Осталась еще одна работа Эдуарда Ратассеппа — рукопись русско-эстонского технического словаря, над которым он работал вечерами сорок четвертого года в уже свободном Таллине, ожидая освобождения Сааремаа. Осталась тетрадка, которую он и не предлагал в издательство. Не успел? Не захотел? Хотя опыт работы с издательством у него был. В его переводе с русского на эстонский была издана книга К. Бадигина «Седовцы».
Когда я была в Таллине, в институте языка, на столе у Лэени, дочки Яана, внучки Эдуарда, лежал школьный эстонско-русский словарь, автором которого она является. В этом году выходит и первый том большого трехтомного издания русско-эстонского словаря. Один из авторов — младший научный сотрудник Лэени Симм, которая по образованию учитель русского языка.
Когда-то Мария жалела, что в сельской школе не преподают французский: «На этом языке говорили мыслители и поэты». Я была в таллинской школе на уроке французского у Лиины Ратассепп, дочки Вяйно, внучки Марии. Она ходила по классу, не очень отличающаяся от десятиклассников, не очень стесняющаяся ни меня, ни ребят, рассказывающая на хорошем французском о том, что такое participe présant и как с ним обращаться.
Лиина училась в школе, где математику преподавала ее мать Валве Ратассепп. Физике и математике в школе на острове ее двоюродная сестра Лэени училась у своего отца Яана, русскому языку у бабушки — Марии Ратассепп. Лэени поступила на русское отделение, Лиина закончила французское.
Как-то в беседе со мной Вяйно Ратассепп сказал: «Себе в класс своих детей могут брать только хорошие учителя. Плохим учить собственных детей нельзя. В школе, в классе видно про человека даже то, чего не видно дома».
Мы все повторяемся в детях. Наши ошибки, наши привязанности, шкала жизненных ценностей, наши свершившиеся и несвершившиеся судьбы — все в наших детях...
К удивительной московской встрече лучших представителей учительских династий, которую в марте 1983 года проводил ЦК комсомола, Ратассеппы вычертили свое учительское генеалогическое дерево. В Москву приехали сын Ратассеппов Яан и его дочь Лэени Симм, дочь Ратассеппов Эви Клостер, сын Ратассеппов Вяйно, его жена Валве и их дочь — Лиина. А на генеалогическом дереве — пятнадцать человек (выходили замуж и женились дети и внуки тоже на учителях). Два кандидата педагогических наук, два преподавателя музыки (помните: дедушкина скрипка и фисгармония), из шести внуков только у одной — среднее педагогическое образование, у всех остальных — высшее.
...Мария Ратассепп умерла за четыре дня до своего восьмидесятитрехлетия. Прощались с ней в здании старой школы. Внуки играли Шопена, Бетховена, Чайковского, Шуберта. Внуки прощались с бабушкой словами из ее любимой поэтессы Л. Койдулы. Собрались все: четверо детей с мужьями и женами, девять внуков, зал заполнили поседевшие ее ученики. Вспоминали, что в последний год Мария о болезнях не говорила, не жаловалась, но всем что-то подарила. Все свои нехитрые сережки, брошки, колечки раздала.
Но разве она только это им оставила? Она оставила скамейку у сваленного дерева, где сидела в последнее время, не в силах одолеть дорогу до дома Эви. Она оставила перевязанные голубой ленточкой письма любимого человека — отца ее детей, которые они так и решили оставить — нечитанными. Она оставила им умение переносить тяготы в одиночестве и делить радости с ближними.
Она оставила им в наследство Дом на острове, начало ее жизни, продолжение их судеб.
Дважды два.ИГОРЬ АРЯСОВ
Ох и красив же этот парень — Лойко! Рост богатырский, плечи широкие, руки сильные. А главное — один справляется с трудной работой: сам форму раствором набивает, сам тележку шестипудовую на выставочную площадку катит, неуловимым движением опрокидывает форму. На землю рядом с другими плюхается кирпич, замешенный на воде из песка и цемента. Еще две минуты — и форма, будто металлическая рубашка с накладными карманами, сложена, и снова Лойко мчит к бадье с раствором, опять вставляет закладные детали (они в этих кирпичах пустоты образуют, за что и называют кирпичи-блоки пустаками) и ну руками наполнять форму да толкушкой деревянной раствор трамбовать.
Серый от цементной пыли летит на землю пот с лица Лойко, сверкают глаза да зубы. И не поймешь, то ли одобряет, то ли сердится мастер на Мишу Турко, который вот уже неделю как зачарованный, жадными, внимательными глазами с утра до вечера смотрит за его работой, фиксирует каждое движение, будто хочет выучить наизусть. И не пугают парня ни грязь, ни тяжесть формы, ни огромная усталость, что к концу дня, как ни прячь ее за бравадой, все заметнее сказывается на скорости мастера.
Восхищает Мишу Турко результат — сплошное загляденье: на площадке ровными рядами лежат серые, сохнущие под солнцем пустаки. За каждую их сотню заказчик платит шесть злотых да еще в придачу обедом кормит. А из кирпичей этих добрые строения получаются, не на десять лет, а на целый век.
Вот бы Мише такую работу. Один, конечно, и за неделю он с непривычки даже ста штук не изготовит, а вот если младший брат Антон в подсобниках будет, тогда дело пойдет. Ведь у Миши плечи почти такие же, как у Лойко, который всего-то на четыре года старше. Просто Лойко ловчее, да и повезло ему в жизни, видимо, больше: купил форму для изготовления пустаков. Соседи говорили, будто из самой Варшавы выписывал, триста злотых платил за нее. Цена великая, три коровы за такие деньги купить можно. Мише еще отца предстоит уговорить, чтобы согласился на риск, купил форму. Но это — потом. А сейчас смелости надо набраться и попроситься к Лойко в подсобники. А Лойко — умный парень, сам догадался:
— Ну чего, Миша, не устал смотреть за мной?
— Устал, Володя. Научи меня пустаки делать, хочу на жизнь зарабатывать.
— Добре, ежели так. А что же дальше не стал учиться?
— Три раза ездил в училище поступать, не приняли даже документы. — Михаил взял трамбовку и стал яростно уплотнять вязкую массу. — А все потому, что мой отец — белорус восточных взглядов, так его прозвали. Он в девятнадцатом году в Красной Армии за Советскую власть воевал. Если бы мы сейчас в Советском Союзе жили, я бы учился.
— Это верно, я тоже не мучился бы с пустаками. — Лойко потушил папиросу. — А взгляды у твоего отца правильные. Ты его благодарить должен за то, что он вас, шестерых детей, в школу сумел отдать. Эти кирпичи делать — наука несложная. А вот знания тебе пригодятся. Наступит время — сам поймешь. Дай-ка я лишнее срежу, чтобы пустак ровный был. — Лойко набросил на форму крышку-нож и срезал бугристую поверхность. — Теперь вези сам, опрокидывай аккуратно, а то испортишь.
Михаил взял тележку за ручки. Ох и тяжесть! Но промолчал, только зубами скрипнул и медленно покатил тачку к площадке. Лойко шел рядом, искоса посматривал на парня, размышляя: «Хорошо, что он грамотный, надо будет привлечь его в нашу подпольную комсомольскую организацию. Взгляды у него правильные. Но пока, кроме заработка, ни о чем другом не думает. Впрочем, семья большая, жить трудно, а он — старший сын».
После ужина, когда отец, экономя свечу, сел у окна с книгой в руках, Михаил подошел к нему:
— Папа, у меня к вам большая просьба — купить форму для пустаков. Буду, как Лойко, на хлеб зарабатывать. Он сказал, что у меня получится, я работал вместе с ним.
Отец поднял на сына строгие светлые глаза:
— Значит, вот ты где неделю пропадал! Эх, Миша! Учил-то я вас для чего? Когда я тебя привел в первый класс, что пан Кухарчик сказал? Забыл? А я помню. Он мне сказал так: «Пан Турко, у вас очень способный мальчик. Я удивляюсь, откуда он, сын белорусского крестьянина, научился бегло читать по-польски? Но этого мало. Я удивляюсь, откуда мальчик так хорошо знает счет? Я беру его сразу во второй класс!» Тебя Кухарчик бил деревянным молотком по рукам? Не бил. Потому что ты учился отлично. И я, Миша, хочу сделать из тебя ученого человека, чтобы тебя все уважали в селе, может быть, даже, как пана Кухарчика. У него самая главная должность — учитель. А ты мне — купи форму. Она же дорогая, я знаю. А вдруг не потянешь?
— Антон поможет, — робко возразил старший сын.
— Ему только семнадцать, надорваться долго ли? Да и в хозяйстве помощник нужный, мне вдвоем с Ваней разве управиться?
— Папа, — Антон, предупрежденный братом, пришел ему на помощь, — у нас получится. Мы свои злотые будем домой приносить. Мы сдюжим. Мы же Турко, а не какие-нибудь бездельники. — Он расправил неширокие плечи и даже привстал на цыпочках.
— Ну, что с вами робить? — Отец с сожалением посмотрел на книгу, потом в окно, за которым темнело, начал моросить дождь. — Я у деда вашего землю с трудом выпросил, чтобы на ней работать и вас учить. Он мне тогда говорил: «С пера сыт не будешь, а земля всегда прокормит». Видно, и правда. Одно радует: что не в работники к графу Пляттер-Зибергу идете. Пустаки делать — занятие серьезное и самостоятельное. Ладно, рискнем.
Два года, с ранней весны до самой слякотной осени, Михаил и Антон ходили по деревням и селам, делали пустаки. Эта трудная жизнь, тяжелая, изнуряющая работа почти не оставляли места для мыслей о будущем: если и загадывали братья что-либо, то на месяц вперед, не больше.
Но пришел 1939 год, наступил сентябрь, и вместе с частями Красной Армии, освободившей Западную Белоруссию, пришла Советская власть, пришла свобода, пришла другая жизнь в село Домаши, в судьбу большой семьи Антона Викентьевича Турко.
Отец посветлел лицом. О Советской власти он так говорил односельчанам.
— Стою я, значит, у хаты, а рядом — сыны мои старшие, Миша и Антон. Ну а мимо по дороге воинская часть идет. И подходит к нам офицер, годами чуть старше моего Михаила. Напиться просит. Даем ему из криницы воды, а я его спрашиваю: «Сколько же вам лет, сынок?» А он отвечает: «Двадцать один». То есть Мише ровесник. «Сколько же у вас образования?» — «Так я, — говорит, — институт учительский кончил, двухгодичный». А национальности он оказался татарской, это на Волге-реке. Вот вам и вся агитация за Советскую власть. Мальчишка-татарин, вишь, на кого выучился. А мой сын только семь классов кончил, дальше не пустили. Так что я первым делом детей своих на учебу отправлю. А как же! Советской власти грамотные люди нужны!