Она была неузнаваема, красавица высотка, с ее изящной отделкой, многочисленными панно и витражами, паркетными полами и мебелью, сработанной по эскизам местных художников. Многие помещения превратились в выгоревшие бетонные коробки, полы по щиколотку были залиты водой, с потолков свисали обрывки проводов, а трубы коммуникаций от страшного жара либо полопались, либо скрутились в узлы. Вот такая она, неэстетичная, наша работа, в который раз подумал Кожухов, никого и не позовешь полюбоваться результатами своего труда — отшатнутся; пострадавший будет во всем обвинять пожарных, которые пришли на помощь слишком поздно, спасенный в лучшем случае поблагодарит и забудет, а городское начальство, подсчитав убытки, обязательно проворчит, что уж очень пожарные разошлись — и воды слишком много пролили, и паркетные полы, стены изуродовали (а их вскрывали, чтоб потушить огонь в пустотах), и вообще нужно было работать поаккуратней, народное добро все-таки. А о том, что без пожарных от всего этого добра осталось бы одно воспоминание, мало кто подумает, а если и подумает, то непременно напомнит: «Вы же за это деньги получаете». Будто то, что сделал Лавров, Гулин, Клевцов, Никулькин и их товарищи, можно оценить в деньгах…
Сверху спускались бойцы, вынося пострадавших, а лестница была узкая, и Кожухов останавливался, пропуская их; пострадавших, однако, отметил он, для такого пожара было относительно немного — и большинство людей с лоджий эвакуировали, и счастье помогло: поезд с артистами драматического театра из Москвы только в эти минуты прибывал на городской вокзал, об этом рассказал на крыше один артист, приехавший на сутки раньше товарищей. Не хотелось думать, что произошло бы, окажись в номерах те самые полсотни человек, которые сейчас выходили на перрон.
Поднимаясь и вынужденно отдыхая, пока спускали пострадавших, Кожухов подмечал то, что потом скажет на разборе: вот здесь догорает паркет — не вскрыли и не полили; на 13-м полно дыма — проморгали какой-то очажок; тут валяется крышка от противогаза — значит, кто-то работает с опасностью для жизни, зацепится за что-нибудь, разорвет дыхательный мешок КИПа и может наглотаться дыма.
На марше перед 15-м Кожухов пропустил двух бойцов, выносивших на руках крупного мужчину.
— Жарко там, товарищ полковник, — доложил на ходу один из них. — Воды мало, только одна рукавная линия.
— Вторую линию Нестеров снизу прокладывает, товарищ полковник, — уже на 15-м доложил Баулин.
Кожухов хотел было резко отчитать его за то, что слишком понадеялся на внутренний водопровод, но сейчас это было бы пустой тратой времени.
— Где Головин?
— Ушел со звеном на 16-й, товарищ полковник!
— Звено на помощь Нестерову, быстро!
— Слушаюсь, товарищ полковник!
Коридор 15-го этажа от лифтового холла до лоджии был весь охвачен огнем с тем самым голубоватым свечением, о котором в один голос говорили пожарные на этажах главного здания. Вода! От нее сейчас зависело, останутся ли в живых люди, которые не успели или не догадались, когда еще была такая возможность, выбежать на лоджию и крики которых доносились из номеров. Нет ничего хуже для пожарного — испытывать острую нехватку воды. Спасаясь от нестерпимого жара, бойцы столпились в начале коридора, а вперед с единственным стволом полз Говорухин, сантиметр за сантиметром сбивая огонь и то и дело поливая самого себя — лицо, боевку, ствол за шиворот… Идущего впереди куда лучше поливать сзади, и обязательно непрерывно, иначе вода, быстро испаряясь, может сильно ошпарить.
Есть вторая линия!
Кожухов придавил ногой рукав — полный.
— Сменить Говорухина!
Недавно мы были у Говорухиных, вспоминали о Большом Пожаре; я спросила Пашу, где ему досталось больше всего.
— На 15-м, — ответил он не задумываясь. — Там я испытал два взаимоисключающих чувства. Первое не очень приятное — когда поджаривался и превращался в мумию, а второе чувство, исключительное и замечательное — это когда Вася оттащил меня за ноги и стал поджариваться сам.
Говорухину крепко досталось и на других этажах, особенно в хореографии, но на 15-м этот гигант впервые в своей пожарной жизни дошел до обморочного состояния — слишком перегрелся и ошпарился, «черной завистью змее позавидовал, — шутил он, — что кожу может сменить». А Васе, который сменил Пашу, досталось меньше, так как стволов было уже два и оба ствольщика поливали то огонь, то друг друга. Вторым ствольщиком, к своей нескрываемой радости, стал Слава Нилин.
— Дорвался, лично Чепурин отпустил наверх! — ликовал Слава. — Под самое шапкозакидательство — вот повезло! А то, представь себе, спросят, что делал на Большом Пожаре, а что ответить? Гидрантами, водой внизу командовал?
Из номеров на горящем этаже спасли восемь человек, а вот сам Кожухов не уберегся. Когда, в отвоеванной части коридора стали взламывать двери, из одного номера от сквозняка произошел сильный выброс пламени, и Кожухов, который в этот момент протирал запотевшие очки, получил серьезный ожог сетчатки глаз. Его сразу же вынесли на лоджию, но когда убедились, что он ничего не видит, свели вниз.
Уже по дороге в госпиталь, в машине «скорой помощи» полковник узнал, что очаги огня на верхних этажах ликвидированы и Большому Пожару пришел конец.
В ресторане(Рассказывает Нестеров-младший)
Три события потрясли общественность: во-первых, исполнилось ровно пять месяцев с того дня, как Ольга начала свою бурную литературную деятельность, во-вторых, ровно шесть лет тому назад мы с Ольгой расписались и, в-третьих, что и есть самое главное, Микулин отвалил Ольге четыреста рублей аванса. Ну а такое сцепление обстоятельств порождает в слабой душе человека склонность к мотовству и гульбе. И семейный совет, на который с правом совещательного голоса были допущены Слава, Дима и Леша, решил эту свалившуюся с неба сумму возвратить в казну наипростейшим путем, то есть прокутить. И не в какой-нибудь забегаловке, а в нашем лучшем ресторане на 21-м этаже Дворца искусств. Решение приняли единогласно, при одном воздержавшемся.
— Транжиры, — корил нас Дед, — тоже выдумали юбилей. Ну, была бы еще серебряная свадьба или, на худой конец, бронзовая. А то — шесть лет, курам на смех. Это как ее считать — деревянная, что ли? Или целлофановая? Лучше бы на эти деньги Леля с Бубликом на юг поехали, в море поплескаться, а дома могли бы просто пивка попить, тем более что Нефертити воблу из Астрахани привез. Так нет, ресторан им нужен, пыль в глаза пускать, одних чаевых небось десять рублей вынь да положь. Гуляки!
Уничтожив нас морально, Дед вытащил из шкафа сшитый лет тридцать назад бостоновый костюм с брюками-парусами и понес на балкон проветривать от нафталина.
Дед был железно прав: у меня лично в глазах потемнело, когда я увидел список приглашенных. Ольге что, она может Кожухову и Чепурину выдать такое, о чем нам даже про себя подумать страшно. В обществе начальства хорошо сидеть на собраниях, а не за столом, где не то что не разгуляешься, а первой рюмкой поперхнешься, ибо когда напротив тебя сидят полковники, так и подмывает вскочить и проорать: «Смир-рно! Товарищи офицеры…») Дима тоже был за скромный междусобойчик, но на совете Ольге не перечил, даже поддакивал. Свою беспринципную позицию он объяснил так:
— В отличие от вас, людей простых, как веники, — высокопарно заявил, он, — я усвоил, что в основе великих решений лежат малые причины. Красиво сказано? Хотя нет, вы все равно не оцените, ваш уровень — это рукава и гидранты. Но мы со Львом Толстым и Достоевским знаем, что душа женщины неисповедима. Бьюсь об заклад, рыжая ведьма весь этот шабаш затеяла исключительно для того, чтобы показаться в новом платье и насладиться комплиментами…» Идея! Как она войдет, расфуфыренная, давайте не реагировать, будем говорить исключительно о футболе. Увидите, как она завертится!
Этому коварному плану не суждено было осуществиться: Ольга в своем новом бархатном платье, да еще на диво причесанная Клюквой, была так неожиданно хороша, что все дружно рявкнули и закатили глаза, а Дед завертелся юлой: «Эх, где мои шестьдесят лет!» (Деду через месяц шестьдесят один.)
— Нет, в самом деле ничего? — озабоченно спрашивала Ольга, вертясь перед зеркалом.
— Сойдет, — басом сказал Бублик. — А почему у тебя сережки разные, специально или для смеху? — И проводив глазами заахавшую Ольгу, осуждающе пробурчал: — Целый час наряжается, пока придем, всю пепси-колу выпьют.
— Держись меня, — подмигнул ему Леша. — Мороженого наеди-и-мся…
— А Дима не так глуп, каким кажется на первый взгляд, — сказал Слава.
— Рыжая в этом платье с самой Клюквой поспорит.
— Смотрю на вас и поражаюсь, — сказал я. — Платье, комплименты… А ведь достаточно вам было напрячь свои бедные мозги…
Закончить я не успел, вошла Ольга.
— Вася, — сказала она, — в мою сумочку не помещается, сунь в свой пиджак.
И протянула мне тетрадку и ручку.
— Вопросы есть? — спросил я.
Ресторан размещался в огромном зале, сплошь застекленном с трех сторон от пола до потолка. Это была одна из главных приманок ресторана: через пятиметровой высоты стекла открывалась панорама всего города. В центре зала возвышалась драпированная тканями колонна толщиной в баобаб, а от нее вниз шла винтовая лестница, по которой можно было спуститься на 20-й этаж с его подсобными помещениями, кассой и туалетом, и на 19-й, занятый кухней.
Для банкета Ольга выбрала большой овальный стол, для лучшей слышимости и обзора, как пояснила она. К ее огорчению и нашему превеликому удовольствию, в город нанес неожиданный визит генерал из ГУПО, и все начальство блистательно отсутствовало.
— Хоть разговеемся малость, — потирал руки Дима. — Я-то уже готовился к тому, что весь вечер будем оглушать себя боржомом. Спасибо товарищу генералу!
Дима еще не знал, какой сюрприз его ожидает!
Помните, я советовал моим приятелям напрячь свои бедные мозги? Уж кто-кто, а я знал, для чего Ольга затеяла этот шабаш. Но все тайное становится явным, и через несколько минут после начала банкета Сергей Антоныч Попрядухин Ольгу разоблачил.