иссией достигает своей кульминации. Уже нет никаких опор, нет никакого спасения. Нет Анастасии – последнего приюта добродетели. Но за частными мотивами – не частные двигатели конфликта. Трагедия самодержца – обобщенная трагедия деспотизма. Путь деспотического переустройства мира ведет к распаду цельности души и нравственному падению. В Грозном, созданном Григоровичем и Владимировым, есть черты, роднящие его с героями шекспировских трагедий, личностями ренессансного мироощущения. Русский национальный тип воспринят в контексте своей эпохи, в европейском, так сказать, масштабе. Отсюда особые краски в конфликте Грозного с боярским средневековым обычаем. Разумеется, это всего лишь отдельный штрих, а не универсальная концепция, хотя различия мироощущенческого порядка в спектакле выделены.
В Грозном преобладает свободная стихия чувств и эмоциональная раскрепощенность. Любовь к Анастасии носит отнюдь не домостроевский характер (так, впрочем, и было в действительности). Весь пластический рисунок роли – очень естественный, хотя в лексическую ткань вошли и гротесковые и эксцентрические элементы – на единой фольклорной основе, преображенной классикой. Боярство, очевидно, представлено как мир прошлый. Историческая точность образа поддерживается удачно найденным костюмом – стилизованные, по-балетному легкие шубы, сохраняющие ощущение тяжелой фактуры. Но пластика бояр лишена ярко выраженных национальных примет. Они подобны стае воронов – хищные, «каркающие» взмахи рук и постоянно (Иван Грозный) волчкообразный рисунок танца – они высматривают жертву, кружатся над ней и налетают сообща, жадно мешая друг другу. Образ Грозного связан пластически со Звонарями и народом. Вольная фольклорная стихия, героико-мужественный характер, сила и мощь движений. Иной пластический тип – партия Курбского, построенная на преобладании классической чистоты линий. Курбский противопоставлен Ивану пластически. Рыцарский рисунок танца, слегка «европеизированный» фольклорный элемент, лексика, включающая в себя целый ряд характерных польских движений (в сцене праздника), – это Курбский; размашистость, энергичность, нарочитая «необработанность» движений, некоторая кряжистость рисунка – это Грозный. Коллизия Курбский – Иван – решающая в развитии трагического конфликта. При этом герои ни разу не встречаются лицом к лицу в действии. Найдена точная драматургическая метафора: заочный спор – заочные антагонисты. Такие, какими они, в сущности, и были в действительной истории. Годами слали они друг другу проклятия, вступая в полемику по вопросам частным и государственным.
Считали прегрешения друг друга, вспоминали мелкие и крупные обиды. Но пути их были различны. В спектакле это показано с самого начала. Курбский – человек одинокий и потерянный во времени, у него нет исторической цели, в отличие от Ивана. Да и по истории оппозиционером он стал на почтительном от Грозного расстоянии, должно быть, отыскивая высшие причины в оправдание своего прозаического бегства. В балете Курбский романтизирован, он – герой страдающий. Он предчувствует будущее, в его воображении возникают фигуры бояр, окруженные зловещим кольцом смертей. Но предательский кубок с ядом так же мерещится ему повсюду. Он – чужой там, среди бояр. Он – чужой здесь, при Грозном. Акимов создает образ предательской человеческой слабости. Воплощает драму человека без целей в эпоху, требующую от каждого ясного выбора. Что стоит этот отчаянный последний взгляд на покидаемую землю, отчаянный жест руки, словно бы подстегивающий невидимых коней! Стремительный бег по кругу, летящий прыжок и неожиданно заплетающиеся движения – топтание на месте, будто в раздумье, сомнении и смертной тоске. Но пути назад нет. И драма предательства неискупима драмой прозрения. Драма бегства не компенсируется драмой совести. Честолюбие, гордыня Ивана направлены на утверждение исторического дела. Честолюбие, гордыня Курбского обнаруживают тягу к покою и личному благополучию. Развязка конфликта в сцене бегства Курбского. После него приходит опричнина… Несмотря на множество трагически острых эпизодов, в спектакле значительное место занимают лирические сцены. Этому способствовала музыка Прокофьева – мелодически-распевная, лирически-величавая. Григорович принципиально отказался от натуралистичности, свойственной, скажем, такому балету на русскую тему, как «Ярославна» Б. Тищенко в постановке О. Виноградова и Ю. Любимова.
В «Иване Грозном» свершается не меньшее количество трагических событий, чем в «Ярославне». Но тема «страдающей земли русской», чей жребий – муки, лишения и бедствия, чужда в данном случае Григоровичу. Россия пробуждающаяся – такой предстает она в балете. Лишения? Муки? Страдания? Но какой при этом пафос жизнеутверждающей силы! Какой пафос обновления! Какая праздничная энергия скрыта в теме народа – защитника и созидателя! Тема народа в балете – это тема исторического становления русского государства. И впечатляющая сцена народного праздника победы – торжественно-ликующая композиция, где лейттемой проходят различные вариации воздушных поддержек; и энергичный динамический эпизод смуты со своеобразной каруселью бега – завораживающего, тревожного и наступательного; и женский хор плакальщиц, с их строгой скорбью и мужеством перед лицом бедствия – во всех эпизодах народных сцен мы чувствуем искреннее восхищение художника красотой человека. В теме народа – скрытая мощь и недюжинная истинно грозная сила. В весеннем гомоне девичьего перепляса, скоморошьих потехах Звонарей (картина победы) – праздничная, разудалая стихия народной жизни, в высоком смысле слова эстетизированная хореографом. Это земля красоты, таланта и душевной щедрости. Земля мужества и героического пафоса. Земля праздников и великих порывов человеческого сердца. Так чувствовал изображаемый им мир Прокофьев. Таким он предстает в спектакле – воплотившим дух русской национальной культуры и чуждый восприятию древней Руси как средневековой провинции.
Анастасия. Образ Анастасии – не просто позитивный центр спектакля. Не просто центр его сюжетной коллизии. Она воплощает некую высшую красоту, очищающую и спасающую мир. Она – олицетворение женского русского характера. Она – олицетворение лирической темы спектакля, его светлой грусти и просветленного страдания, его исконно национальный дух, родившийся из свободного претворения в пластике мотивов русской живописи и русской фольклорной культуры. Анастасию танцует Н. Бессмертнова. Впервые героиня появляется на цене в хороводе девушек на смотринах. Сначала она – претендентка, затем – избранница, после – царица. Скорбящая по ушедшему на войну мужу женщина. Опора – в болезни, и утешение – в слабости. Возлюбленная – единственная и желанная. И женщина, гибнущая в душном дворце-темнице от предательского и низкого удара. Эта роль – одна из творческих вершин Н. Бессмертновой. Для Григоровича Анастасия – нравственный камертон свершающейся трагедии. Гибель ее ужасна не потому, что она – царица, не потому, что она – верная подруга Грозного. Гибнет женщина. В политической схватке и игре государственных интересов. Гибнет красота, юность, любовь. Именно поэтому сцена отравления – кульминация балета. С каким-то робким удивлением рассматривает героиня обступивших ее бояр, с каким-то покорным смирением ведет в кругу их свой «отравленный» танец, бежит в предчувствии надвигающейся смерти и не обвиняет, не укоряет никого, прощаясь с жизнью: никнет, истаивает, прислонившись к черному, зловещему постаменту, который всего лишь в предыдущей сцене был ложем любви. Та хрупкая стойкость, с какой она принимает смерть, то непонятно откуда взявшееся мужество, с каким она берет в руки кубок, – способны ошеломить, вызвать страх, растерянность, ужас.
Страх не перед карой за содеянное, страх при виде истинного величия, неуничтожимости красоты. И этот страх пронзает бояр, в испуге расползающихся по углам сцены. Этот страх вызывает страдание в душе Курбского, медленно несущего безжизненное тело Анастасии, а после в смятении закрывающего лицо, ибо нет у него сил смотреть в глаза той, чей взгляд исполнен не боли, не ужаса, а такого мирного просветления и чистоты. Пластика Анастасии рождена впечатлениями от иконописного искусства. Впрочем, в целом ряде композиционных построений балета влияние его весьма ощутимо. Но в партии Анастасии стиль русской живописи преобладает, переведенный, разумеется, в пластические категории. Простота и внешняя неяркость рисунка в сочетании земной поэзии и небесной отрешенности, затаенного мудрого страдания и ангельской возвышенной созерцательности. Такова Анастасия Бессмертновой. Земное, осязаемое, возведенное на неброские котурны поэзии; просветленный рисунок танца, словно бы примиряющий с несовершенством мира. Величие красоты, которая выше жестокости; в созерцании этой красоты черпаются силы и мир открывается в каком-то не известном прежде обличье. Вместе с тем благодаря изысканно стилизованному костюму и той изощренности линий, что вообще присуща Бессмертновой, образ Анастасии вызывает живописные ассоциации, связанные с более поздним временем. Здесь невольно вспоминается «темноокая врубелевская царевна», как однажды назвал Бессмертнову критик. Что значит для Грозного утрата такой Анастасии?
Какие силы зла пробуждает в нем ее смерть? Станок-постамент, весь спектакль находящийся в глубине сцены, по ходу действия претерпевает известные метаморфозы. Там – престол, там – ложе любви, там – место, где отравлена Анастасия. Там находится воображаемый гроб с ее телом. На этом же станке-постаменте – едва только отгремит гротесковая фарандола – хоровод бояр со смертями, едва только произойдет бегство Курбского, – медленно высветится скорбная фигура Ивана. Он закутан в черный плащ, стоит в позе этакого блудного сына, окончившего свой путь скитаний, опершись о посох, в тревожном и странном раздумье. Зазвучит хорал, тихо, степенно, торжественно прошествуют черные фигуры, в руках свечи, море свечей, они колышутся смиренно и боязно. Сцена заполнится этими непонятными поначалу персонажами. Они выстроятся в линии, лицом к Ивану, преклонят колени. Тихо и величаво пройдет эта короткая монашеская молитва – клятва верности. Грозный – их крестный отец, благословляющий в ритуальном действии-танце. Но к смиренным монашеским свечам скоро присоединятся протяжные звуки бича. И тихая молитва нарушится фанатическим призывом Ивана. Тогда сбросятся черные плащи, и под ними лунным светом заиграют опричные кольчуги. Медленно разгорится эта оргия исступленного пира, где казнят смеясь, убивают издеваясь, мстят скоморошествуя. В этом странном братстве ищет Иван опоры.