подбородок и принялась рассматривать? В Баркли она влюбилась, когда тот посмотрел на нее у мисс Долли. Почему она так реагирует, когда на нее смотрят?
Как-то раз они с Рут были в клубе Красного Креста и завыли сирены, но, вместо того чтобы спуститься в убежище, они поднялись на крышу, в гибельную ночь. Им говорили, что такие спорадические бомбежки ничто по сравнению с самыми страшными, когда от огромных розовых гор дыма, казалось, съеживается само небо. Но все же они слышали скрежет и гул немецких двигателей, глухие взрывы зажигательных снарядов, видели немые, пустые лица заградительных аэростатов, самолеты, пойманные, как мотыльки, лучами прожекторов. На город валились бомбы. Белые зенитные снаряды вспыхивали в небе. А за ними в разрывах дыма и бегущих облаков бесстрастно светили звезды.
Кругом горело, пусть даже не рядом с Красным Крестом, и Мэриен задумалась, а есть ли в огне люди. Конечно, они там были, но она надеялась, что каким-то чудом все-таки нет. Рут, не отводя взгляда от жуткого зрелища, взяла Мэриен за руку. Какое несоразмерное утешение принесла ее маленькая ладонь. Теплое пожатие послужило неким противовесом лежавшему кверху пузом городу, по мере распространения огня становившемуся все ярче.
Выйдя из «Остин Рида» с тяжелым пакетом, где лежала форма, Мэриен не знала, как ей теперь смотреть на Рут, как делать вид, будто ничего не изменилось. Ощущение легкости, надежности уйдет, в присутствии Рут она будет испытывать лишь тоску и одиночество. Надо подождать, пока все пройдет. Можно ведь разлюбить. Люди почти неизбежно перестают любить. И слегка отодвинув головокружительную непосредственность чувств, Мэриен сочла их бесперспективность благом: она больше не имела права попасться в любовную ловушку. Она не попадется.
В клубе Красного Креста ее ждали инструкции, показавшиеся божественным провидением. Лутон кончился, ей надо было ехать прямо в Уайт Уолтем, так как ее допустили к самолетам класса-2. Она не увидит Рут, сейчас не увидит.
Уайт Уолтем располагался в симпатичном ярмарочном городке Мейденхед[8] («Господи, ну и название», – сказала Рут) с фахверковыми домами, выстроившимися вдоль неторопливого течения Темзы. Мэриен нашла комнату в маленькой гостинице недалеко от аэродрома, лишь чуть дороже квартиры на постое. Она вернулась в классные комнаты и засела за компрессоры, карбюраторы и тому подобное. Две недели посещала лекции, а потом опять стала подниматься в небо, на «гарвардах», таких же как тот, на котором она сдавала экзамен в Монреале, испугавшись их мощности после вялых трассовых полетов на «тайгерах» и «мэджистерах».
Неподалеку располагался новый Американский клуб с бассейном (закрытым на зиму), террасой и баром. Иногда она ходила туда с другими летчиками выпить по коктейлю, но говорила мало. Без Рут никто не пытался втянуть ее в разговор. Беседуя с людьми, она всегда чувствовала себя неуверенно и совершенно не помнила, как обстояли дела до Баркли, до Аляски.
Мэриен купила мопед и в свободное время и при наличии талонов на бензин ездила по округе. В Хенли она смотрела на греблю. У Итонского колледжа мальчики играли в регби или слонялись во фраках возле кирпичных строений с зубчатыми стенами. Она побывала в деревнях, где можно было забыть, что идет война, и в деревнях, представлявших собой почти сплошь воронки, проезжала мимо обломков B-17 в буковых рощах. Но в основном ее окружали трава, деревья, каменные стены, овцы.
Как-то днем, после тряского кружения в «гарварде», Мэриен вернулась в летную контору и увидела там Рут в синей форме.
– Привет, незнакомка, – улыбнулась та.
Мэриен страшно обрадовалась, но тут же испытала ужас и отвращение, и Рут, уже шагнув к ней, чтобы обнять, заметив перемену, замялась. Они поздоровались скомканно, неловко, как если бы обнялись два манекена.
– Хотела написать тебе, мне дали крылья… и шмотки. – Рут на секунду встала в позу манекенщицы. – Ненадолго посылали в Рэтклифф. В основном работаю таксистом. Вон там я. – Она показала в окно на «Фэрчайлд-24». – Но, когда перебросили сюда, решила, что увижусь с тобой и могу не писать.
– Поздравляю.
Мэриен отвернулась и принялась изучать большую карту Британии на стене, где ежедневно помечали новые точки расположения заградительных аэростатов и запретные для полета зоны.
– Ты уехала из Лондона, и ни звука, – полуспросила Рут.
– Было много дел.
Рут подождала более развернутого ответа, а не дождавшись, сказала:
– Но ты же, надеюсь, по мне скучала. Хоть и не писала.
Ужаленная, Мэриен перевела взгляд с карты на свои ботинки. Рут подошла ближе.
– Ты такая странная. Что-нибудь случилось? Я что-то сделала не так?
– Ничего. Неважно себя чувствую. Больше ничего. – Мэриен забросила за плечо парашют. – Мне надо идти.
Рут не окликнула ее, не пошла за ней. Отъезжая на мопеде в гостиницу, Мэриен видела, как «Фэрчайлд» поднялся в воздух и исчез.
Через две недели, в редкий для середины декабря ясный день, Мэриен допустили до ее первого «спита». Она доставила «Харрикейн» в Солсбери, и безо всякой торжественности диспетчер толкнул ей по стойке новое полетное задание.
Самолет ждал, его длинный обтекатель с отверстиями смотрел вверх. На случай фоторазведки «спитфайр» закамуфлировали и, кроме черного пропеллера, опознавательных знаков и триколора, выкрасили корпус в васильково-синий цвет, как будто к нему пристало небо. На борту не было ни бомб, ни пулеметов, значит, самолет будет легким, быстрым, быстро достигнет потолка (выше сорока тысяч футов) и вместит достаточно топлива, чтобы долететь до Германии и обратно. Летчицы Вспомогательного транспорта единодушно считали «спитфайр», героя Битвы за Британию и символ храбрости королевских ВВС, женским самолетом. Кабина небольшая, женщина вминалась в нее, как палец в перчатку. Приборы реагировали на малейшее касание. Мужчины, считали они, применяя слишком много физической силы, из желания главенствовать над самолетом лишали его присущей ему элегантности. Одна англичанка потеряла жениха, когда тот пытался подняться на «спите» с авиадиспетчером на коленях, в шутку собираясь его куда-то подбр