— Ты, Том, лучше сама собирайся. Мне перед Веркой как-то неловко — она дрочить себя дает, а сама осталась без сладкого… Надо и ее усладить…
— Да-а? — Томка обиженно поджала губы и, качнув стоящими торчком грудями, выпорхнула из душевой кабинки. — Ну что ж, с вас, Владислав Геннадьич, триста! — бросила она через плечо.
— В пиджаке возьми, в бумажнике! Возьми четыреста, красуля! — с некоторым облегчением крикнул Витька, включив воду погорячей.
Ну и ладушки — хоть не пришлось с этой приставучей телкой объясняться. Все равно завтра с утречка он из Тольятти слиняет и больше никогда сюда не вернется — так что не фига с этой поблядушкой разводить антимонии… А вот с Веруней он еще покувыркается… И от предвкушения ночных забав с пухлявой блондиночкой его притомившийся боец вновь стал наливаться горячей кровью и крепнуть.
Приняв душ и обтеревшись насухо, Витька замотался в большую белую простыню и вошел в комнату. Томки уже и след простыл, а Верка лежала на боку, обхватив ладонями спелые груди и чуть прикрыв задницу простыней. Он устроился у нее под боком и сразу захрапел.
Проснулся Хорек от неприятного ощущения, что его разглядывают. Открыв глаза, он увидел, что толстуха в чем мать родила сидит на краю кровати и пялится на его лицо.
— Чего тебе, Веруня? — недовольно пробурчал Витька, потягиваясь. Он скосил глаза на часы, лежащие на туалетном столике. Стрелки показывали два тридцать. Ночи или утра? — Ну че, еще трахнемся?
Верка склонилась к нему, навалившись на волосатую грудь аппетитными грудями. Ее гладкие быстрые руки скользнули по его крепким плечам, потом ее ладонь оказалась у него на шее, поднялась выше, к уху. Витька напрягся, почувствовав, как ее пальцы нащупали короткий шрам на коже за мочкой.
— Так вот оно что! — воскликнула Веруня, сев на кровати. — А я все башку ломаю, шрамы там у тебя или что…
— Или что? — как попугай, повторил Хорек, еще больше напрягшись.
— Ты же молодой еще мужик, на фига ты подтяжку де-лал-то?
— Какую подтяжку, ты че несешь, овца?
— Какую-какую — а то сам не знаешь! Подтяжку лица. И ямочка эта у тебя, сразу видно, фальшивая! Я ж пять лет в косметической хирургии медсестрой проработала. Я с первого взгляда могу определить, где кожу подтягивали — ну вот как у тебя, на щеках и под глазами, и форму носа ты менял, и жировые складки с мослов убирал! И глаза… Вечером-то вчера у тебя они были серо-зеленые, а сейчас голубые. У тебя ж цветные линзы! Ты че, актер, что ль, или, может, беглый преступник? — И Веруня хрипло захохотала. — Ну точно, беглый! Смотри, Владислав, как бы я на тебя не капнула местной ментуре!
Витька, озверев, вскочил с кровати. Уже не задумываясь, что его голос может разбудить весь этаж, он заорал:
— Тебе чо, блядь, жить надоело? Куда ты лезешь, тварь подзаборная! Не тычь в меня своими лапами, с-с-сука!
Верка, думая, что эти ее приколы просто возбуждают клиента, что мужик просто напускает на себя злость понарошку, хохоча, вывернулась из-под вздетой для удара руки, навалилась ему на спину и игриво ущипнула за ухо… А Витек уже тянулся к джинсовому пиджаку, небрежно наброшенному на спинку стула. Он ловким движением выдернул из внутреннего кармана нож с коротким тонким лезвием. Веруня, малость прибалдевшая от мучительных постельных забав и от выпитого с вечера шампанского, вроде ничего не заметила. Он скинул девку с себя и, коротко взмахнув ножом, со всей силы ударил ее в шею. Кровь из вспоротой сонной артерии ударила фонтаном, забрызгала постельное белье и даже стену над спинкой кровати, но Витька не остановился, не опустил финку. Бессмысленная слепая ярость клокотала в нем, заставляя раз за разом вбивать тонкое лезвие в окровавленную женскую шею. Сам не зная почему, он, шевеля губами, вел счет ударам…
Насчитав двенадцать, Витька вдруг опомнился. Он отбросил нож на постель и отпрянул. Страшная картина предстала его глазам: перепачканная кровью белая простыня, бездыханное женское тело, нелепо скорчившееся на окровавленной кровати, и сам он — голый, весь в Веркиной крови.
Витька ощутил во рту сухой медный привкус, вмиг разбухший язык прилип к нёбу, губы дрожали. Он схватил перепачканный кровью нож, вбежал в ванную, наскоро смыл кровь с лезвия, потом тщательно вымыл руки с мылом, наскоро оделся, убрал нож в карман пиджака и, подхватив дорожную сумку, набитую принесенными Фанерой баксами, выскользнул из номера.
В коридоре никого не было. Он прислушался: тихо. Пробежав мимо лифта, он выскочил на пожарную лестницу и стал сбегать по ступенькам вниз. Мимо стойки администратора выйти из гостиницы нельзя — засекут: либо ночная дежурная, либо швейцар. Начнут расспрашивать, куда, мол, среди ночи постоялец намылился, уж не собирается ли без оплаты сбежать… Нет, надо линять незамеченным!
Витька спустился в подвальный этаж, пробежал по темному коридору, под паутиной толстых влажных труб, заскочил в бойлерную, прокрался через тесную комнатушку с наваленным на полу тряпьем и наконец нашел приоткрытую дощатую дверку наружу.
Оказавшись на свежем воздухе, уже немного успокоившись, Витька понял, какую он совершил чудовищную, непростительную глупость. Проклиная свою нервную натуру, он зашагал по ночной улице, не сбавляя шаг. Это ж надо было так лохануться! Ну что, в самом деле, он так разнервничался — ну, заметила эта дурища тоненькие белые шрамики за ушами, оставшиеся после пластической операции. Ну что с того? Как что? А хрен ее знает, что это за блядь, а вдруг — подсадная? Вдруг самозваного «смотрящего» местные вычислили и решили подослать к нему двух девок, чтобы те его прощупала на предмет биографии Варяга. На хрена Томка вчера в казино завела тот странный разговор про его житье-бытье в Москве? И чего ради она сболтнула, что сама бывает в столице часто и многих там знает… Что бы это значило?
И вторая тоже хороша, Верка, про шрамы и про цвет глаз начала его колоть — а он ведь и впрямь вчера весь день ходил в зеленоватых линзах, и потом, уже перед самым приходом обеих поблядушек, вынул и убрал в коробочку. В общем, мандражнул Витек, не удержался, сорвался. Все произошло точно как в тот раз, когда в восемьдесят девятом он в кинотеатре с тем армяшкой сцепился. Витька знакомую девку на «Терминатора» повел, встали в буфете в очередь за мороженым, а там этот ара, ну и, слово за слово, Витька по поводу его черномазых сородичей, что заполонили всю Россию, проехался, армяшка вспылил, в драку полез, а Витька сразу финочку и выхватил, полоснул ару по щеке, а потом по руке, а потом уж точно с цепи сорвался, ослеп от ярости, резал и резал смуглую харю наотмашь…
Нет, все ж таки правильно он эту блядь мочканул. Правильно! Ведь как было бы глупо из-за какой-то прошмандовки погореть перед местной братвой! Ах, сука, все ему дело испортила, весь кайф сломала. Хорошо хоть, он с Фанеры бабки слупил… Успел… Но теперь вот приходится рвать когти из этого гребаного Тольятти! Потому как если поймают Витю Хорька — так ему точно не сдобровать… Причем непонятно, что хуже, — ежели менты его заметут или местные воры повяжут. Второй вариант, пожалуй, покруче будет. Прикрываться ментовской ксивой — уголовное преступление, но куролесить по стране под личиной крупнейшего воровского авторитета — за это по понятиям вообще вышак светит, за такой цирк правильные воры порежут на подтяжки — это как пить дать…
Все, Витек, поигрался в опасные игры — и хорэ… Пора возвращаться в Тулу и затаиться, залечь там на полгода. Сколько же он наклевал за время этого большого шмона? Считая с сегодняшними бабками, его улов составил полтора лимона баксов. Ну что ж, нормально отоварился! С такими бабками можно за крупное дело взяться. Дома он найдет достойное применение собранной с волжских лохов дани…
Вдали показались подслеповатые фары легковушки. Витька поднял руку и махнул. Теперь только бы без приключений до городского автовокзала добраться, а там перекладными до Тулы…
Глава 21
— Неужто наш Владислав Геннадьич и впрямь слинял в мир иной? — с сомнением усмехнулся Урусов, закончив читать коряво составленный протокол осмотра места дорожно-транспортного происшествия на Сколковском шоссе, — когда две недели тому назад рядом со сгоревшей легковушкой со свинченными номерами нашли обгорелый труп мужчины. Он повертел в руках целлофановый пакет с мобильным телефоном «Нокия», который валялся рядом с обезображенным трупом.
Его озадачило только одно — номер телефона, который был ему отлично знаком: разбуди ночью — без запинки произнесет! Дело в том, что по приказу генерала Урусова этот номер уже месяца полтора как поставили на круглосуточную прослушку, и регулярно в конце рабочего дня к нему на стол ложились распечатки телефонных разговоров и «эсэмэсок» его владельца.
Этой «Нокией» пользовался смотрящий по России вор в законе Варяг. Более того, словно специально для того, чтобы рассеять у Урусова любые сомнения, весь корпус мобильника был испещрен «пальчиками» Владислава Игнатова…
Выходит, размышлял Евгений Николаевич, еще не зная, радоваться ему или печалиться, нашему неуловимому Джо дважды прострелили спину, а потом сожгли, смертельно раненного или уже мертвого, в синей «тойоте»? И кто же этакое с ним учудил? И как это связано с событиями в квартире на Таллинской улице, где двое неизвестных, один из которых был очень похож на Игнатова, отметелили двух омоновцев, угнали «уазик» и выкинули шофера в кусты. Неужели его потом оттуда вывезли и ликвидировали? Невероятно! Но труп-то имеется… Правда, для верности надо еще провести биохимический анализ ДНК этого трупа, на что, как сказали в центре криминалистической экспертизы, уйдет не меньше месяца. А месяц — срок немалый, за это время может случиться всякое…
Больше всего Урусова смущало наличие этого мобильника. Чутье подсказывало ему: тут что-то не так… Один раз кремлевские умники пытались облапошить Игнатова с помощью мобильного телефона — и это почти удалось, однако в последний момент смотрящий России их самих облапошил, расколол подставу да и подкинул снабженный радиомаячком мобильник случайному пассажиру подмосковной электрички. А что, если Варяг и на этот раз опять валяет ваньку? Инсценировал собственное убийство через сожжение, подбросил к чужому трупу свою мобилу в виде наживки для тупоголовых следаков, а сам — юрк на дно, залег глубоко и, точно нильский аллигатор, выжидает удобного момента, чтобы нанести свой коварный удар…