И вот облил дом Сорокиной бензином и поджег. Преступление.
Откуда эта безрассудная жестокость?
Когда разговариваешь с Сашкой, разговариваешь спокойно, в добром тоне, который, надо сказать, сбивает парня с толку — он привык к грубостям, окрику, то вдруг видишь: он совсем еще парнишка, застенчивый, даже робкий, только вот в глазах — затравленность. Как же все это сочетается в одном человеке? Когда-то у него были мать с отцом. Отец, шофер, погиб при перегоне автомобиля — свалился в горное ущелье. Мать запила. Потом за воровство, за спекуляцию, за бродяжничество попала в тюрьму. Дальше ее след потерялся. Через три года, когда Сашка уже учился в детдоме, от матери из тюрьмы пришло письмо. Она отбывала новый срок. Просила сына — вот дикость-то! — прислать ей денег.
И теперь по стопам матери пойдет сын...
Светлана Николаевна знает Сашку всего полгода. За шесть лет его жизни в детдоме сменилось несколько директоров. Светлана Николаевна — последняя...
Она выходит во двор. В детдоме сейчас тишина. Все ребята в школе, на уроках. Здания школы и детдома примыкают друг к другу. Можно сказать, они — одно целое. С одной лишь разницей: после занятий в школе деревенские ребята разбегаются по своим домам, а ее воспитанники идут в детдом. Как сделать, чтобы он стал им родным? Ведь далеко не все ребята именно так относятся к этому дому, где проходит все их детство...
Чуть в стороне от детдома скотный двор. Кроме Серого, в хозяйстве Марьи Ивановны — с десяток свиней. Тринадцать лет Марья Ивановна и за конюха, и за скотника в детдоме, пережила шесть директоров, никого не боится, характера резкого, своенравного, порой даже скандального, однако одна черта извиняет в ней все: она предана животным, знает свое дело.
Свинина в детдоме всегда своя, а Серый (до него была Аглая, мать Серого, а до нее — Игорек, дед Серого) ухожен и выхолен, как царский конь. Оттого Марья Ивановна и не подпускает ребят к нему, что боится — чего-нибудь натворят еще. А конь в детдомовском хозяйстве ох как нужен: весной и осенью — пахать землю, в остальное время — как тягловая сила. Разве машина заменит Серого, особенно по деревенскому бездорожью? Хотя, надо сказать, есть в детдоме и свой грузовик — без него до районного центра не доберешься.
Марья Ивановна встречает директора хмуро, настороженно. Она предчувствует, зачем пришла Светлана Николаевна.
— И не буду давать, даже и не проси! — начинает она с ходу.
— Пропадет парень, — говорит Светлана Николаевна как можно дружелюбней. — Сбежит — скитаться начнет. Пропадет...
— А что Серый пропадет — это никого не волнует.
— Слушай, Марья Ивановна, скажи честно: он понимает в лошадях или нет?
— Мало ли кто чего понимает...
— А все-таки?
— Ну, понимает. А обходиться с Серым он может?
— Марья Ивановна, давай сделаем так: назначим тебе Захарова в помощники.
— Ага, — хохотнула Марья Ивановна, — доверь коня Цыгану. Он его гоп — и угнал. А кто отвечать?
— Не угонит. А если угонит — я буду отвечать. Он мне слово дал.
— Таких-то, как ты, я, знаешь, сколько пережила?
— Ну, Марья Ивановна, я надолго. Не обижайся, но я надолго.
— Все вы сначала надолго. Вон Митрофановна... сто лет тут царствовать хотела.
— То Митрофановна, а то...
— А все же завхоза она в руках держала. Прихожу к нему сегодня: дай вилы. Не дает. Дай лопату. Не дает. Я что, должна ему в пояс кланяться?
— Даст. Я скажу.
— Так что, Николаевна, выбирай: или я, или он! Я с этим держимордой работать не буду.
— Ладно, Марья Ивановна, не кипятись. Разберемся. Так как насчет Захарова?
— А если угонит Серого?
— Не угонит. Ручаюсь за него.
— Ладно, — почесала Марья Ивановна затылок, вздохнула. — Пусть приходит. Поглядим, какая такая в нем цыганская кровь...
За складом — легок на помине — показывается тучная фигура завхоза Марселя Петровича Горизо. Однако, как только Марсель Петрович видит директора, он тут же исчезает, будто сквозь землю проваливается.
Марья Ивановна усмехается вслед директору:
— Иди, иди, поищи его...
Светлана Николаевна с завхозом конфликтует. По справедливости, давно пора его уволить, да вот проблема — некем заменить. Никто не хочет идти на эту, как говорят, собачью должность. У Марселя Петровича особенность одна: ничего для детдома из него не выколотишь, а что «сплавить» налево — у него всегда пожалуйста. С Митрофановной — бывшим директором — дела они проворачивали вдвоем; Елена Митрофановна не гнушалась даже тем, что списывала совершенно новое постельное белье: новое — себе, старое — детям. А самое постыдное — заглядывала даже в детский котел. Будь воля Светланы Николаевны — она бы и Митрофановну, и Марселя Петровича под суд отдала...
А Светлана Николаевна, что ж, она потому и пошла сюда, потому и согласилась принять детдом, что почувствовала в себе неожиданную и страстную обиду за ребят: как же так, почему так получается?! Ведь не кого-нибудь, а сирот и обездоленных обижают, обманывают, а потом их же еще и воспитывают. С какой душой? С какой совестью? В то время она работала в школе — тут же, рядом, преподавала русский язык и литературу, и вот когда услышала всю эту историю про детдом... Имело значение и то (может быть, решающее), что Дмитрий, муж, тоже бывший детдомовец. Больше того, детдом, в котором воспитывался когда-то Дмитрий (в войну и после войны), находился как раз в их районном центре, а со временем переместился сюда, в большую колхозную деревню, которая вольно раскинулась среди лугов, полей и лесов, на берегу неширокой, но полноводной и богатой рыбой реки Тик. У Дмитрия, мужа, характер был нелегкий: по природе своей добрый, отзывчивый человек, он мог иногда сорваться, накричать — буквально из-за пустяка. Светлана Николаевна объясняла это только тем, что у него было трудное детство, жалела его, прощала ему все. А когда впоследствии случилось так, что оба они, муж и жена, стали работать учителями вот в этой деревне, где школа и детдом стояли бок о бок, Светлана Николаевна не могла без внутренней боли и сострадания смотреть на детдомовских ребят: ей все казалось, что среди них она видит маленького Диму, своего мужа, что когда-то вот так же он жил без матери и отца, нелюдимый, недоверчивый к ласке, доброму слову, и у нее в душе росло чувство невольной вины перед этими ребятами и девчонками.
И. Мамедов. УТРО В ПОРТУ.
А. Мелконян. ЮНЫЙ ФЕХТОВАЛЬЩИК
Е. Кожевников. «МАЙСКИЕ ГРОЗЫ». Из серии «Селецкие каникулы».
Е. Широков. ДРУЗЬЯ.
Детдомовцы учились в той же школе, что и деревенские ребята, это была их родная школа, и все же в каждом классе, где она преподавала русский язык и литературу и где вперемежку сидели и те и другие ребята, можно было безошибочно определить, кто — детдомовец, а кто — из-под родительского крыла. У детдомовцев иные глаза, иная реакция на одни и те же слова взрослого. Даже иная этика. Иные представления о добре и зле, о силе и слабости, о честности и подлости. Откуда в ней возникло это мучительное, изнуряющее чувство вины перед ними? Иногда ей даже стыдно было своего тихого семейного счастья: вот у нее муж, дочь, квартира, работа, приносящая радость и удовлетворение, а рядом детдом, ребята и девчонки, живущие без матерей и отцов, какой-то непонятной для нее, обособленной и, как ей казалось, далеко не счастливой жизнью. Так как же она может быть спокойной, равнодушной, довольной собой? И когда однажды ее вызвали в роно и после долгого предварительного разговора предложили стать директором детдома, она сначала внутренне испугалась той ответственности, которая ляжет на ее плечи за судьбы детей, а затем, подумав и взвесив, а главное — вспомнив свое постоянное чувство вины перед детдомовцами, дала согласие, даже не посоветовавшись с мужем.
И вот тут-то и произошло непредвиденное.
Оказалось, Дмитрий был категорически против, чтобы она работала директором детдома.
Чего-чего, а этого она никак не ожидала.
— Ты ничего не понимаешь в этой работе, — горячо говорил он. — Мало сострадать, сочувствовать, надо прежде всего знать дело. А его ты не знаешь и не можешь знать. Это все только женские сантименты: ах, люблю детей, ах, как жалко их, ах, не могу смотреть на сирот спокойно!.. Не сантименты нужны — нужен волевой, сильный человек, который бы перевернул жизнь в детдоме. Да и не только в нашем детдоме...
— Что ты имеешь в виду?
— Да ты посмотри повнимательней на современные детские дома! — продолжал горячо Дмитрий. — Ты только сравни: наши, военные, послевоенные детдома и нынешние. Как мы жили? Мы жили впроголодь, у нас действительно ни у кого не было родителей, мы были плохо одеты и обуты, дрова для кухни пилили и кололи сами и, будь го мороз или проливной дождь, воду бачками таскали из колодца. Представь себе десяти-одиннадцатилетних пацанов, которые тащат трехведерный бачок. Тяжело, но тащим, через несколько шагов меняясь руками. На плиту бачок поднимали сообща. Что я этим хочу сказать? Я не хочу сказать, что мы были лучше. У сегодняшних детдомовцев тоже нелегкая судьба. Но мы были детьми войны, мы должны были по-настоящему трудиться, чтобы вырасти полноценными людьми, а не только чтобы прокормить себя — это важно, но это не главное, — а что сейчас?! Сейчас у большинства детдомовцев есть родители, многие родители бросили своих детей, а многих — лишили родительских прав из-за пьянства, разгула, тунеядства. И что в результате? Многие детдомовцы ненавидят своих матерей и отцов, заметь — живых матерей и отцов, затаили эту ненависть и злобу глубоко внутри, ощетинились. А куда и на кого выливают свои чувства? На окружающих. В нашем сиротстве не было виновных, кроме войны, а в их сиротстве виноваты в основном родители — и вот свою ненависть и неприязнь к родным и близким они выливают на всех и вся. К чему я это говорю? К тому, что среди правонарушителей и ребят, стоящих на учете в милиции, очень много детдомовцев. Есть ли выход? Я думаю, есть, но только его мало принимают во внимание. Кто такой современный детдомовец? И что такое современный детдом? Скажу откровенно детдом — это