– Наездами.
– Одна моя работа выставлена в городском музее. Можете посмотреть.
Я уже хотела сказать «хорошо, до свидания» и разъединиться, не собираясь ни лицезреть ее шедевры, ни звонить ей потом, как вдруг нечто странное пришло мне в голову:
– А откуда у вас письма Мэриен?
– Она кое-что мне оставила. Картины, фамильные ценности. Один пекарь в Миссуле любезно хранил все у себя в подвале до ее исчезновения. Юристы распорядились переправить хозяйство моей матери. Там были и письма. Возможно, это ошибка. Возможно, она не собиралась их передавать.
Мне все еще чего-то не хватало.
– Но почему она вообще что-то вам оставила?
Аделаида молчала так долго, что я проверила, не прервалось ли соединение. Наконец она сказала:
– Я просила бы вас, чтобы это пока осталось между нами, хотя, наверное, на самом деле все не так уж важно, но Джейми Грейвз – мой родной отец.
Война
Англия
Декабрь 1943 г.
На следующий день
Фермерское поле, куда села Мэриен, оказалось всего в тридцати милях от второго отряда авиатранспортной службы в Уитчерче. Она думала, у нее хватит топлива. Если нет, найдет еще какое-нибудь поле. Мэриен провела ночь на холодном полу кухни фермера, чья жена подозрительно косилась на нее, а утром ей удалось поднять «спит» с земли, долететь до Уитчерча, заправиться и доставить самолет в Косфорд. Погодные условия, объяснила она диспетчеру. Самолет остался цел и невредим, поэтому выбранили ее лишь формально, предупредив, однако, что придется доложить. Прекрасно, ответила Мэриен. Когда она добралась на Энсоне до Хамбла, спустились сумерки. Она машинально села на мотоцикл, нашарила ключ зажигания. Бездумно, не зная толком, куда едет, двинулась к лагерю Калеба. За две мили у нее закончился бензин, и оставшуюся часть пути она прошла пешком.
У ворот она спокойно бессчетное количество раз повторила: ей нужно видеть Калеба Биттеррута. Наконец военный полицейский сдался и сказал, что нельзя просто так являться, что лагерь закрыт, что, какие бы дела ни были у нее с Биттеррутом, это не проблема армии Соединенных Штатов, что она вторгается на территорию ВВС США, мисс, и будет наказана. В конце концов он велел ей сесть и подождать, а сам ушел на разведку.
Странно вело себя время. Мэриен будто вышла из него и вернулась обратно, только когда к ней в будке примостился Калеб. Он понял, Джейми погиб. Ему стоило только посмотреть на нее. Мэриен испытала благодарность, что не нужно произносить слова. Вдруг она расплакалась и не могла остановиться.
Появился еще один человек, врач, решила она. Он дал ей две таблетки и бумажный стаканчик с водой.
После этого время остановилось, а потом, спотыкаясь, опять пошло, как будто это еще одна машина, у которой кончилось горючее. Встречные фары с заглушками и затененные каменные стены между залитыми лунным светом полями и древними деревьями создавали над дорогой и сильной тряской джипа туннели тьмы. Мэриен каким-то образом удалось показать водителю путь до мопеда, и они с Калебом втащили его в маленький кузов. Потом была вращающаяся дверь «Полигона», рука Калеба у нее на плече, желтый свет вестибюля за маскировочными портьерами, Рут в синей рубашке Вспомогательного транспорта, развалившаяся в вольтеровском кресле. Когда Мэриен с Калебом вошли, они встала и спросила, что случилось, спросила у Калеба, кто он такой, потребовала объяснить, что происходит. Мэриен удивилась, как Рут может быть такой жестокой – спрашивать, заставлять ее произносить слова. Она помнила, как ехала на лифте и оба поддерживали ее. Как Рут ее раздела, а Калеб уложил в постель. Свой собственный голос, хриплый, велевший Рут уйти, потому что она хочет только Калеба.
Когда она проснулась, Калеб спал в кресле, а Рут ушла. Она удивилась, почему он у нее в комнате, потом вспомнила и выбросила руки, во-первых, защищаясь от того, что знала, а во-вторых, чтобы он подошел к ней.
Небесный ветер
Я вылезла из самолета и пошла к ангару, где меня ждал мужчина: Баркли Маккуин, бутлегер, мой будущий муж. Я чувствовала себя сильной, умелой, чувствовала, как мне подчиняется все чертово небо. Он слышал, я умею летать, сказал Баркли. Ему нужен пилот.
– Снято!
«Хэдли, пройди еще раз, пожалуйста».
Мы снимали на Аляске, игравшей в фильме не только себя, но и Монтану, так театральные артисты играют несколько ролей и в целях экономии, и чтобы покрасоваться.
Я вылезла из самолета и пошла к ангару, где меня ждал мужчина. Он слышал, я умею летать. Ему нужен пилот. Нужно забрать из Канады – многозначительная пауза – товар. Я знала, этот человек изменит мою жизнь, и испугалась. Подпустила в глаза страха. Нас со всех сторон окружали горы, ржавели осенние деревья.
Мне думалось, играя Мэриен Грейвз, я должна изображать человека, лишенного страха, но теперь поняла, дело совсем в другом. Дело в том, чтобы стать человеком, обращающимся со страхом, не как с богом, нуждающимся в умилостивлении.
Поскольку фильмы снимают совершенно не в той последовательности, мы как будто взяли жизнь Мэриен и, бросив с большой высоты на что-то твердое, каждый день поднимали разные кусочки и вдавливали их на нужное место, выстилая дорогу обратно к началу, которое стало ее смертью, оно же и концом. Только в силу случайности и расписания звукового павильона последнюю сцену – крушение – мы будем снимать в последнюю очередь, но я радовалась. Я хотела завершения. Хотела, чтобы конец стал концом. Прав Барт, когда говорил, что мы не всегда видим начала. Концы обычно найти проще.
Однако чем больше во мне накапливалось Мэриен, тем больше я ощущала с той стороны пустоту, пустое пространство, вместившее, но не содержащее правду. У Джейми Грейвза была дочь, что Мэриен знала. И об этой правде никто даже не подозревал.
«Дорогая, ты откровение, – написал мне Хьюго как-то вечером, посмотрев отснятый материал. – Я тебя почти не вижу, даже прищурившись».
Когда у меня выдалось свободное утро, я пошла в анкориджский музей. Под инсталляцию Аделаиды Скотт выделили отдельный зал. Временная выставка, указывалось на табличке. Ниже перечислялись спонсоры, сделавшие ее возможной, в том числе Кэрол Файфер. По центру бледного деревянного пола под потолочным окном стоял огромный керамический цилиндр, может, десяти футов в высоту и двадцати диаметром, его поверхность испестрили бесконечное множество мельчайших черных выскобленных черточек, в совокупности создававших образ моря, подернутого светом, течением и ветром. В верхней части протянулся мягко вырезанный горизонт с намеком на облака и далеких птиц.
Окружая барабан, с потолка свисал гладкий круглый занавес из твердого жемчужно-белого пластика, на котором был выдавлен тот же образ, то же море. Я обошла объект по круговому коридору между цилиндром и занавесом, между двумя вариантами одного и того же. Хотела отойти, чтобы выгоднее смотрелось целое, но конструкция этого не позволяла. Вы попадали в ловушку.
Мы с Редвудом сидели на верхнем этаже анкориджской гостиницы в баре из дерева, латуни и окон. Внизу неровный асфальтовый край города соприкасался с расстилающейся широкой полосой воды, на той стороне виднелся поросший лесом холм, а за ним вдалеке высилась Денали – в двухстах милях, но такая огромная, что белая вершина все равно поднималась над горизонтом.
– Мне звонила Аделаида Скотт, – сказала я.
– Правда? Зачем?
Меня затрясло мелкой дрожью, но я пошла дальше:
– Сообщила, что у нее есть несколько писем Мэриен, которые могли бы меня заинтересовать.
Редвуд чуть не обиделся:
– Тебя?! Почему тебя?
Конечно, я и сама задавала себе данный вопрос и все-таки огрызнулась:
– Спроси у нее.
– И что в них?
– Не знаю. Она не вдавалась в подробности.
Я поиграла в стакане оливкой на зубочистке.
– Прости, я просто… Она говорила так, как будто письма могут все изменить? За ужином мадам с очаровательной непреклонностью утверждала, будто не знает ничего интересного. А теперь уже поздновато.
Я собиралась сообщить ему, кто отец Аделаиды, но решила, не могу. Сказать означало лишь впрыснуть дофамина, почувствовать собственную важность, повязать себя с Редвудом. Стоит мне произнести нужные для этого слова, информация будет принадлежать не только мне, но и ему, потом неизбежно Кэрол, а потом всем. Было нелепо испытывать собственнические чувства по отношению к факту, который не имел ко мне никакого отношения, и все же я их испытывала. Строго говоря, Аделаида не запретила мне рассказывать. Она заявила, что устала хранить тайны и не собирается заставлять меня. По ее словам, поделившись со мной, она словно играет в русскую рулетку, но в хорошем смысле. Я ее поняла. Ведь я тоже бросила флешку Гвендолин.
– Думаю, мама не в курсе, что у Аделаиды есть письма. – Редвуд разволновался. – А кто-нибудь в курсе? Однако нам следовало знать, из-за фильма. Почему она промолчала? Она правда не рассказала, что в них?
– Вряд ли они так уж важны.
– А могут быть по-настоящему важны. Черт. Ты не спросишь у нее, могу ли я их прочесть? Если честно, меня несколько задевает, что она не показала их маме. А что, если там какое-то невероятное откровение, а она облегчит душу только после окончания съемок? Она способна на это? Мы можем попросить ее так не поступать?
– Ты можешь попросить ее о чем угодно.
– Но в качестве доверенного лица она выбрала тебя. Судя по всему.
Мне не надо было ничего говорить. Въедливость Редвуда меня оттолкнула, и я изо всех сил вцепилась в мою драгоценную крупицу знания. «Мою, не твою».
Я размышляла о том, каково быть Мэриен, что имело ко мне непосредственное отношение, но фильм с каждым съемочным днем интересовал меня все меньше. Мне было уже плевать, получится ли он. Я перестала воображать себя с «Оскаром». Маленькая искорка правды – знакомство Мэриен Грейвз с племянницей перед исчезновением – подмыла фундамент, проломилась через искусственность; так в мультиках фасад здания может рухнуть