В молодости подобного рода шок проходит быстро, тем более что пострадавших было трое; годом спустя, окончив училище, мы переженились, причем, чтобы не было недомолвок, удачно; однако, странное дело! — Ольга повела себя с нами так, будто ничего не случилось. Странное — потому что просто дружбы между молодым мужчиной и молодой женщиной я лично не наблюдал и не очень-то в нее верю, как бы мне по этому поводу ни возражали, остаюсь при своем мнении. Итак, мы постоянно, чуть ли не ежедневно встречались, забегали друг к другу на работу, неизменно бывали вместе на всякого рода междусобойках и рождениях; убедившись в чистоте наших отношений, жены не преследовали нас ревностью — во всяком случае, открыто. Хорев, Ольгин муж, тоже нам не мешал, слишком был уверен в превосходстве своей творческой личности, да и не только творческой — красив был, как голливудский актер-любовник; словом, все так продолжалось, пока уход из жизни моей Аси не нарушил равновесия — наши отношения с Ольгой уже не могли оставаться прежними, в них появилась принужденность.
Чтобы разрубить этот узелок, нам нужно было пройти через Большой Пожар.
Вечером Ольга потребует от меня отчета, а мне не до него. Редкий случай — я один: проводив внука в школу, Дед отправился проведать Нину Ивановну (небось пирогов с луком захотелось!); ребята не звонят, Ольга роется в архиве УПО, «Мастера и Маргариту» я в очередной раз прочитал, а после такой книги мне никакой другой читать не хочется. Вот тут, в предисловии, Булгакова называют «известным» — а почему не великим? Впрочем, Достоевского тоже долго не именовали великим. Люди не склонны оценивать по достоинству современников, ибо признать современника великим — значит как-то принизить себя; потомки бывают великодушнее, не не ревнуют покойников и охотно отдают им должное. Может, Бублик на выпускном экзамене скажет, что Булгаков был гениальным, а учитель не моргнет глазом?
Я лежу и думаю о том, что даже поджигателей, людей, которых я больше всего ненавижу, Булгаков сумел сделать симпатичными: Азазелло, Коровьев и Бегемот — единственные черти в мировой литературе, с которыми я хотел бы посидеть в дружеской компании и выпить на брудершафт. Пожарный в компании с поджигателями — вот так штука!
Ольга зря нас ругает: одно дело — любить свою профессию, и совсем другое — ломать мещанское представление о ней, рекламировать себя, доказывать, что мы тоже не лаптем щи хлебаем. Нас учили не защищаться, а всегда нападать, идти в атаку, и каждый из нас про себя гордится тем, что пожарные — единственные в мирное время люди, повседневно ведущие боевые действия. Война началась с пожаров, велась в сплошных пожарах и закончилась ими; для нас они остались как будничная работа. Когда Ольга говорит, что хочется в жизни сделать нечто большее, чем съесть положенное по статистике количество мяса и выдышать положенную порцию кислорода, мы про себя думаем, что так и делаем: по той же статистике пожарные гибнут и получают травмы больше людей всех других профессий, выручая из беды тех, кто сочиняет про нас анекдоты или заливается смехом, слушая их с эстрады.
Я вовсе не хочу создать впечатления об исключительности нашей профессии: мы тоже не ангелы, среди нас есть и хорошие люди, и плохие, храбрецы и трусы, праведники и подлецы — с той только разницей, что трусам и подлецам у нас не ужиться, они не выдерживают испытания огнем. Еще древние знали, что огонь очищает — в самом широком смысле слова; очищает он и пожарную охрану от случайно попавших в нее людей. Мы, пожарные, давно усвоили, что никто не станет нами восхищаться, как космонавтами или ребятами, что поднялись на Эверест; знаем, что никто, буквально никто из нас, даже легендарные ленинградские пожарные в блокаду, не получил за тушение пожаров Золотой Звезды; привыкли к тому, что нас куда чаще ругают и проклинают, чем хвалят и награждают; усвоили, знаем, привыкли, но молчим об этом и если все-таки вспоминаем, то в своем узком кругу: ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения своей работой пересиливает обиду. В войну Дед горел в танке четыре раза и привез три ордена; потом, после войны, он потушил несколько сот пожаров, среди них был и Большой, но только единственный раз, за полигон, заработал медаль. Ну, раз так принято, значит, надо, мы люди не гордые. Когда нам сочувствуют, что есть День работников торговли, День труженика бытового обслуживания и так далее, но нет Дня пожарных — мы отмалчиваемся: для нас День пожарных — 365 раз в году.
Да, еще о наградах — не потому, что это наше больное место, а просто интересный случай. Не знаю, как в других городах, а у нас традиция: выносишь человека из огня или по-другому спасаешь — не спрашивать у него фамилию. Сам скажет — его дело, а ты не спрашивай, не надо. А возникла эта традиция после случая с Кожуховым, когда он еще был, как шесть лет назад его Юрий, молодым лейтенантом, начальником караула. Тушил он студенческое общежитие, горели первый и второй этажи, а с верхних людей приходилось снимать по лестницам или, проникая в здание через чердак, выводить на крышу. Пожар был трудный, но сработали хорошо, обошлось без жертв. И вот Кожухов вдруг вспомнил, что Савицкий рекомендовал спрашивать фамилии, чтобы указать в отчете — для-ради доказательности, чтобы не обвинили в преувеличениях. Вынес он одного студента на крышу, сделал ему искусственное дыхание и поинтересовался: «Как ваша фамилия?» А студент, отдышавшись, в знак благодарности спросил: «Что, орден хочешь за меня получить?»
Это Кожухов рассказывал после полигона, когда привез пожарных к себе. «Обожгло, как пощечина, — вспоминал он, — даже в глазах потемнело. Потом на разборе Савицкий интересовался фамилиями, и я ему прямо сказал, что никогда спрашивать не буду, даже если приказ — пе буду! Объяснил — почему, Савицкий подумал к кивнул: не надо».
Позвонила Ольга — что успел сделать? Я честно признался, что совершаю «двадцать тысяч лье вокруг самого себя» и нахожусь примерно на половине. Ольга заявила, что я никогда не познаю себя так, как это сделает за меня начальник отдела кадров, велела немедленно прекратить путешествие и заняться делом, потребовала к ее приходу изложить, причем без халтуры, первые пятнадцать минут пожара и пригрозила, что в противном случае снова начнет лечить мой радикулит жгучкой — адским снадобьем, от которого я вчера взвыл не своим голосом.
Жгучка меня убедила, принимаюсь за работу. Для затравки беру свой тогдашний, извлеченный из архива УПО рапорт на имя Кожухова.
Верчу в руках несколько потрепанных страниц. Почерк не мой, рапорт я диктовал на следующий день, и подпись нелепая — дрожащая, будто пьяный в милиции подписывал протокол. Но слова мои, Леша мне дважды все перечитал.
«13 февраля оперативный дежурный по городу капитан Нестеров В. В., начальник штаба капитан Рагозин Д. И., начальник тыла ст. л-т Нилин С. Н. и связной, мл. сержант Рудаков А. П., находясь на месте пожара жилого дома по ул. Павлова, 13, в 18 ч 21 мин получили сообщение о пожаре во Дворце искусств и немедленно выехали на объект.
В пути следования получили сообщение об объявлении пожару э 5. Прибыли к месту вызова в 18 ч 33 мин, то есть через 12 мин. К моменту прибытия обстановка была следующая.
Происходило интенсивное горение от 5-го по 8-й этажи главного корпуса и на 11, 13, 14, 15 и 18-м этажах высотной части здания. Огонь распространялся вертикально в вышерасположенные этажи и по коридорам перечисленных этажей главного корпуса, где в помещениях находилось большое количество людей, отрезанных от выхода огнем и дымом. Как со стороны фасада, так и со стороны двора, а также в высотной части в оконных проемах стояли люди, размахивая шторами и разного рода предметами, чтобы привлечь к себе внимание. Некоторые, связав по две-три шторы, пытались самоспасаться на нижние этажи.
Видя сложившуюся обстановку, я принял руководство тушением пожара на себя, подтвердил по радиостанции пожару э 5 и вызвал дополнительно все автолестницы, все автомобили газодымозащитной службы, 10 автонасосов и 20 автомашин «скорой помощи».
Немедленно отдал следующие распоряжения:
— штаб развернуть против центрального входа;
— на каждом этаже, начиная с 5-го, организовать боевые участки, назначить начальников боевых участков и в помощь уже работающим подразделениям на каждый этаж направить по два отделения для проведения спасательных работ;
— по периметру установить по мере их прибытия автолестницы для проведения спасательных работ;
— организовать взаимодействие с Горгазом, Горводопроводом и Горэнерго, совместно с представителями «Скорой помощи» развернуть пункты оказания первой медицинской помощи в лифтовых холлах четвертого этажа;
— установить надежную, связь между боевыми участками, прибывающим на пожар руководством и Центральным пунктом пожарной связи;
— через представителей ГАИ немедленно перекрыть движение городского транспорта и пешеходов по ул. Некрасова и прилегающим переулкам…»
Далее в рапорте перечислялись фамилии начальников боевых участков, конкретные действия по тушению и спасению, которые в силу своей лаконичности и казенного языка никоим образом Ольгу не удовлетворят.
Буду вспоминать детали.
Сначала о том, чего я не написал в рапорте.
Пока мы ехали к Дворцу, изломали головы: почему пожару объявили пятый номер? Скорее всего подвал… Или лифтовое хозяйство?
Незадолго до того я был и Москве, сдавал экзамены в Высшей школе, и ребята дали мне посмотреть изданную американцами книгу «Горящая Америка» — огонь везде одинаков, технические проблемы у нас одни и те же. И тогда я припомнил слова из этой книги: «Высотные здания, став символом прогресса, стали вместе с тем настоящим кошмаром для пожарных».
Сегодня могу признаться в том, чему тогда никто бы не поверил: за полторы недели до Большого Пожара мне чуть ли не каждую ночь снился горящий Дворец искусств. Я никому об этом не говорил, чтоб не сглазить, пожарные — народ суеверный, но, просыпаясь в испарине, знал, почему мне снится эта чертовщина. Тому было несколько причин: 1) Несмотря на решительные предписания Госпожнадзора, на всех внутренних лестницах Дворца начался ремонт. 2) Хорев задумал снимать короткометражку о забавных малолетках, и Бублика с его вихрами и веснушками чуть не каждый день таскали на эти самые кинопробы. 3) Как раз в те дни пришел ответ архитектурного управления — с категорическим отказом пристроить хотя бы со двора наружные пожарные лестницы, ибо пострадает красота уникального здания.