Идти в разведку вдвоем запрещено уставом, в разведке очень нужен третий. Однако, как советовал, кажется, Петр I, не держись за устав, как слепой за плетень, — в исключительных случаях нужно действовать по обстановке. Хуже было то, что мы остались без воды, рукавные линии, которыми мы пользовались, остались в коридоре на седьмом. Надежда на внутренний водопровод, его во Дворце я сам не раз проверял, знал, что он добротный, с запасом рукавов, но вот в каком они состоянии сию минуту?
Порядок! В лифтовом холле на седьмом Леша достал из пожарного шкафа и размотал двадцатиметровый рукав — вот мы и с оружием. Леша протушил первые метры лестничного марша на восьмой этаж — и тут я допустил большую ошибку.
Азбучная истина: в горящем доме нельзя открывать двери на себя! Распахивая, встань в сторону — ведь неизвестно, что творится за этой дверью.
Элементарная истина — и я о ней забыл. Пусть в горячке, но намертво забыл, пренебрег.
Эта дверь, сделанная из стеклянных блоков, обнажилась как раз посредине марша — неизвестного назначения дверь, обычно таких на главных лестницах не бывает. А вдруг там помещение, а в нем люди? И я рванул дверь на себя — как полный профан, как ошалевший от первого своего пожара новичок.
Оттуда на меня выбросилось багрово-черное пламя, обожгло лицо. Леша рывком вытащил меня наверх, а пламя из двери клубами выскочило на уже протушенный марш и заплясало вниз, словно обрадовавшись, что его освободили из темницы.
Мы оказались в огненном кольце — снизу и сверху все горело.
Потом мы узнали, что в каморке за дверью костюмеры народного театра хранили старое, никому не нужное барахло, под которым какой-то осел спрятал две канистры с бензином. Всей этой гадости, чтоб взорваться и вспыхнуть, только и нужен был свежий воздух, кислород, который я впустил.
Пришлось, как тиграм в цирке, прыгать через огонь вниз, прикрывая смоченными крагами лица. В конце концов пламя мы сбили, но на этой дурацкой истории потеряли несколько драгоценных минут.
Теперь о том, о чем не расскажут другие.
На восьмом этаже мы застряли надолго. Дело в том, что из лифтового холла ремонтники сделали склад — здесь повсюду стояли бидоны с краской, валялись рулоны обоев, стопки полистироловой плитки и прочее, и все это горело, и горело хорошо!
С одним стволом «первой помощи» (так мы обычно называем ствол Б, в отличие от мощного ствола А, который держат двое, ствольщик и подствольщик) мы провозились бы здесь с полчаса. Но не успел я запросить у Рагозина подкрепления, как он сам проинформировал меня о чрезвычайной обстановке: лифтовой холл отставить, пробиваться по левому коридору и заняться спасанием людей, их там много, автолестннца не успевает снимать.
Коридор проходили тяжело, отвоевывали метр за метром и взламывали закрытые двери. Сначала шли помещения областного издательства — к счастью, пустые, редакторы успели разойтись по домам, а тушить шкафы с рукописями времени у нас не было; дальше по коридору где-то были двери литературного объединения и лектория, куда собирались по вечерам; именно там могли быть люди, о которых информировал Дима.
Но туда мы попали не сразу, ибо натолкнулись по дороге на роскошную двустворчатую дверь, которую я сразу узнал: во время одной проверки заходил сюда и ругался с директором издательства Микулиным, который забыл выключить кофеварку и устроил загорание, правда, пустяковое. Дверь закрыта, постучал — молчание. Леша ее ломиком, вбежали — Микулин высунулся в окно и кричит. Что было дальше, вы знаете, пришлось выводить Микулина из стрессового состояния не совсем корректным образом, но зато эффективно. А вот подробность из сегодняшнего дня. Недавно мы с Микулиным встретились на родительском собрании, вместе с Бубликом учится его внук. Разговорились, стали вспоминать, и он горестно поведал, что тогда, во время пожара, у него сгорела рукопись повести. «Мастера и Маргариту» я знаю наизусть и тут же процитировал: «Простите, не поверю, — сказал Воланд, — этого не может быть. Рукописи не горят», но Микулин со вздохом заверил, что с его рукописью чуда не произошло. Я его утешил том, что история уже знает подобный прискорбный случай, когда в пожаре погибла Александрийская библиотека с древними рукописями, а ближе к нашему времени — рукопись «Слова о полку Игореве». По кислой улыбке Микулина я догадался, что эти сравнения мало его утешили.
Но тогда, оказавшись в безопасности и придя в себя, Микулин дал нам бесценную информацию: когда он побежал из лектория к себе в кабинет звонить по 01, там оставалось примерно человек двадцать. Значит, они и сейчас в лектории, это метрах в двадцати по коридору от его кабинета, на противоположной стороне — окна во двор.
Да, чтобы не забыть, такая деталь: сбивали огонь — наступала полная темнота, и из-за дыма, и электроэнергия была вырублена. Даже групповой фонарь — и тот на какой-нибудь метр давал подобие видимости. Практически полная темнота.
Как мы дошли до лектория, помню плохо; впрочем, главная круговерть, которая ошеломляла в коридорах многих, уже закончилась, все, что могло гореть, догорало, полыхало лишь в отдельных комнатах, двери в которые были открыты. Массивную дубовую дверь в лекторий я тоже быстро узнал, вернее, нащупал по затейливой резьбе, сделанной ребятами из студии народного творчества. В нижней части двери багровел прогар, который Леша хорошенько зачернил: образуется дыра — весь дым из коридора пойдет. Дверь взламывать не пришлось — открыли на стук.
Все дальнейшее — а мы находились в лектории около семи минут, помню отчетливо. Прежде всего о самом помещении: заставленный рядами стульев зал площадью около сотни квадратных метров, четыре больших окна, выбитых, конечно; через оконные проемы свищет ветер со снегом, а в стенной перегородке справа — сплошные прогары, вот-вот ворвется пламя с дымом. Словом, на редкость опасная ситуация, а людей в самом деле человек двадцать, и эти люди с криками нас окружают.
Я к окну: пятидесятиметровка работает далеко, других автолестниц не вижу. Мгновенно решаю: будем спускать людей по спасательным веревкам. Их у нас две штуки: Леша — человек запасливый, чего он только не припрятал в багажнике «Волги». Длина веревки двадцать пять метров, часть ее уйдет на «кресло», значит, оставшейся длины хватит до третьего этажа. Следовательно, там должны быть пожарные, которые примут людей с веревок и поведут вниз. Соединяюсь с Рагозиным по штабному каналу связи, получаю его заверения, что все будет немедленно сделано, и неузнаваемым даже для самого себя голосом ору: «Мол-чать! Слушать мою команду!»
И объясняю, коротко и четко, что собираюсь делать.
Поразительная вещь: как по-разному ведут себя люди перед лицом смертельной опасности! Казалось бы, всем одинаково жить хочется, особенно в пожар — уж очень это больно и страшно — умереть от огня, от одной этой чудовищной мысли люди на глазах седеют, а ведут себя по-разному!
Я много раз наблюдал эту картину — и никакой закономерности не нашел. Иногда лучше ведут себя женщины, иногда мужчины. Точно знаю одно: труднее всего во время спасательных работ с теми, с кем обычно трудно в обыденной жизни — с закоренелыми эгоистами, с людьми, которые ради собственной выгоды и спокойствие не пошевельнут пальцем, чтобы облегчить чужую беду. Мы уже давно усвоили: плохого человека спасать очень трудно, он, если взять доступный пример кораблекрушения, вырвет спасательный круг из рук ребенка. Нам с Лешей пришлось тушить квартиру, в которой среди подвыпившей компании находился известный в городе хулиган, уже дважды побывавший в местах не столь отдаленных; так эта сволочь так ревела от ужаса и рвалась на еще не поданную лестницу, что Леше пришлось его слегка успокоить…
Не стану утверждать, что это закономерность, но лучше других ведут себя молодые девушки и парни, причем не разбитные, которым море по колено, а наоборот тихие и скромные. Не знаю, чем объяснить такой парадокс: может, у людей скромных, не выставляющих напоказ свою личность, выше чувство гордости, самоуважения?
И еще одно наблюдение: свойственная женщине от природы стыдливость пересиливает страх! Когда Леша спускал на «кресле» одну среднего возраста даму, та, несмотря на полуобморочное состояние, нашла в себе силы снять кофту и прикрыть обнажившиеся ноги. Из этого правила бывают исключения: все-таки современная женщина не так чопорна, как в свое время ее мать или бабушка, современная раскованнее, она привыкла к коротким юбкам. Впрочем, в стрессовом состоянии, а пожар для нас всегда стресс, в мозгу не остается места для посторонних мыслей. Нам иногда и голых приходится выносить, и чувствуешь при этом не покорно обвисшее женское тело, а просто тяжесть.
На меня будто обрушилась лавина:
— Вы с ума сошли, мы не обезьяны!
— Пусть нам немедленно подадут лестницу!
— Товарищ пожарный, а через коридор нельзя? Я очень боюсь высоты!
— Вы обязаны обеспечить нашу безопасность!
Будь у меня время, я мог бы объяснить, что лестницу к их окнам подать уже не успеют, а в коридоре такой дым, что им и пяти шагов не пройти, что обеспечить их безопасность здесь, и этом зале, мы можем не больше, чем если бы они находились у кратера действующего вулкана. Но на объяснения у меня не было ни секунды. Задавая себе вопрос: «Быть или не быть?» — Гамлет мог раздумывать сколько угодно. У нас все было проще: мы с Лешей точно знали, что с каждым мгновением шансы «быть» стремительно идут к нулю. В подобной ситуации у пожарных действует одно железное правило: никакой полемики, любыми средствами обуздать паникеров. Любыми! Если человек идет ко дну, его позволительно схватить за волосы; если в пожар человек мешает себя спасти, его можно отхлестать по щекам или грубо обругать. В таких случаях нужна жестокая встряска, без нее никак не обойтись.
— Молчать! — во всю силу легких гаркнул я и встряхнул первого попавшего под руку. — Хотите жить — будете слушаться только меня! Девушка, вы первая, Леша — приступай!
В этот момент часть стенной перегородки треснула и в зал с гулом повалил дым, именно с гулом — окна открыты настежь, тяга отличная! Тут-то и началась паника: исторические крики, разинутые рты, выпученные глаза, кашель, рвота…