— ???
— Все объяснял, объяснял, чтобы самому последнему отстающему было ясно. А мне было ясно сразу.
— Вы, Арис, секретарь комсомольской организации совхоза. Вы сказали, что у вас 59 комсомольцев. С кем вы больше всего возитесь? У кого работа кипит или у кого из рук все валится?
Смущенно улыбается:
— Отстающим, конечно, больше внимания. Только правильно ли это?
Вот и я тоже не знаю: правильно ли. Сижу сейчас в гостинице и думаю: пустяковый ли это вопрос или проблема?
Второй сон из прошлого
Какая красивая девочка! Как легко скользит она по льду. Сверкают бенгальскими огнями коньки, чудом держится на затылке красная шапочка. Интересно, все красивые девочки носят красные шапочки?
Ее зовут Аусма! Аусма по-латышски «заря». Девочка-заря.
— Ты не любишь стихи, — возмущается она, — я не могу в это поверить!
Почему же, он любит стихи. Потом, много позже, он прочел книжку Таливалдиса Брички. Она называлась «Распустившиеся березы». И Оярсу показалось тогда, что это про них, про него и Аусму.
Когда, бывало, вызванный к доске,
Я отвечал урок свой неумело,
За партой, от меня невдалеке,
Ты за меня встревоженно краснела.
Нет, он не мог сказать, что не любит стихи. Но любовь эта была сложная, ассоциативная, болезненная: он хорошо помнил, как в Сигулдском замке, где в 1940 и 1941 годах хозяевами были писатели Советской Латвии, во время войны размещался немецкий штаб главнокомандующего северной группой восточного фронта генерал-полковника Линдемана, который в 1944 году участвовал в покушении на Гитлера.
От мести Гитлера ему уйти не удалось. Его сменил генерал-полковник Шернер. Автомобиль Шернера часто носился по латвийским дорогам, а сам генерал охотно упражнялся в опрокидывании крестьянских повозок.
Не замело дорогу до села. Да и трудно ее замести — дороги здесь прекрасные, и езды минут двадцать. Директор сельской школы Айна Яновна. И опять ощущение, что нас ждали. Пьем кофе, в котором плавает кусочек лимона. Сахара нет. Зато на маленьком, красиво сервированном столике — мед. Айна сама занимается пчелами. А муж — цветами.
Школа стоит на горе красивая, освещенная солнцем, окаймленная снегом. Так и светится янтарем! Ей уже 120 лет. Но Айна не хочет, чтобы я умилялась. Она и гордится, что школа такая старинная, с историей, традициями, но и сердится. Нужны новые помещения, новые кабинеты. Вон какие сейчас на восьмилетку возлагаются надежды. А ведь в школе 118 учеников.
Мы ходим из класса в класс, глядим кабинеты, стенды, вернее, Айна показывает, а я смотрю. Но в одном из классов идет урок, учитель явно рассержен нашим появлением. Мы выходим, суетливо толкаясь в дверях.
— Это математик, — осторожно сообщает Айна. — Мой муж.
Ах, как я люблю, когда женщины с почтением относятся к своим мужьям. Как навязла в зубах наша независимость, наша эмансипированность.
А школа жила привычной жизнью сельской школы. Ребята работали на каникулах в совхозе. Преподавали им не только учителя, но и агрономы, зоотехники, инженеры. В пятом читали курс профориентации, в шестом занимались животноводством, в седьмом — совхозным строительством. И участвовали они не только в математических и химических олимпиадах, а и в республиканских конкурсах молодых строителей. И даже заняли в районе первое место, а в Риге поделили третье и четвертое с Даугавпилсом.
Преемственность поколений... Может быть, она и в том, чтобы получить в награду поездку в Таллин и поехать туда вместе с работниками фермы, которым помогали выращивать телят?
Может быть, преемственность в плодах труда, которые старшие оставляют младшим? «Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы? В веке железном, скажи, кто золотой угадал?» — спрашивал Пушкин.
Да, конечно, в труде. И в доброте, вероятно. Доброта и милосердие должны быть вечно.
Хрустит снег под сапогами, прыгает синица на еловой лапе, нахально переходит дорогу независимая ворона. Мы идем в другое здание школы, более новое, менее красивое. Здесь занимаются младшие классы.
«Корабль вот-вот отчалит...» А ведь Илва осталась.
— Ребята, что вы видите на этой картинке? — идет урок русского языка, Илва волнуется и говорит с довольно сильным акцентом.
— Детей, они играют в мяч.
— Какие могут быть дети?
— Большие! Маленькие!
— Умные! Добрые!
— А это что?
— Снеговик!
— Что вы можете о нем сказать?
И неожиданное:
— Его жалко! Он растает.
— Он устал стоять.
Есть точка зрения, вполне научно обоснованная, что если бы не было доброты, человечество не состоялось. Без милосердия, без заботы о ближнем, без альтруизма.
В ребенке надо вырастить веру в добро и справедливость. Иначе, писал В. А. Сухомлинский, он никогда не сможет «почувствовать человека в самом себе, испытать чувство собственного достоинства».
Почему-то уроки в сельских школах производят впечатление откровения. Учитель и ученики как-то заодно, вместе.
Другая школа, в другом краю — в селе Заборье Рязанской области. В той самой школе, куда за девять километров бегал с кордона Ваня Малявин, герой Паустовского. Почти столетняя эта школа притулилась около замечательного рязанского леса, около сосен и берез. Тишина стояла окрест такая, что, кажется, слышно было, как опадают листья. Начинался холодный осенний день. Холод пришел накануне, в один момент, что-то около полудня, сменив затянувшееся лето. На дворе было зябко и неуютно. Может быть, поэтому особенно праздничным показались нам теплый класс, аккуратно подстриженные белобрысые затылки ребят и яркие капроновые бантики девочек. На окошке цвела герань и ставший теперь редкостью ванька мокрый.
Шел урок ботаники, и вел его директор школы Вячеслав Павлович. Маленький, верткий, он быстро ходил, вернее, катался, по классу.
— Знаете ли вы, ребята, что раньше цветы картофеля дарили невесте на свадьбу? — спрашивал он заговорщически.
Ведь он, директор, сам кончил эту школу, ученики работали на каникулах в поле, а надо же, простые вещи о картошке говорил так, что заслушаешься. Ах, Вячеслав Павлович, Вячеслав Павлович, я так и не поняла, прекрасный ли вы учитель или хороший артист. А может быть, учитель и должен быть артистом немного.
А потом урок продолжил Герой Социалистического Труда. И рассказывал он, какие сорта сейчас наиболее вкусные, и как их лучше убирать, и при помощи какой техники. И урок был праздник, и картошка открывалась нам как ярмарка, звонкая и цветастая.
Простите меня за реминисценции, но у меня тоже был свой урок о картошке. Давно, в московской школе военного времени, где при занятиях в вечернюю смену мы опускали светомаскировку на окна. Это была средняя женская школа, сидели мы в валенках, бурках, а одна девочка пришла однажды на урок в одном черном, другом — белом валенке. Теперь она доктор наук.
Урок о картошке был таков. Появился новый сорт — «лорх». Превосходный сорт. А картошки было мало. А весной нам надо было ее сажать на вскопанных газонах, поделенных жильцами больших каменных домов на грядки. Так вот, эту картошку, этот «лорх» можно было сажать «глазками». Теми самыми глазками, которые мы теперь недовольно обрываем весной с проросших клубней. Каждое время дает уроку свой эмоциональный оттенок.
Илва вела свой урок. Она учила русскому языку, учила сопереживанию, состраданию, учила познавать скорее не знания, а эмоциональный мир. Красивая, темноволосая, с влажно блестевшими глазами, Илва была воплощением оптимизма: да, конечно, центр перенесли из села в соседнее. Но молодежь, если хочет, найдет, чем заняться вечером. В понедельник идет автобус в Колберг — там хор, в среду — баскетбол, в субботу — танцы. Она пока только на хор успевает — двое маленьких детей. Но скоро дети подрастут! Правда, она еще выращивает телят, тоже хлопот с ними полно А ведь надо готовиться к урокам!
И. Ильинский. ЛЕНИН ПРИЕХАЛ.
И. Шевандронова. В СЕЛЬСКОЙ БИБЛИОТЕКЕ. ЧИТАТЕЛИ.
С. Григорьев. ПРИЕМ В КОМСОМОЛ.
Первые классы — это так ответственно! Были они летом с мужем в Армении на экскурсии. Теперь переписываются с учителем оттуда. Обменялись букварями. О, буквари, это такая проблема! Это ведь первая книжка ребенка. А что, например, скажет маленькому человеку абстрактный рисунок и подпись: дерево. Городскому кругозор не расширит, а сельскому сузит. Дерево — это и ель, и сосна, и береза, и дуб. А у Нагибина есть даже рассказ «Зимний дуб». Дети попадают в абстрактный мир, где просто собаки, просто птицы, просто звери. Конкретный зверь приобретает у них обличие Чебурашки. А ведь ребят ждет реальный сложный мир, в котором им предстоит жить и к которому мы их плохо готовим.
— Илва, вы никогда не идете на компромисс с совестью?
— Никогда!
Третий сон из прошлого
(Сны идут не в хронологической последовательности, на то они и сны.)
Он был маленького роста, во всяком случае, ниже ее. Во всяком случае, когда она надевала туфли на каблуках.
— Ты теперь страховой агент? — встретив его на улице, спросила она насмешливо. — Ну и как?
— Хорошо, — ответил он. — Этот труд ничуть не хуже другого.
— Конечно. Но ты хотел стать учителем, помнишь? Может быть, скажешь, что раздумал? Ты просто трус, вот что! — красная шапочка подпрыгнула на ее голове.
Какая злая девочка!
— «Собрались кони со всего света — черные, чалые, гнедые, саврасые, вороные и в яблоках — и сказали:
— Если машины победят — мы все погибнем. Сделаем так, чтобы один конь был вечным!
Так они решили, что вечный конь будет синим. Это цвет мечты и надежды», ну, все, — Аусма Донатовна захлопнула книгу. — Теперь играй гаммы.
— Бабушка, но я же не знаю конец! Я не могу заниматься музыкой. Я все время буду думать, какой же конец!