Дядя Сергей два года, начиная с Курской дуги и кончая Эльбой, провоевал с Дедом в одном батальоне, после войны они остались большими друзьями и, хотя пути их сильно разошлись, сохранили друг к другу братские чувства: все праздники 9 Мая проводят вместе, рыбачат, воспитывают Бублика и даже вместе реставрируют мебель (для Деда — заработок, для дяди Сергея — хобби).
Колоритнейшая фигура! Доктор технических наук, профессор и автор многих изобретений, другими словами, очень даже солидный человек, Попрядухин прославился в городе эксцентрическими выходками, которые бы вряд ли сошли с рук кому-либо другому. Жарким летом он ходит на работу в свой НИИ водного транспорта в шортах и безрукавке — это в его-то шестьдесят лет, а если ему делают замечание, может достать из портфеля и нацепить на шею до невозможности мятый и засаленный галстук; однажды, когда в НИИ приехал заместитель министра, директор потребовал, чтобы Попрядухин надел свой лучший костюм — и профессор явился на службу в многократно стиранной и штопанной солдатской форме. Он играл во дворе в городки с мальчишками, гонял с ними голубей, лихо освистывал мазил на футболе — и в то же время почитался как непререкаемый научный авторитет, руководитель и консультант многих проектов.
Что же касается шахмат, то к ним Сергей Антоныч относился со свойственной ему оригинальностью. Играл он очень даже прилично, лучше, пожалуй, самого Капустина, однако никогда не принимал участия в турнирах, считая их пустой тратой времени и сил; шахматы он признавал как развлечение, играл только легкие партии и высмеивал тех, кто относился к сему развлечению слишком серьезно. Капустин и другие наши корифеи, ставшие объектом насмешек, терпеть его не могли и никогда не приглашали на турниры даже в качестве зрителя, а после одной выходки на чествовании приехавшего в город с лекцией знаменитого гроссмейстера вообще исключили из членов шахматного клуба. Этот скандал стоит того, чтобы о нем рассказать. Поздравив гостя с блестящими, феерическими успехами в турнирах, Сергей Антоныч своим известным всему городу громовым голосом вдруг выразил глубочайшее сожаление по поводу того, что ради шахмат гроссмейстер забросил куда более нужную людям специальность инженера, и ласково, по-отечески, как учитель несмышленышу, посоветовал кончать с этим пустым занятием, ибо, как сказал Монтень: «…недостойно порядочного человека иметь редкие, выдающиеся над средним уровнем способности в таком ничтожном деле». Избалованный прессой и болельщиками гроссмейстер был совершенно шокирован и до того растерялся, что в последовавшем сеансе одновременной игры позорно проиграл половину партий и поклялся никогда не приезжать в город, где из него сделали мартышку.
Но Попрядухина проклинали не только шахматисты. Несколько месяцев назад на городском активе он выступил со сногсшибательным предложением: запретить какие бы то ни было собрания — не деловые совещания, а именно собрания — в рабочее время; обком инициативу поддержал, она была записана в решение, и количество собраний быстро и резко сократилось: одно дело — переливать из пустого в порожнее в рабочее время, и совсем иное — оставаться для этого после работы. И неистребимое племя бездельников, привыкшее по нескольку часов в день изображать кипучую деятельность на разного рода собраниях, вынуждено было осесть на рабочих местах.
— Первое время, — весело рассказывал дядя Сергей, выступальщики из нашего НИИ просто не знали, куда себя деть: работать отвыкли, сотрясать воздух вроде бы запрещено, пришлось мучительно перестраиваться. Зато директор, который вечно клянчил у министерства дополнительные ставки, пришел к ошеломляющему выводу: при полной загрузке научного персонала штатное расписание можно смело сократить на одну четверть, что и требовалось доказать!
— Действительно, ирония судьбы, — согласился Сергей Антоныч, — положенную мне порцию ожогов я должен был получить не в клубе, а в ресторане на двадцать первом этаже. Хорошо еще, что без Татьяны Платоновны пошел, она, к величайшему своему счастью, охрипла и не пожелала на банкете шипеть. Банкет на полтораста персон был назначен на шесть часов. Родионычу, нашему тогдашнему директору, стукнуло шестьдесят пять, а старика мы любили и сбросились по десятке. Моя агентура донесла, что несколько подхалимов готовят сахарно-медовые тосты насчет старого коня, который борозды не портит, и я даже придумал по дорого экспромт — экспромты, ребята, всегда придумывают заранее, — что шестьдесят пять только тогда превосходный возраст, когда до него остается еще лет двадцать. Эй, ферзя на место, юный жулик!
После пельменей, в изобилии приготовленных Дедом и Ольгой, Сергей Антоныч был настроен благодушно: возлежал, как римлянин в трапезу, на диване, переговаривался с нами и посмеивался над Бубликом, который следующим ходом неизбежно терял ферзя и весь извелся.
— Сдаюсь, — со вздохом сказал Бублик. — Но это не по правилам, вы, дядя Сергей, все время разговариваете и путаете, в ресторане было не сто пятьдесят персонов, а сто сорок три.
— Пусть я ошибся на семь персонов, но зато ты продул! — торжествовал Сергей Антоныч.
— Не по правилам, — напомнил Бублик. — А сказать, сколько было в шахматном клубе? А то вы снова напутаете.
— Ну, сколько персонов?
— Персоны бывают в ресторане, — важно поправил Бублик, — а в клубе было тридцать восемь человек.
— Можно не проверять? — озабоченно спросил Сергей Антоныч.
— Что я, брехун какой-нибудь? — обиделся Бублик. — Ладно, я молчу, а то папа на ремень показывает.
— Ну, раз ты отказываешься сыграть еще одну партию… — под бурные протесты Бублика сказал Сергей Антоныч, — уговаривать тебя не стану. Расставляй, расставляй… Уже во Дворце, у лифта, я спохватился, что до начала банкета еще минут двадцать, и решил нанести визит своему другу Капустину, да заодно сгонять парочку партий в блиц. Бублик несокрушимо прав: вместе со мной и… еще с кем, Бублик? — там оказалось тридцать восемь человек… нет, мне все-таки больше нравится «персонов».
— Тоже мне вопрос, — Бублик пожал плечами. — Каждый знает, что там еще буфетчица была, Ираида Ивановна. Когда мама Оля про некоторых не забывает, она у нее домой пепси-колу берет.
— А если некоторые хватают двойки? — упрекнула Ольга.
— Не двойки, а двойку, — уточняя Бублик. — И то не за ошибку, а за драку с Витькой.
— За дело или для разминки? — поинтересовался Сергей Антоныч.
— За дело, — проворчал Бублик. — Он дразнится, веснушки мои всегда считает.
— Ну и сколько у него получилось?
— Куда ему, он только до ста считать умеет, — пренебрежительно махнул рукой Бублик.
У Сергея Антоиыча нет внуков, и Бублик — один из любимых его собеседников. Поэтому пришлось терпеливо дожидаться окончания партии, и только тогда посулами и угрозами удалось загнать Бублика в спальню.
— Леля, крепкого чаю, одну заварку, — потребовал Сергей Антоныч. — С чего начинать?
— С того, как вы вошли в клуб, — предложила Ольга. — Кажется, при этом вы произнесли не совсем обычное приветствие?
— Необычное? — удивился Сергей Антоныч. — Я, как всегда, проревел: «Привет, дровосеки!», а если Капустин — это он, конечно, тебе наябедничал! — стал нервничать и зевнул слона, то это его сугубо личное дело. Ага, нашел с чего начать! У меня когда-то брали интервью для газеты, но завотделом спорта, сам шахматист, квалифицировал мои мысли как возмутительные и интервью забодал. Давай-ка врубим дровосекам в солнечное сплетение, а? Вот что я тогда говорил: мне кажутся смехотворными споры вокруг того, что есть шахматы — спорт, искусство или даже наука? Все это полная ерунда: шахматы есть игра вроде, скажем, преферанса, а шахматист — игрок, не более того. Спорт? Гимнастика для мозга! Искусство? Очевиднейшая чушь: не менее блестящие комбинации совершают финансисты и политики, которым и в голову не приходит называть свою деятельность искусством. Наука? Попробуйте сказать это в Академии наук! Увлекательная игра, умственная гимнастика в порядке отдыха от полезной деятельности — с этим я согласен, но нельзя же из людей, кто лучше эту гимнастику делает, творить себе кумиров! Шахматисты — народ хитроумный и практичный, они, как щит, выставляют впереди себя великих людей, игравших в шахматы: Петра Первого, Наполеона, Льва Толстого, Сергея Прокофьева и других, но ни словом не заикаются о том, что эти воистину великие люди смотрели на шахматы исключительно как на развлечение и игроками были посредственными, в лучшем случае где-то на уровне Капустина, да и уделяли они шахматам самый минимум своего времени. Представьте, как обеднело бы человечество, если б Толстой бросил сочинять романы, а Прокофьев музыку ради того, чтобы совершенствоваться в шахматах! Наполеон — другое дело, если б он не отходил от шахматной доски, человечество оказалось бы в чистом выигрыше. Скажу больше: повального увлечения шахматами, особенно профессионального ими занятия, я бы ни в коем случае не поощрял, ибо оно не только отвлекает от общественно полезной деятельности, но и вредно для здоровья, истощает нервную систему… Ну, каково, осмелишься написать? Смотри, Леля, Капустин перестанет раскланиваться, шахматисты в порошок сотрут! Ладно, за дело.
Сергей Антоныч взял лист бумаги и быстро набросал план левого крыла восьмого этажа.
— Вася, рисую по памяти, поправишь, если надо… Коридор, кажется, метров около шестидесяти? Шахматный клуб расположен здесь, в десятке метров от левой внутренней лестницы… все пять окон на фасад. В коридоре напротив — литобъединение. Признайся, Вася, ты их выручил, чтобы книги по блату получать, да? Дверь клуба массивная, дубовая, за ней небольшая прихожая, нынче принято говорить — холл, зал вытянут в длину метров на двадцать, вдоль стен шкафы с книгами и подшивками журналов, здесь же различные призы и грамоты — свидетельства бессмертных побед маэстро Капустина и его дровосеков, на стенах — портреты корифеев, таблицы турниров. Прошу обратить пристальное внимание на правый торец зала, здесь две двери: та, что ближе к окну, ведет прямо в буфет — шахматисты частенько забегают туда, поддерживать гаснущий творческий потенциал, а вторая дверь ведет в умывальник, откуда прямая дорога, извините, в туалет и в две непонятного назначения душевые кабины. Уже потом я выяснил, что по первоначальному замыслу данное помещение предназначалось хореографической студии, что делает понятными душевые кабины, но близость буфета вдохновила шахматистов на блестящую комбинацию, в ходе которой они совершили с балеринами длинную рокировку. Кстати говоря, за эту комбинацию и я Капустину аплодирую, так как благодаря душевым кабинам имею честь молоть весь этот вздор. По центру зала, во всю его длину стоят шахматные столики, десять или одиннадцать штук… в правом углу, ближе к входу, штук двадцать стульев для болельщиков… Вот, кажется, и весь очаг шахматной