осить, и не смог отвести рычаг обратно на нужную позицию, потому что два мужских тела заполнили кабину до отказа. Оба погибли.
Мэриен забралась в самолет, сверилась с инструкцией, начала проверку. Она много летала на «харрикейнах», которые любила и которые не сильно отличались от «спита», но в этом самолете было что-то по-новому волнующее: тесные объятия кабины, готовность, с какой приборы реагировали на движения рук и ног. Двигатель завелся с резким шумом, равномерно защелкал, по-особому загудел. Мэриен не стала тратить время, руля по полю, так как «спиты» нередко перегревались на земле. Она походила носом из стороны в сторону, стараясь понять, куда двигаться. В кабине очень быстро стало жарко, Мэриен вспотела. Самолет задуман для того, чтобы находиться в воздухе. Она прибавила скорости. Мимо пронеслось слякотное поле. Скачок через колею, и земля отпустила ее.
Этот «спит» ждали в Колерне, в графстве Уилтшир, недалеко. Она не торопилась, выписывая запрещенные развороты, петли, выскабливая и разрезая небо тонкими, скругленными крыльями, земля металась сверху вниз. Под куполом из плексигласа Мэриен стала центром, точкой, вокруг нее вращалось все. Она круто набрала высоту, выровнялась. Десять тысяч футов. Уже выше, чем разрешалось. В самолете имелась система поддержания давления, но в инструкции говорилось, что ее необходимо отключить; низко летающие пилоты авиатранспортной службы не имели права ей пользоваться.
Она поднимется только немножко. Потянула штурвал. Триста миль в час. Хочется размазать самолет по небу – синее по синему. Вверх. Пятнадцать тысяч футов. Ее могло снести, приходилось быть осторожной, но Мэриен хорошо чувствовала приборы. Британия внизу дала земной кривизны; поля и живые изгороди скользили радужными переливами на поверхности мыльного пузыря. Вверх. Семнадцать тысяч футов. Нужно быть внимательной, скоро спускаться. Воздуха в легких осталось немного. Мэриен вспомнила, как отказал двигатель «трэвел эйра», когда она взлетела слишком высоко над Миссулой. Откуда у нее желание дойти до самого края, чтобы отбросило назад? Она ощутила начало страха, так обморожение начинается в теплом нутре, не на коже.
В разреженном воздухе самолет летел быстрее, почти четыреста миль в час. Долго так продолжаться не могло. И все-таки вверх. Ей надо понять, что наверху, оторваться от того, что внизу. Оторваться от Рут. От мира, в котором Джейми пошел на войну. Уже холодно. Слишком высоко, но еще чуть-чуть, и она все узнает. Она была уверена. Вроде бы двигатель работал спокойно, но стрелка высотомера двигалась вправо. На периферии зрения небо стало полуночно-синим, темнота кровоточила вверх, внутрь, она будто тонула.
Приземлившись, проехавшись по посадочной полосе, выключив двигатель, Мэриен посидела в кабине. Холод внутри не уходил, голова болела. Когда она наконец решила открыть фонарь, рука дрожала. Мэриен прошла в диспетчерскую, отдала полетное задание и получила новое: в Рексем требовалось перегнать «Майлз Мастер».
– Все в порядке? – спросил диспетчер, принявший задание. – У вас зеленоватый подбородок.
– Все хорошо. Только перед отлетом выпью кофе.
Она прошла в столовую, где, читая газету, за столом сидела Рут. Мир сузился до нее, точно как когда Мэриен теряла сознание, до последней пробившейся через пропеллер искры света.
На звук шагов Рут подняла пустой взгляд, потом встала и подошла к ней.
– Ты в порядке? – спросила она. – У тебя совсем измученный вид.
В столовой сидели еще двое летчиков, они тоже читали газеты.
– Просто голова болит.
– С каких это пор ты такая хрупкая? Того и гляди, в следующий раз расскажешь мне про плохое настроение.
Мэриен посмотрела на летчиков.
– Я думала, кофе поможет.
– Я возьму, – предложила Рут. – Иди на улицу. Подыши свежим воздухом. Я сейчас приду.
Кирпичная стена холодила спину, но солнце согревало лицо, глаза болели. Щурясь, Мэриен приняла у Рут чашку. Горький кофе раздражал рот, но был очень горячий.
– Что с тобой происходит? – спросила Рут. – Ты такая странная.
– Что ты здесь делаешь? – спросила в свою очередь Мэриен.
Рут, похоже, решила не давить и ответила:
– Перегоняю, что же еще? Похоже, они думают, я неплохо справляюсь, поскольку больше не занимаюсь ничем. Изредка гоняю «моты», ура. Что бы делала мобилизация, если бы не этот захудалый биплан? Но на следующей неделе наконец возвращаюсь в Уайт Уолтем. Мы снова будем вместе. – Последние слова она произнесла с деланой радостью.
– Я тогда уже могу уехать.
Рут полезла в карман за сигаретами и, закурив, сказала:
– Похоже, мы вошли в антифазу.
Мэриен заметила аэроплан, стоявший у ангара.
– Меня, наверное, скоро откомандируют. Я только прилетела на первом «спите».
– Который синий? И как?
Придя в себя, Мэриен обнаружила, что штопором идет вниз, а вертушка из полей и живых изгородей слилась в одно пятно.
– Как все и говорят.
– Божественно?
– Более или менее.
– Умираю от зависти.
С минуту они молчали. Кофе и богатый кислородом воздух чуть ослабили головную боль, хотя сигарета Рут нет.
– Если бы ты написала, я бы сообщила тебе, что Эдди уже здесь, на инструктаже в Бовингдоне, – добавила Рут.
– Правда?
– Правда. – Вспомнив отстраненность Мэриен, Рут попрохладнела.
– Рада за тебя.
Мэриен знала, что в голосе радости не было совсем. Она никогда не испытывала такой ревности, такой остроты ее жала.
Далекий двигатель гундосо запел единственную ноту, усилившуюся по мере приближения. Появившийся «спитфайр» выровнялся, сел.
– Мой пассажир, – сказала Рут. – Пора идти. – Она потушила сигарету о кирпичную стену и положила окурок в карман. – Увидимся, Грейвз. – И пошла прочь.
– Рут, – позвала Мэриен.
Та обернулась. Все, что Мэриен собиралась сказать, застряло в горле.
– Увидимся.
Рут, кажется, совсем пала духом. Мэриен видела ее печаль, которой не понимала.
– Ну да, – кивнула она.
Прежде чем Рут перебросили в Уайт Уолтем, Мэриен перевели в шестой отряд авиатранспортной службы в Рэтклиффе. Ей опять стало легче, и она так и не написала подруге.
Отдайся страсти
– Мы готовы снимать! – кричал Барт. – Настроились! Никаких разговоров, пожалуйста! Тишина, пожалуйста. Звук есть. Камера. Смотрим объектив, проверяем все еще раз. Прекратите всякую работу, прекратите разговоры. Смотрим последний раз. Актеры – пошли!
Жизнь полна звуков, а съемки – тишины. Мы снимали в музыкальном ретроклубе в центре Лос-Анджелеса, большом помещении с галереей, оформленном под лондонский ночной клуб военного времени. Статистов распределили так, чтобы зал казался забитым, и они, бесшумно двигаясь во вращающихся лучах прожекторов, делали вид, будто болтают и смеются, и страшно прели в своих костюмах, поскольку кондиционеры произвели бы слишком много шума. Массовка танцевала в тишине, оркестранты в белых пиджаках, выдвигая кулисы тромбонов, притворялись, будто играют, а дирижер дирижировал музыкой, существовавшей только в его крошечных наушниках.
После того как поцелуй с Алексеем взорвал интернет, мне запретили вообще открывать рот. Шивон и наши пиарщики по экстренным ситуациям решили, лучше всего сделать заявление, что я, мол, не комментирую свою личную жизнь, и пусть все крики летят в пустоту.
На улице, по раскаленному добела тротуару, парни в черных футболках толкали грохочущие тележки, заваленные полезной ерундой: катушками изоленты, мотками кабеля, штативами, осветительными стойками, большими квадратами резинового напольного покрытия. Улицу перегородили грузовики и фуры. Вокруг суетились парикмахерши и гримерши, их пояса отяжелели от щеток, зажимов, пульверизаторов и больших нейлоновых мешков, похожих на те, где дрессировщики носят угощения для животных.
Вместе с актером, играющим Эдди, я изгибалась и вертелась вместе с другими изгибающимися и вертящимися парами, которые, если бы в таком клубе танцевала настоящая Мэриен Грейвз, были бы поглощены собственной жизнью, но теперь служили просто массовкой, обязанной наполнить мой мир, чтобы он показался реальным. Вокруг меня ездила камера, над головой смазанной черной луной зависла стрела крана, и мне предстояло запасть на мужа подруги.
– Рут моя подруга, – сказала я Эдди.
– Ее здесь нет, – ответил он. – А я завтра полечу над Германией и, может быть, не вернусь. Ну, что скажешь?
Если у меня когда и случался полноценный кризис, если я когда по-взрослому, без дураков и теряла самообладание, по крайней мере в голове, так в неделю после Вегаса.
Алексей не отвечал на мои СМС и звонки. Не делал никаких публичных заявлений. В конце концов он прислал мне мейл, где говорилось, что нужно многое уладить, сосредоточиться на семье и он не выйдет на связь как минимум какое-то время.
Мне хотелось разодрать свою жизнь в клочья, отшвырнуть всех, кого я знала, поскольку все, кого я знала, меня разочаровали, выстроить новое существование с нуля. Хотелось выскочить из системы прошлого, из всех цепных реакций. Хотелось стать большим взрывом.
Но я взяла бутылку скотча и пошла к сэру Хьюго. М. Г. провез меня сто футов между нашими воротами, потому что папарацци в конце моей подъездной аллеи буквально поедали друг друга заживо.
– Дорогая, ты становишься токсичным активом, – холодно сказал Хьюго. – Тебе повезло, мы не можем тебя вышвырнуть.
Мы стояли на кухне, он налил два стакана почти до краев.
– В прошлый раз ты говорил, я добавила себе интересности.
– Всему есть предел. Нам нужны женщины, они будут смотреть фильм, а женщины, как правило, не любят тех, кто разрушает семьи. Знаю, нечестно, знаю, виноваты оба, но достается тебе. Мы хотим, чтобы зритель смотрел на тебя и видел Мэриен Грейвз, а не думал о шалаве из таблоидов, которую без конца ловят на том, что она кувыркается направо и налево не с теми мужиками. – Он потянулся чокнуться: – Будем.