Пять лет назад, когда вроде бы и возраст подошел, и раны фронтовые дали о себе знать, оформил Михаил Антонович официально пенсию. И однажды задумал подсчитать, кем же стали его бывшие ученики. Память у математика Турко отличная, имен и фамилий помнит он множество. Но и она не дала точной цифры. Тем не менее 73 человека стали учителями, из них 28 — математиками, а Машенька Дмитрук (она же — Мария Александровна) преподает нынче математику в Брестском педагогическом институте. Сорок шесть учеников стали инженерами, почти пятьдесят — врачами, двадцать — офицерами, пятнадцать — юристами, больше ста работают бухгалтерами, агрономами, зоотехниками. Густав Сергеевич Мазуркевич — теперь доктор медицинских наук, живет в Ленинграде. Отделом культуры ЦК Компартии Белоруссии заведует Иван Иванович Антонович — также ученик Михаила Антоновича. Список этот можно продолжать долго.
Но не только званиями учеными своих бывших воспитанников гордится Турко-старший. Своятичи — отделение колхоза «Беларусь». В хозяйстве этом живет и работает 1200 колхозников. Чтобы стать дояркой, здесь надо записаться в очередь, а одна из самых уважаемых профессий — механизатор. И трудно найти в колхозе человека, который не учился бы в школе у Михаила Антоновича Турко. Сегодня он преподает математику уже внукам своих первых учеников.
Недолго выдержал на пенсии старший Турко, снова пошел в школу. Возвращению его никто не удивился, приняли как должное.
У Михаила Антоновича сын — Михаил, окончивший с отличием Минский педагогический институт, работает сельским учителем математики, так же как супруга его Галя. У братьев — Антона и Ивана не только жены работают в школе, но и дети — тоже учителя...
В третьем часу дня закончился экзамен по геометрии, написаны все протоколы, и мы с Михаилом Антоновичем медленно идем к его дому большаком на край села. Неожиданно Турко сворачивает влево, и я, зная, что ему трудно много ходить — болят ноги, удивляюсь. А Михаил Антонович, могучий, крепкий еще человек, кивая каждому, кто встречается на велосипеде ли, на телеге или за рулем автомобиля — все его ученики, — останавливается возле огромной лиственницы, за которой начинается неприметный овраг, заросший высокой травой. И, протягивая вперед руку, говорит:
— Вот здесь отец мой, Антон Викентьевич, под фашистскими автоматами стоял, вот где мы с вами. И Ивана сюда водили, стращали, хотели, чтобы сказал он, куда отец скрылся. А Ваня промолчал. Кстати, та форма и тележка для пустаков, честное слово, до сих пор цела. Брат мне как-то недавно, когда приезжал в гости, говорил, что в сарае лежит. Мы с Антоном ему вроде как по наследству передали ее. А сараи, какие из наших пустаков были сложены, и сейчас стоят. И думаю, еще долго стоять будут. Почему? В них, кроме воды, поту нашего много. — Михаил Антонович улыбнулся близкому своему прошлому. — Ну, пора домой, а то уж бабушка наша, Янина Александровна, с внуками заждалась нас.
Грузные серые облака, начиненные дождем, медленно перекрыли горячее солнце. Пыль на большаке посерела, стала тяжелей. Перед самым домом, предпоследним на выезде из Своятичей, вдруг догнал нас чей-то девичий голос:
— Михаил Антонович!
Мы оглянулись. По большаку, поднимая пыль, мчалась на велосипеде краснощекая от смущения девушка в белом школьном фартуке, в левой руке — портфель, в правой — букет огромных пионов.
— Михаил Антонович, ну как же вы?
— А что я такое сделал? — Турко поднял голову и сощурил светлые глаза, из которых, видимо, порыв ветра, выбил слезы.
— Так эти цветы вам. А вы их забыли!
У старой реки два русла.ТАТЬЯНА ЦЮПА
Автобиография проста и коротка. Жизнь длинна и сложна. Постулаты эти не новы. И тем не менее.
Герои очерка, о которых пойдет речь, реальны, жизнь их сложилась так, а не иначе. Это учительская династия. Каждый из них достоин рассказа, каждый истово служит, говоря старомодным языком, на ниве просвещения.
Однако профессия этих людей не предполагает демонстрации всех сторон их личной жизни. Они имеют дело с учебниками и должны быть для них определенны, четки и даже несколько загадочны. Чрезмерное знание учениками личной жизни преподавателя отвлекает, мешает восприятию знаний. Кроме того, мне кажется, для большего эмоционального воздействия при воспитании детей преподаватель (в глазах учеников, конечно) должен быть лишен слабостей. Поэтому имена некоторых героев изменены.
Первый сон из прошлого
А сна-то как раз и не было. Так, обрывки, бессонница.
— Никогда, слышишь, никогда не говори мне этого слова! — крикнул он Илве. — Я его ненавижу: компромисс! Я не признаю этого!
И осекся.
Они все удивились: и Аусма и девочки. Оярс редко повышал голос. В этих местах не принято кричать.
— И вообще нельзя врать. — Он постучал костяшками пальцев о тетрадку, которую проверяла Аусма. Хотел сдержаться и не смог. — Врать глупо!
— Я вру? — глаза Илвы потемнели. — Я попросила тебя: не спрашивай меня завтра.
Ах, как плохо кончился вечер! Лучший вечер в ее жизни. И танцы, и зимняя дорога, и сосны, что шумели так таинственно, — все напрасно! И стихи Павила Розита:
Усталости не зная,
Полмира облети.
Судьба твоя такая —
Далекие пути!
Она уедет отсюда, вот что. Кончит школу и уедет.
Корабль вот-вот отчалит.
За ним, о сердце, в путь!
Свой берег без печали
Оставь, покинь, забудь!
Музыка и стихи продолжали звучать в ней. Илва не понимала, не хотела понять гнев отца.
Аусма поняла. Она закрыла тетрадку. Красиво написано. Способный мальчик Арис. Может быть, он станет поэтом?
Мальчик вырос, окончил с отличием сельхозакадемию и стал начальником гаража. Прекрасным начальником гаража. Но это было потом, позже.
«Среди ночи он проснулся, — писал Арис в синей линованной тетрадке. — Ему было покойно и легко».
Это вранье. В его возрасте спят крепко. Если только не стучат в дверь. Громко, требовательно. А это страшно.
Летом 1941 года, когда Латвия еще не была полностью оккупирована немецкими фашистами, из тайных убежищ выползли кадровые офицеры и унтер-офицеры латвийской буржуазной армии, айзсарги и прочий сброд, изгнанный народом в 1940 году. Началась расправа с мирным населением. Тем, кто уходил из районов, занимаемых оккупантами, стреляли в спину.
Жестяной двухметровый петух повернулся и кивнул мне. Вообще-то он крутился в зависимости от погоды: в дождь глядел на озеро, в сушь отворачивался. Но тут такое дело!
Снег начал падать вечером и шел всю ночь. Он засыпал еловый парк, черепичные крыши, замел дороги. Когда приезжаешь в маленький город, кажется, что он ждет тебя. В большом — не так, там ты чужой.
Затерявшийся в лесах городок простодушно открывал свои легенды, историю, свою жизнь. И даже развалины древней крепости будто ждали меня. Это был древний город, а люди в нем жили молодые, много молодых людей.
Старинная аптека, сколько ей лет? Двести? А Иветте, провизору? Чуть больше двадцати.
— Иветта, что вас больше всего радует?
— Стихи...
— Какого поэта больше всего любите?
— Вейденбаума... Ездили к нему с нашей классной руководительницей Аусмой. Это недалеко от Цесиса. Ходили там и читали стихи. Над нами немного смеялись, но это неважно.
— Иветта, но ведь Эдуард Вейденбаум умер более девяноста лет назад!
— Я знаю, — она поскучнела. — И при жизни его не было опубликовано ни одного стихотворения. Но Аусма так рассказывала о нем, что казалось, он встретит нас где-то за поворотом. Мы и по родным местам Райниса ездили, и Лайцена — это недалеко. И еще Аусма руководила драматическим кружком. Я была маленького роста и играла мальчишек.
— А кто играл героинь?
— Разные. Чаще всего девочка из старшего класса — Ария. Она работает здесь, в городе. Хирург.
С Арией мы встретились в горкоме комсомола.
— Что вы удивляетесь, — смеется она. — У нас, молодых, руки сильные, глаз верный, память хорошая.
— Не слишком самоуверенно?
— Уверенно. Хирург должен быть уверенным. У нас много молодых врачей. Вон жена Арманда, — она кивает на моего гида и переводчика, — главный гинеколог города. А ей 27 лет.
...Тихо в старинной гостинице, потрескивает камин, пахнет березовым дымом. За окном ночь, светлая, лунная. Удивительный город, колдовской. И герб у него удивительный — шапочка. Герб из легенды: о невесте, о нелюбимом женихе, о любимом парне. В день свадьбы девушка молила о буре, и буря пришла и смела деревню. Все утонуло в озере, плавали на водной глади лишь шапочка и фата. Они и сейчас видны; круглый островок и длинный.
А может, это и не легенда? Ведь утверждал Арманд, что если встать в ясную погоду вон на той горе, то видна в озере старая деревня. Арманд человек серьезный — заведующий отделом горкома комсомола, не будет же он шутить!
Тишина какая! Это от снега. Он падает отвесно, хлопьями. Как завтра доберусь в село, вдруг заметет дорогу?
А они задали загадку, эти бывшие ученики. Сначала просто. Врач должен любить людей, провизор должен любить людей. Аусма научила их любить стихи. Любить поэзию — любить человечество. Простая формула. А вдруг примитивная? И еще классная руководительница организовала кружок Красного Креста. Может быть, это влияние личного обаяния? А знания? Ведь Ария поступила сразу без всяких там репетиторов и подготовительных курсов. И она сама сказала, что большую роль в этом сыграла начальная школа и преподаватель точных наук Оярс Озолс. А любимая учительница — Аусма.
И Арис, мальчик, который писал красивые сочинения. В школе он брал призы на математических олимпиадах, а потом с отличием окончил сельхозакадемию.
— Прекрасный учитель Озолс, — сказал Арис. — Только строгий очень. Строже всех спрашивал свою дочь Хилду. Она училась в нашем классе. И потом, знаете, на его уроках мне было иногда скучно.