— Можно купить микроЭВМ, — решилась Оля высказать свое мнение.
— Что? — не понял директор.
— Я в институте работала программистом. И тут могла бы программирование вести. Это совсем не так сложно, как вашей племяннице показалось, — обернулась Оля к преподавательнице литературы. — Нужно только, чтобы программирование не производственники преподавали, а учителя.
Олина инициатива — взять на себя преподавание программирования — вызвала почему-то шумок неодобрения.
— Вы сначала научитесь со своим классом справляться! — выкрикнула со своего места Ада Степановна, высокая, худая преподавательница физики, а учительница литературы заявила безапелляционно:
— А я думаю, эта вычислительная техника в школе совсем не нужна.
— Как же не нужна, — растерялась Оля, — на производстве, значит, пусть машины считают, а мы тут будем учить по старинке «в столбик» складывать? Мы...
Но учительница литературы не дала ей договорить:
— Вы, милочка, любите всех поучать. Это недостаток воспитания.
— Я высказываю свое мнение! — отпарировала Оля, и, чувствуя, что ее «заносит», продолжала: — Точно так же, как высказывалась во время разбора вашего открытого урока, когда говорила, что литература призвана не просто знакомить наших детей с классикой, а воспитывать духовную сферу человека. И сейчас скажу то же самое. Одно в моем представлении тесно смыкается с другим: введение вычислительной техники в школах — это продолжение, развитие идей проблемного обучения. Вычислительные машины — просто современный инструмент решения задач, а сами решения невозможно найти без чувства. Мы должны дать школьникам и то и другое.
— Ближе к делу, — прервал ее директор.
— Я сейчас, сейчас, — поспешила Оля. — Может быть, сумбурно получается, но я вот к чему все это говорю: по старинке учить уже нельзя. Учитель обязан воспитывать творческую личность. А теми методами, которыми пользуются некоторые наши учителя, мы эту творческую личность убиваем.
— Понятно, — сказал директор и поднялся. — Спасибо вам, Ольга Николаевна, что просветили нас, как надо работать. Но теория — одно, а практика — другое.
— Пусть расскажет, как у нее самой с дисциплиной! — крикнул кто-то из преподавателей.
— Вот видите, ваши коллеги сейчас мне подсказывают, что у вас не всегда гладко с дисциплиной, да и с методикой тоже...
— Я никого не хотела просвещать. А с дисциплиной... — Она замялась.
Ее ученики любили математику. Она знала об этом. На уроках ей хотелось создать такую атмосферу, чтобы всем было свободно, просто, легко. Часто она сама страдала от этого. Начинала говорить — ученики ее перебивали; пробовала кричать — на нее сыпались шутки. Школьники старших классов словно не принимали ее всерьез за учительницу. Действительно, она была старшая подруга, советчица, но не тот учитель, к которому привыкли в школах. Случалось, у нее во время урока разговаривали, смеялись. Со стороны, наверное, все это выглядело ужасно. Но она-то сама знала, чувствовала, что ученикам это только помогает лучше думать.
Оля хотела сказать, что дело вовсе не в дисциплине. Много ли радости от того, что другим учителям удается поддерживать ее титаническими усилиями? Разве школьники от этого больше любят их предметы? Ведь недаром, даже по официальным данным психологов, интерес к занятиям падает уже у детей шестых-седьмых классов. Да что психологи! Это сейчас каждый учитель скажет! Особенно те, кто преподает в интернатах, там это особенно заметно.
Оля хотела обо всем этом сказать, но подумала, что эти слова тоже могут расценить как поучение, и промолчала. Директор истолковал ее молчание по-своему.
— Вот видите! Вам на это и сказать нечего. В теории все хорошо, а вот на деле... На деле сложнее. Я вам по-отечески посоветую: присмотритесь сначала, как другие работают, да и сами поработайте. Не спешите сразу свое предлагать. Не торопитесь стать вторым Макаренко или Сухомлинским.
И все-таки Оля была довольна, что не промолчала, высказалась, и тогда, на обсуждении открытого урока литературы, и теперь, во время педсовета. Но еще больше она радовалась, что в школах наконец будет изучаться вычислительная техника. Сама Оля любила программирование. Ей нравилась обстановка вычислительного центра с дробным стуком цифропечатающего устройства, с монотонным гудением кондиционеров и мерцающими экранами дисплеев. С помощью дисплея с машиной можно было общаться как с разумным, хорошо понимающим тебя существом. Наверное, поэтому она единственная в группе, не спешила идти к преподавателю, как только получала распечатку с очередной порцией ошибок, а старалась во всем разобраться сама.
Сумеет ли она привить такой же интерес у детей к математике, а если понадобится, и к программированию? И сама же отвечала: «Сумею!»
На пороге кухни появляется бабушка:
— Ты чай пьешь? — удивляется она, сонно жмурясь на свет. — А что так рано?
Анна Георгиевна опускается на табуретку возле стола:
— Так отчего ночные чаепития? У тебя стряслось что-то? «Насоветовала мне идти в школу, — с раздражением думает, глядя на нее, Оля. — А теперь интересуется: стряслось или не стряслось? В школе постоянно что-то случается. Или она сама этого не знает?»
— Я новую жизнь начинаю, — вяло говорит Оля. — Буду теперь рано ложиться и рано вставать. Как ты на это, бабушка, смотришь?
— Да... грандиозная затея. Налей-ка и мне чаю.
Они смотрят с Олей друг на друга, хорошо понимая, что думает каждая. Чай пьется молча.
— Ну, Ольга, понятно, почему здесь, — говорит, заходя в кухню, дочь Анны Георгиевны Елена Максимовна. — А ты, мама, чего ни свет ни заря подхватилась?
Елена Максимовна совсем не похожа на свою мать: высокая, жилистая, вся в отца. И характер у нее отцовский — решительный, твердый. «Ты у нас в семье прямо вождь-предводитель», — не раз в шутку говорила ей Оля. И сейчас она смотрит на мать, недоумевая: что та может знать? Откуда?
— Я вчера вашему завучу звонила, — подсаживаясь к столу, говорит Елена Максимовна Оле. — Ты думаешь, мы в безвоздушном пространстве живем? Наслышаны про твое проблемное обучение. Ты что ж, и сегодня на открытом уроке думаешь всеми своими художествами заниматься?
— Так у Олечки сегодня открытый урок? — обеспокоенно поворачивается к дочери Анна Георгиевна.
— Да, мама! И она собирается всей школе показать, как надо правильно преподавать детям математику. Так сказать, проблемный подход в действии.
В наступившей паузе слышно, как сосед с верхнего этажа стучит об пол. Видно, зарядка, которую он каждое утро делает в кухне у открытого окна, подошла к концу, и он занялся виброгимнастикой.
— Послушай, Оля, моего совета, — как можно спокойнее произносит бабушка. — Не увлекайся ты этими новшествами!
«И тут та же песня!» — загнанно думает Оля и, не в силах сдержать себя, взрывается:
— Бабушка! Есть два принципиально разных подхода к обучению. Вас учили не мыслить, а применять знания на практике. Сначала показывали алгоритм решения задачи, а потом предлагали десяток-два аналогичных примеров. Вы учились не решать, а прикладывать известное решение к неизвестным примерам. А жизнь требует творческого мышления! Надо учить детей находить не аналоги, а сами решения.
А в нынешней жизни невозможно без вычислительной техники. Дать ребенку задачу, алгоритм решения которой ему неизвестен. Пусть помучается. Пусть сначала поищет решение среди известных методов. Пусть пройдет как настоящий творец даже через агрессивность к самому себе! Это полезно! Это научит его не пасовать и в будущем! Но зато какая награда потом! Мизерная, незначительная подсказка, и — эврика! Он совершает свое открытие! Первое, второе, десятое...
— Да вы производство Эйнштейнов хотите прямо на конвейер поставить! — иронизирует бабушка. Этой фразы оказывается достаточно, чтобы окончательно вывести Олину маму из равновесия:
— Нахваталась своей ученой премудрости, а теперь щеголяешь ею как чем-то доступным только одной тебе, — сказала Елена Максимовна резко. — Не думай! В школе тоже не одни дебилы преподают. Такие же люди, как мы. И нечего перед ними демонстрировать свои знания.
Оля так и опешила. Если уже родная мать упрекает ее в позерстве, то что же тогда говорить о посторонних? О директоре, например?
Мама разволновалась, и, как всегда в таких случаях, ей нужна была бурная деятельность. Резко поднялась, набросала в кастрюлю из ведра картошки и поставила под кран. Шум воды успокаивал. «Может, и хорошо, — думала она, — что Оля пытается работать по-новому. Разве было бы лучше, если б она равнодушно отнеслась к своей работе? Опыта, конечно, нет. Как бы дров не наломала».
— Я все поняла, — сказала Оля, — мне уже пора собираться.
«В конце концов, чего я испугалась? Открытого урока? Так это же смешно, — думала Оля. — Выгнать меня из школы, конечно, никто не выгонит, а уйти самой, дезертировать...»
Переодеваясь, она скинула халат, и матери в глаза бросилась незащищенная, худенькая шея дочери, бледность лица, как бы подчеркнутая электрическим освещением. Елена Максимовна подумала: «Да что ж это я? Теперь бы помочь, ободрить!»
— Ты, Оля, не расстраивайся из-за того, что я здесь наговорила,— сказала она совсем другим тоном. — Не давай только ученикам себе на голову садиться.
Анна Георгиевна провожает Олю к двери и спешит к окну, чтобы посмотреть, как она будет идти через двор.
Рано пожелтевшие клены кажутся теплыми от солнца. Когда-то Анна Георгиевна сама водила Оленьку за руку по этому двору, под теми же кленами. Маленькая Оля почему-то боялась бочки, из которой продавали молоко, и однажды, проходя мимо загадочного существа на колесах, поделилась шепотом: «Бабуленька! А я бочку уже не боюсь». Кажется, было это только вчера.
Пробегая под кленами, Оля оборачивается и машет бабушке рукой. Откуда-то тянет дымком прогоревшего костра. Солнце уже рассеяло утренний туман, и все вокруг кажется нарядным, праздничным. Особенно хорош клен. Листья его, как золотые колокольчики, раскачиваются от слабого ветра. Только вместо перезвона слышится неясный шелест.