Мало, преступно мало и плохо воспитывал, не получился из меня Макаренко – милейшая Елизавета Львовна и сердобольная Птичка мешали на каждом шагу. Созрев, балбесы окончили институты, обзавелись семьями, квартирами и машинами, сделали примитивную карьеру – и оставили мамулю в покое? Черта с два! Время от времени я вдруг обнаруживал зияющие дыры на книжных полках, исчезновение старинного комода и прочее. А с неделю назад, зайдя, ахнул: на кухне – больничная тумбочка без дверки и два табурета, в комнате – опять же больничная коечка, покосившийся шкафчик, полка с книгами (это из тысячи томов всю жизнь собираемой библиотеки!), столик и два стула – все из того ассортимента, по которому свалка плачет.
– Привет, мама Горио! – от души сказал я. – Наконец-то вы избавились от мещанского уюта и, догадываюсь, от сберкнижки.
– Детям нужнее, – строго указала Елизавета Львовна, – я уже с ярмарки.
– Прошу прощения, свои фотографии они со стен не содрали… У-у, цыпочки! Юрик на велосипедике, Игоречек на горшочке… Монтеня-то хоть себе оставили? – Я порылся в полке, вытащил второй том. – Так-так-так… о родительской любви… нужно ли родителям: раздеваться в пользу любимых детишек… страница 431… читать?
– Я помню, – покорно сказала Елизавета Львовна. – Не надо, Гриша.
– Ну, мебель – бог с ней, американский посол все равно к вам в гости не придет. Но почему отдали библиотеку? – заорал я. – Полвека собирали по крохам! Ведь они ее толкнут букинистам!
– Внукам нужна дача.
– Ага, понятно. А ну-ка, покажите сберкнижку!
Молчание.
– Тоже понятно. Выцыганили до копейки?
– Гриша, забудьте этот жуткий жаргон, вы же интеллигентный и начитанный человек.
– Я хам и осел, Елизавета Львовна! У меня рука чешется кое-кому врезать!
– Не клевещите на себя, Гриша, и не драматизируйте: у меня небольшие потребности и хорошая пенсия.
– И пустая квартира… – пробормотал я и вдруг, озаренный внезапной догадкой, с доверчивостью деревенского простака спросил: – Как на сегодня с обменом?
– Пока еще не знаю, – столь же доверчиво ответила Елизавета Львовна. – Дети все заботы взяли на себя, ищут варианты.
– Добряки они у вас, – с умилением сказал я.
– Да, они хорошие дети.
– А где вы будете жить? – тихо зверея, поинтересовался я.
– Думаю, что с Юриком. Хотя Игорь настаивает, чтобы его семье я тоже уделяла внимание.
Я хотел проорать, что жить она будет в приюте для престарелых, но вовремя сдержался, поскольку у меня созрел план будущих действий.
И вот я топал к Елизавете Львовне, так как получил разведданные, что дети нашли вариант и будут вместе с маклером у мамули в десять утра. Я топал на хорошем взводе, прикидывая, с чего начать: выбросить в окно маклера, а потом отлупить балбесов или начать с балбесов, а уже потом кончать маклера? Решил действовать по обстановке. Притопал как раз вовремя, обе машины стояли у подъезда.
– Привет честной компании! – рявкнул я с порога, усаживаясь на табурет, с которого при моем появлении обеспокоенно вскочил Юрик. – Излагайте с самого начала.
И подмигнул маклеру, трухлявому мужичонке с такими честными глазами, что я под любое обеспечение не одолжил бы ему и гривенника.
– Кто это? – шепотом спросил трухлявый.
– Аникин! – Я вскочил с табурета, прохромал к маклеру и с чувством пожал ему руку, да так, что он взвыл, – это я умею. – Елизавета Львовна, подтвердите, как говорил товарищ Бендер, мои полномочия.
– Григорий Антонович – старый друг семьи, – сообщила Елизавета Львовна. – Он нам поможет, у него связи в исполкоме и большой житейский опыт.
Сыночки озадаченно посмотрели друг на друга и на маклера, глаза которого стали еще честнее. Такие я видел как-то в поезде у карточного шулера, за пять минут до того, как его начали бить. Проведя безмолвный обмен мнениями, эта троица пришла к выводу, что я здесь пятый и нужен им не больше, чем такая же по счету нога собаке.
– Но у нас строго конфиденциальный разговор, – возразил старшенький. – Дядя Гриша, при всем своем уважении…
– Вы же знаете, дядя Гриша, как мы вас любим, – сюсюкнул младшенький. – Но у нас дело семейное, и мы…
– А в институты вас пробивать и стипендии вам вышибать – было не семейное дело? – рыкнул я. – А ваших щенков в детсады устраивать? А права на машины в милиции выручать? Не теряйте времени, мои золотые, у меня его мало, всего три часа. Пусть излагает этот гражданин, к которому я с первого взгляда начал испытывать полное доверие.
Трухлявый приосанился и взглядом подтвердил, что интуиция меня не подводит и он именно тот человек, к которому следует испытывать полное доверие. После чего изложил суть дела. Она заключалась в том, что ему удалось создать обменную цепочку из четырех звеньев и если эту цепочку реализовать, то каждый из сыновей вместо двухкомнатной получит трехкомнатную квартиру – к всеобщей радости и ликованию. А раз все стороны на цепочку согласны, то остается лишь хором проскандировать «гип-гип-ура!».
– А квартиры-то хорошие? – поинтересовался я.
– Более чем! – заверил трухлявый. – Более чем! Дома кирпичные, кухни по восемь метров, комнаты изолированные, лифт, телефон – я лично такой удачи не припомню. – Он изобразил работу памяти и уверенно повторил: – Нет, не припомню.
– Ну тогда, – весело предложил я, – гип-гип…
– Ура! – подхватила троица.
– А вы, Елизавета Львовна, почему «ура» не кричите? – жизнерадостно спросил я.
– Мамуля согласна, – заторопился старшенький. – Ты ведь согласна, мамуля?
– Конечно, родной, раз так нужно… Тем более такой хороший вариант, – с живостью добавила она, – наконец-то у внуков будут отдельные комнаты. Да, это очень хорошо, очень…
Елизавета Львовна волновалась, на ее глазах выступили слезы, и черт бы меня разорвал, если это были слезы радости!
– Ну, раз хозяйка согласна, то дело в шляпе! – возвестил я. – Сварганили! Извините, гражданин, вы мне не представились, можно я буду по-дружески называть вас прохвостом?
Маклер негодующе подскочил на стуле.
– Дядя Гриша! – хором воскликнули сыночки.
– Гриша… – с упреком произнесла Елизавета Львовна. – Простите, Александр Александрович, Григорий Антонович бывает несколько эксцентричен.
– Это после контузии, Сан Саныч. – Я примирительно хихикнул. – Скверная штука – контузия, кровь вдруг начинает бунтовать, и происходит смешение понятий, вот иногда и обидишь очень хорошего и бескорыстного прохво… – извините великодушно! – человека вроде вас. Ведь вы бескорыстны, правда? Юрик! Игорь! Вам чертовски повезло, что вы встретили такого человека! Вы это понимаете? Однако вернемся к нашим баранам. Итак, Елизавета Львовна остается без квартиры. Так?
– Никоим образом! – воскликнул Юрик, протестующе поведя пальцем, будто призывая на помощь взирающие со стен свои и братика многочисленные фотографии.
– Как вы могли подумать, дядя Гриша, – укоризненно вымолвил Игорек.
– Мама будет жить у меня, – сказал Юрик.
– У меня, – возразил Игорек.
– Словом, у нас, – подытожил старшенький.
– Славные вы мои! – Я вытащил платок и приложил его к глазам. – Елизавета Львовна, у вас верные и преданные дети!
Дети склонили головы в знак согласия с этим выводом.
– Славные мои, – проникновенно повторил я, – в вас я всегда был уверен, вы – олицетворение сыновнего долга. Но вот что меня беспокоит: а если ваши супруги поднимут визг?
Славные и преданные дружно запротестовали.
– Гриша, – Елизавета Львовна гордо вскинула голову, – вы забыли, что у меня в Свердловске живет сестра.
– Забыл! – Я хлопнул себя рукой по лбу. – А ведь это решает дело! Когда они вас выгонят на улицу… прошу прощения, это не я, это контузия! Словом, все в порядке! Сан Саныч, где заявление Елизаветы Львовны, я должен посмотреть, правильно ли оно написано.
– Вот оно, но я сам посмотрел и не понимаю…
– И не поймешь, прохвост! – рявкнул я, вырывая у него из рук бумагу. – Ой-ой-ой, что я делаю! – (На пол полетели обрывки.) – Батюшки, что я натворил! А теперь – брысь!
– Квазиморда… – пробормотал прохвост. – Ах ты, Квазиморда! Милиция!
Последний вопль он изверг, будучи в воздухе. Я ухватил его за шиворот, подтащил к двери и, с удовлетворением прислушиваясь к треску лопающейся ткани, вышвырнул на лестницу:
– Прощай, друг, не поминай лихом!.. Елизавета Львовна, проследите, пожалуйста, не ушибся ли он.
– Гриша! – Елизавета Львовна топнула ногой. – Это уже слишком!
– А вдруг он сломал ножки? – Я с некоторым усилием выдворил ее на лестницу, захлопнул дверь и зубами засучил рукав на правой руке.
После того как балбесы убедились в моем физическом превосходстве – а за сорок лет дружбы они убеждались в этом не раз, – мы пришли к нижеследующему соглашению: а) на мамину квартиру они отныне не посягают; б) привозят маме мебель и книги по утвержденному мною списку; в) возвращают минимум тысячу рублей из двух, которые у нее выцыганили. Точка. В свою очередь, я обязуюсь: а) отныне без серьезного повода их не бить; б) не позорить на работе; в) не попадаться им на глаза, с тем, однако, чтобы и они мне не попадались. Точка. Вместо печати – легкие подзатыльники обоим.
Елизавета Львовна устала звонить и стучать в дверь.
– Что вы так долго там делали? – открывая, удивился я.
– Гриша, что вы натворили? – вбегая, воскликнула она. – Александр Александрович побежал жаловаться, вы оторвали ворот его пиджака!
– А нужно было голову, – с сожалением сказал я. – Ладно, пусть таскает, главное – что Юрик и Игорь вовремя его раскусили. Молодцы! Я рад, что у вас такие преданные дети.
– Я это всегда знала. – Елизавета Львовна пожала плечами. – Вы куда, Гриша?
– Извините, но очень спешу.
Я действительно спешил.
Алексей Фомич
А спешил я потому, что увидел из окна малопривлекательную картину: в сопровождении нашего участкового Лещенко к подъезду направлялся прохвост. На ходу он что-то декламировал, размахивая, как вымпелом, оторванным воротом, а Лещенко сурово и радостно кивал: сурово – это понятно, а радостно – потому, что давно мечтал меня за что-нибудь привлечь. Почему? А потому, что я не раз уличал его в плохом зрении: при виде воинственно настроенных пьянчуг он, слабо щуря глаза, проходил стороной, зато с превеликим рвением отчитывал старушек, торгующих укропом и грибами на ниточках. Вообще-то, мне было на Лещенко плевать, поскольку блат, как говорили в довоенное время, сильнее Совнаркома, а начальником нашего отделения милиции был майор Варюшкин («Костя-капитан», старый школьный кореш), но как минимум час-полтора участковый тянул бы из меня жилы, провоцируя оскорбление личности при исполнении. Я поступил как опытный конспиратор из кино: нащупал в кармане Птичкины ключи, спустился на этаж ниже и проскользнул в ее квартиру в тот момент, когда дверь в подъезде хлопнула и послышался скулеж прохвоста, прерываемый лязгающим голосом Лещенко: «Расскажете при свидетелях, будем составлять протокол».