— Как мама поживает?
— Хорошо.
— А папа?
— Хорошо.
— Не бьет мамку-то?
Сергуня хлюпнул носом и промолчал. Тогда Наталья встала, повела его к умывальнику, умыла как следует, приговаривая: «Вот так, Сергуня-соплюня», — потом причесала и поставила перед зеркалом. «Сережа, а ты, оказывается, красивый мальчик!» Тот сконфузился и стал выворачиваться из ее рук.
Потом они ели щи, и Наталья учила второклассника правильно держать ложку. «А то ты прямо как экскаватор», — говорила она, и они оба покатывались со смеху.
Когда встали из-за стола, Муренкова громко и довольно торжественно сказала:
— Сергей Чудин в первом полугодии оказался самым постоянным посетителем библиотеки! — И с тоской подумала: «По семейным обстоятельствам». — И за это Сергей Чудин награждается памятными подарками!
Муренкова достала из шкафа женский носовой платок с цветочками, а из стола шариковую ручку.
Сергуня оцепенел.
— Бери, ты же заслужил, — уговаривала Наталья.
И когда он, борясь с собой, все-таки принял подарки и начал упрашивать, чтобы Наталья Борисовна никому об этом не говорила, потому что узнает отец и все поотнимает, Наталья опустилась на колени и прижала мальчишку к себе.
Потом они щелкали кнопкой на ручке и разглядывали фиолетовые цветочки на розовом платке.
— А это какие цветы?
Муренкова всмотрелась и вдруг вспомнила сегодняшний сон.
— Так это же сон-трава, — удивилась она.
И пришлось для Сергуни придумывать сказку о том, что если ранней весной, когда только-только сойдет снег и в Круглом бору зацветет сон-трава, подняться на Покровскую гору, то увидишь оттуда, что их Изнежа впадает в большую-большую реку и как та через леса и тундру величественно течет в необъятный, сверкающий льдами голубой океан.
Опустилась глубокая снежная синева, разлилась меж домов, дымящих белыми столбами. Ударил крепкий мороз. На главной улице зажглись фонари, и в ранних сумерках Колкино стало больше походить на картину, чем на живое село.
Деда Золотарева Наталья застала лежащим на продавленной кушетке и думающим, судя по выражению лица, какую-то веселую думу. Его супруга Валентина Ефремовна, или попросту баба Валя, приземистая работящая старушка, на которой держался весь дом, чистила на кухне картошку.
— Ой, батюшки, — воскликнула она, бросив нож в таз и вытирая руки о фартук, — кто к нам пожаловал! А мы только что отчаевничали, раздевайтесь, садитесь, самовар еще теплый.
— Спасибо, я недавно пила, так что не хочу.
— Как это не хочу, — сказал старик, усаживая гостью за стол, — на смородиновом-то листе и не хочу? В кои-то веки зашла и не хочу...
Золотарев безобидно ворчал, скорее просто для того, чтобы что-нибудь говорить. Он малость подрастерялся от неожиданного визита.
— Что за беседа без стакана в руке? Русские мы или не русские? — Он покосился на старуху.
— Ты мне голову не морочь, — сухо ответила та, — все одно ничего не получишь.
— Ну что ты с ней будешь делать, — завздыхал дед, — ну никакого тебе воспитания.
— Я буквально на минуту забежала, — оправдываясь, сказала учительница. — Тут о вас сын Хлыстова очень хорошее сочинение написал. Вот... пришла сообщить.
Дед помолчал, удивленно поскреб прокуренным пальцем висок и, стараясь казаться равнодушным, спросил:
— Чё это он вдруг? Делать ему нечего, что ли?
— Ай, молодец Андрюшка, — улыбнулась баба Валя. — Что же он пишет?
— Вот пишет, хороший вы человек, Михаил Михалыч, отзывчивый.
— Что верно, то верно, — словно бы сожалея о таком своем качестве, согласился старик. — Наградил господь этой отзывчивостью, куда ж теперь от нее денешься. — Золотарев заметно приосанился, лицо его приобрело выражение некоторой важности. — Ну а вы как поживать будете? — поинтересовался он.
— Неплохо, — ответила девушка, отметив, что старик перешел с ней на «вы». — Работа не скучная, жилье теплое, а что еще человеку надо?
— Человеку много чего надо, — философски ответил дед. — А само главное, скоко ему ни дай, все мало. Вот ведь какой он, этот человек. Да хоть меня взять, к примеру. Вот теперешний момент жизни. Поначалу-то вроде было приятно, что Андрюха про меня хорошее написал, вроде рад, да? А через пять минут я уже думаю: а чё это районка обо мне молчит? Об алкаше Чудине и то написала, что жену лупит, что, мол, скоро посодют, а обо мне, герое войны и труда? А?
— Сиди уж, — взмахнула руками старуха, — районка! Скажи спасибо, что хоть школьник нашелся, добром вспомнил.
— Да, — сказала Наталья, — еще пишет, что здорово, когда рядом живет веселый, неунывающий человек.
— Вот это он в самую точку, — просиял старик. — А с чего унывать-то? Войны нету, с голоду пока не мрем, ноги хоть трещат, но, слава те, еще носют, капканчики ставим, не промахиваемся.
— Конечно, — сказала хозяйка, — чего ему унывать? Дрова вон с весны не колоты, а ему трын-трава.
— Зато у меня кажный день физкультура, — тут же возразил дед. Он встал, принес сигареты, спички, банку под пепельницу и закурил с видом человека, расположенного к долгой беседе. — Я, Наташк, если на то пошло, и в войну-то особо не унывал. Меня, было дело, за это чуть в штрафроту не упекли. Да... Приехало раз высокое начальство к нам на передовую, проверить, значит, как мы тут, не окочурились еще от мороза-то...
— Ой, ну опять он заливает, — не то шутя, не то серьезно сказала старуха, — ведь вот в обозе же всю войну проходил.
А. Суховецкий. ЛЕТО В ЗАОНЕЖЬЕ.
А. Пахомов. МАЛЬЧИК С ГОЛУБЕМ.
С. Чуйков. ДОЧЬ СОВЕТСКОЙ КИРГИЗИИ.
— Сама ты в обозе, — обиделся дед. — Просидела в теплом госпитале-то, так думаешь, и все так? И не путай меня, дай досказать. Ну вот, выстраивают нас в одну шеренгу перед тем генералом, и начинает он свой обход. Кого по плечу хлопнет, кому руку пожмет или поговорит о какой-нибудь ерунде. Подбадривает, значит. Ну, доходит он до меня. Я уже и ладошку о шинелку тру, вспотела ладошка-то. А он как глянул на меня коршуном и спрашивает нашего ротного: а этот чего лыбится? Ротный вытянулся в ниточку, ни жив ни мертв: не могу знать, товарищ генерал, он всегда у нас лыбится. «Всегда?» — грозно спрашивает генерал. «Так точно, всегда!» — «И когда нас за Дон откинули, он тоже так лыбился?» — «Не помню, — говорит ротный, — не до того было». Генерал как глянул на него, наш лейтенант чуть было не откинулся и скорее кричит: «Вспомнил, товарищ генерал, точно так, и тогда он лыбился...»
— Ну ведь брешешь же, — не выдержала баба Валя.
Золотарев мощно затянулся, пустил к потолку клуб дыма и продолжал:
— «А не отправить ли в таком разе, — говорит генерал, — этого весельчака в штрафники. Может, он там посурьезнеет? Как?» — спрашивает он меня. «Никак нет, — отвечаю, — не посурьезнею». — «Почему?» — «Потому, — говорю, — что угораздило таким уродиться». — «И где ж та земля, что таких родит?» — с ехидцей спрашивает генерал. «А вот ежель от Москвы к северу взять, то выйдешь к Белому озеру, а там и до нас рукой подать. Приезжайте, — говорю, — опосля победы в гости, охота у нас там знатная. Я вам свое ружье дам, а сам у деда Петухова возьму, один хрен он уже не охотник». Лейтенант наш зеленый извелся весь, делает мне страшные глаза — посмотри, мол, кто перед тобой, чего ж ты плетешь-то! «Детки-то есть?» — спрашивает генерал. «Да пока нету». Вздохнул генерал, видать, своих детей вспомнил. Ну а вообще уехал довольный осмотром. Особливо мной.
Наталья помогла хозяйке дочистить картошку и осталась у Золотаревых ужинать. В самом деле, думала она, прав младший Хлыстов: какую-то необъяснимую силу распространял вокруг себя этот неугомонный старик, умудрившийся к шестидесяти восьми годам не утратить мальчишеской непосредственности.
За ужином дед спросил:
— Вот ты, Наташк, для меня загадка. Все счас в город стремятся, а ты чего-то к нам надумала?
— Дай поесть человеку, — пыталась остановить старика баба Валя.
— Да я что? Пусть ест, конечно. Но мне ж интересно, как это так, из самой Москвы и вдруг прямо к нам?
— Нервы в городе разболтались, — улыбнулась учительница, — вот подлечить решила.
— Замуж тебе, девка, надо, — со знанием дела посоветовал дед, — тогда не до нервов будет.
— Да что ж ты такой цеплючий-то? — возмутилась бабка. Но, подумав, сказала: — А замуж-то надо.
— Я тебя с егерем Степанищевым сведу. — Золотарев тут же перешел к делу. — Не мужик — лось. Кулак — во! Жди в гости.
— Нет-нет, — запротестовала Наталья, — не надо мне никакого Степанищева.
— Как? — изумился дед. — Степанищева тебе не надо?
— Ну какой же цеплючий, старый. Человек уезжать от нас собирается, а ты со своим егерем.
Старик долго думал, а потом произнес:
— Ну и правильно. Я б на ее месте тоже уехал. Чего ей тут одной на горе куковать? Скучно, поди. А состарится, тогда как?
— А наши-то все об вас сильно жалеют, — заметила баба Валя.— Особливо те, у кого вы ребят учите.
— Это они не ее, это они себя жалеют. А вот ее-то кто на старости пожалеет? Не слухай, девка, никого. Решила, обмозговала, езжай с богом.
— Чего ты человека-то гонишь, чего подстегиваешь.
Долго сидели они, беседуя о здешней жизни и о городской. И под конец, когда все пришли к единому мнению, что хорошо там, где нас нет, и дед, круто изменив свое прежнее мнение, стал убеждать учительницу, что уезжать ей совсем ни к чему, а «надоть бы» состыковаться со Степанищевым, да и зажить припеваюче, работать, рожать, хозяйство вести. И когда правильность этого вывода стала для стариков ясной как день, Наталья неожиданно поразилась единственно реальной перспективе сельской жизни — рожать, хозяйство вести... И решила окончательно: уезжать.
Она возвращалась безлюдной вечерней улицей, редкие фонари сияли в нимбах морозного воздуха, желтые окна домов излучали тепло и уют. Деревянная двухэтажная школа настороженно смотрела из глубины большого старого сада, а напротив на плоском здании клуба на дверях красовался громадный замок. Если бы сегодня сю