И объясняю, коротко и четко, что собираюсь делать.
Поразительная вещь: как по-разному ведут себя люди перед лицом смертельной опасности! Казалось бы, всем одинаково жить хочется, особенно в пожар, уж очень это больно и страшно – умереть от огня, от одной этой чудовищной мысли люди на глазах седеют, а ведут себя по-разному!
Я много раз наблюдал эту картину – и никакой закономерности не нашел. Иногда лучше ведут себя женщины, иногда мужчины. Точно знаю одно: труднее всего во время спасательных работ с теми, с кем обычно трудно в обыденной жизни, – с закоренелыми эгоистами, с людьми, которые ради собственной выгоды и спокойствия не пошевельнут пальцем, чтобы облегчить чужую беду. Мы уже давно усвоили: плохого человека спасать очень трудно, он, если взять доступный пример кораблекрушения, вырвет спасательный круг из рук ребенка. Нам с Лешей пришлось тушить квартиру, в которой среди подвыпившей компании находился известный в городе хулиган, уже дважды побывавший в местах не столь отдаленных; так эта сволочь так ревела от ужаса и рвалась на еще не поданную лестницу, что Леше пришлось его слегка успокоить…
Не стану утверждать, что это закономерность, но лучше других ведут себя молодые девушки и парни, причем не разбитные, которым море по колено, а наоборот, тихие и скромные. Не знаю, чем объяснить такой парадокс: может, у людей скромных, не выставляющих напоказ свою личность, выше чувство гордости, самоуважения?
И еще одно наблюдение: свойственная женщине от природы стыдливость пересиливает страх! Когда Леша спускал на «кресле» одну среднего возраста даму, та, несмотря на полуобморочное состояние, нашла в себе силы снять кофту и прикрыть обнажившиеся ноги. Из этого правила бывают исключения: все-таки современная женщина не так чопорна, как в свое время ее мать или бабушка, современная раскованнее, она привыкла к коротким юбкам. Впрочем, в стрессовом состоянии, а пожар для нас всегда стресс, в мозгу не остается места для посторонних мыслей. Нам иногда и голых приходится выносить, и чувствуешь при этом не покорно обвисшее женское тело, а просто тяжесть.
На меня будто обрушилась лавина:
– Вы с ума сошли, мы не обезьяны!
– Пусть нам немедленно подадут лестницу!
– Товарищ пожарный, а через коридор нельзя? Я очень боюсь высоты!
– Вы обязаны обеспечить нашу безопасность!
Будь у меня время, я мог бы объяснить, что лестницу к их окнам подать уже не успеют, а в коридоре такой дым, что им и пяти шагов не пройти, что обеспечить их безопасность здесь, в этом зале, мы можем не больше, чем если бы они находились у кратера действующего вулкана. Но на объяснения у меня не было ни секунды. Задавая себе вопрос: «Быть или не быть?» – Гамлет мог раздумывать сколько угодно. У нас все было проще: мы с Лешей точно знали, что с каждым мгновением шансы «быть» стремительно идут к нулю. В подобной ситуации у пожарных действует одно железное правило: никакой полемики, любыми средствами обуздать паникеров. Любыми! Если человек идет ко дну, его позволительно схватить за волосы; если в пожар человек мешает себя спасти, его можно отхлестать по щекам или грубо обругать. В таких случаях нужна жестокая встряска, без нее никак не обойтись.
– Молчать! – во всю силу легких гаркнул я и встряхнул первого попавшегося под руку. – Хотите жить – будете слушаться только меня! Девушка, вы первая, Леша – приступай!
В этот момент часть стенной перегородки треснула и в зал с гулом повалил дым, именно с гулом – окна открыты настежь, тяга отличная! Тут-то и началась паника: истерические крики, разинутые рты, выпученные глаза, кашель, рвота…
– Всем лечь на пол, легче будет дышать! Женщин – вперед!
Работали мы из двух окон. Технология здесь простая: закрепляешь веревку за батарею отопления, вяжешь двойную петлю – «кресло» и «сажаешь» в него спасаемого, закрепляешь на карабине и травишь вниз, упираясь прямой ногой в подоконник. Простая – это на учениях, когда спускаешь хорошо обученного пожарного, а не дрожащую от страха и цепляющуюся за тебя, за раму, за подоконник женщину. Головой она понимает, что ее спасают, но мысль о том, что сейчас она повиснет над бездной, настолько ужасает, что парализует мозг, побуждает всеми силами сопротивляться. И вот уговариваешь бедняжку встать на подоконник, кричишь на нее, бьешь по рукам, а время-то бежит, мчится! И еще плохо то, что спускаешь, а не видишь, где она, на уровне какого этажа… Наконец чувствуешь, что ее подхватили, быстро выбираешь веревку наверх – и все начинается сначала, уговариваешь следующую, кричишь… Хорошо еще, что краги мокрые, от такой спасательной работы кожа на руках могла бы в лохмотья превратиться.
И тут, когда последнюю женщину спустили, треснувшая перегородка в одном месте прогорела и в дыру рванулось пламя. Оно ловко, как осьминог щупальцами, охватило книжные полки, перекинулось на стулья и стало быстро приближаться к нам. Спасибо Диме, он сработал еще лучше, чем обещал: людей пожарные принимали с подоконника не третьего, а пятого этажа.
Последними спустились мы сами – вернуться в коридор возможности не было, зал горел вовсю, огонь уже хватал за пятки.
А дальше началось самое плохое. Я выбежал на улицу, к штабному столу и доложил Кожухову обстановку. Кожухов подозвал медсестру и велел смазать мне обожженное лицо.
И тут я увидел Димины глаза. Он, раздираемый на части телефонными звонками, вопросами разного начальства, рапортами прибывающих офицеров, вдруг развел руками, словно отбрасывая всех от себя, и шагнул ко мне. Глаза у него были какие-то незнакомые, я не берусь описать их выражения.
– Вася, – сказал он, – мы делаем все, что можем… Бублик и Ольга на десятом, в киностудии.
Старый пожарный
Как только Ольга приступила к экзекуции, явилась вся компания – насладиться моими воплями. В первые минуты жгучка жжет огнем, и Дед, чтобы смягчить мои муки, направил на пылающее место струю от вентилятора – новый взрыв веселья.
От дальнейших издевательств меня спасло только то, что Диме не терпелось доложить важную новость: Леша потерпел крупную неудачу. Под Новый год он влюбился в смазливую девчонку-парикмахершу, с неделю каждый день бегал к ней стричься-бриться, потом, осмелев, пригласил в кино и наутро явился на службу пьяный от счастья; и кто знает, чем закончился бы этот бурный роман, если бы в порыве откровенности Леша не проболтался, что работает пожарным.
Повторив для непосвященной Ольги эту историю, Дима сложил губы трубочкой и проворковал: «Ах, пожарным? В мое кресло больше не садись – наголо остригу!»
– Не так все было, – запротестовал Леша, – насчет остричь Надя даже не заикалась, это Дмитрия Сергеича художественная самодеятельность!
– Не принимай близко к сердцу, Леша, – посочувствовала Ольга. – Может, оно и лучше, что сразу.
– А я и не принимаю! – пробурчал Леша. – И не так уж она мне нравилась, подумаешь, звезда экрана!
– Бывает, – философски заметил Дед. – Молодая девка – она дура, ей не сам человек нужен, а фикция, обложка. Не горюй, Леха, на твой век ихней сестры хватит, ты только со своим рылом за смазливой не гонись, смазливые – они сороки, на блестящее клюют.
– Словечко-то какое – рыло, – поморщилась Ольга.
– Ну морда, – пошел на компромисс Дед. – Вообще-то, можно сказать – лицо, да только нос у Лехи нашлепкой и пасть уж очень велика, телевизор влезет.
– У тебя лучше, – проворчал Леша.
– И у меня такая же, – охотно согласился Дед. – Ничего, Леха, морда бородой зарастет, зато всего остального бог тебе отвалил на двоих. На центнер тянешь?
– Сто четыре кило, – расплылся Леша. – Утром, до завтрака.
– И кто тебя за язык тянул? – упрекнул Слава. – Сказал бы, что яблоки доводишь до потребителя в «Овощах – фруктах» или, еще лучше, принимаешь макулатуру в обмен на абонементы, никакая девка бы не устояла. Лично я для своей Наташи был адъютантом командующего военным округом и саморазоблачился только тогда, когда она родила мне Мишку. Дима, а кем ты был до свадьбы?
– Я не опускался до вранья, – высокомерно ответил Дима. – Я просто и честно сказал Лизе, что работаю ассистентом режиссера.
– Вам хорошо смеяться… – уныло проговорил Леша.
– Не слушай их, брехунов, – неодобрительно сказал Дед. – Говори правду, так, мол, и так, тушу пожары, а ежели тебе артиста надо или завмага – топай к… Туда, одним словом, не при Лёле будь сказано… А с другой стороны, в самом разе, чего в нашем брате хорошего? Когда, помню, лет тридцать назад тушили склады утильсырья – вы все тогда еще под стол пешком ходили, а Лехи и в проекте не было, я так всякой гадостью пропитался, что Варя, светлая ей память, три дня домой не пускала, живи и отмывайся, говорит, в казарме, ребенок, то есть Васька, тебя пугается и кашлем заходится. А теперича от этого самого Васьки после пожара люди шарахаются, как от домового, который из печки вылез. Какие мы женихи? Трубочисты!
– Тебе бы, Дед, молодежь в пожарное училище вербовать, – сказал я. – Высоты открываешь, перспективы.
– И не надо ничего скрывать! – поддержала Деда Ольга. – Каждый человек должен знать, на что идет, я – за естественный отбор, в пожарной охране должны остаться достойные. А если человек стыдится своей профессии, пусть уходит, его можно только пожалеть, как… тяжелобольного.
– Вот это правильно! – пылко подхватил Леша. – Я ей так прямо и сказал – дура!
– Остроумно, – похвалил Дед. – Она еще к тебе прибежит, Леха, попомни мои слова, такие женихи, как ты, на улице не валяются – не окурки. А вообще-то, жениться надо так, как этот прохвост Уленшпигель. Слышали? Как-то вечером, часов, помню, в одиннадцать, возвращались мы с пожара в караул, а нас по дороге диспетчер удачно перехватила и послала тушить квартиру. Минуты через две прибыли, видим дым из квартиры на третьем этаже. Включились в КИПы, выломали дверь, быстро нашли очаг – телевизор включенный горел: сколько ни пишут в газетах, чтоб не оставляли эту технику без присмотра, как горохом об стенку. А что такое сегодняшняя квартира? Синтетика, тряпки да книги, почти все выгорело. Дыму было много, разогнали его, ищем людей – кто-то ведь включил телевизор, туда заглянули, сюда – нет никог