Большой укол — страница 18 из 32

Основная достойная выделения тенденция: рост количества иностранных граждан. «Одноглазый сигнал» Ивану Рубиновичу встретиться не мог, в силу его (Ивана Рубиновича) солидности, но попались пятеро китайцев, два таджика, два пакистанца.

Повторимся: Владислав Владимирович читал эти отчеты спокойно, не рассчитывая открыть через них какое–то новое видение предмета. Пути, которыми шли Колпаков и Иван Рубинович, были видны ему до самого конца и, в конце этом не высилось ничего примечательного. При всем сказанном выше, он испытывал сильнейшее, нарастающее волнение. И не потому, что ему регулярно и почти угрожающе позванивали из высших эшелонов власти, чтобы он наконец «разобрался и ускорил». Ему было почти плевать на эти звонки. Как Владиславу Владимировичу, ему было плевать вполне, но, правда, звезды на его погонах ныли от этих напоминаний.

Взволнован генерал был открытием, которое сделал на своих внутренних путях. О том, что дело это носит сверхнормальный, занормальный, чрезвычайный, фантастический и даже может быть, сказочный характер, он понял давно. Раньше всех. Раньше и отчетливее всех, он представил себе возможные последствия того, что может дать раскапывание этого жуткого человеческого муравейника, под названием Замок Уродов. С огромной неохотой он поделился внешней частью своих сведений с руководством страны и только для того, чтобы очистить профессиональную совесть и отбить нюх полковнику Колпакову, уже начинавшему подозревать своего шефа в некоторой ненормальности. Эта откровенность давала ему право еще небольшое время пользоваться теми средствами и полномочиями, которые были положены ему по должности.

Он считал необходимым, иметь это дело, весь этот Замок, со всеми его уродами, в полной своей собственности, для своих личных, тайных, совершенно невыразимых целей. Сейчас невыразимых. Волнение усиливалось подкатыванием к горлу предощущений этого… сознание корчилось, как безрукий, в попытках схватить невидимую вещь.

Мучительнее всего было вынужденное безделье, возня с документами и президентами. Он мысленно окучивал Замок, он строил полосы физических препятствий для тех, кто захотел бы подкрасться к нему и все изгадить. А таких тьмы и тьмы, и вожди темнот сильны и они направят свои силы к Замку, когда им лишь померещится, что там можно обрести.

Сидя без движения, сидя в защите, он почувствовал, что теряет ориентировку, уверенность, замах. Приблизилась грань, с которой надо спорхнуть в свободный полет. Но, куда лететь?!

И вот сегодня утром, в машине, по дороге на работу, он почувствовал, что скоро все поймет. Его охватило волнение. Войдя в кабинет, дабы успокоиться, заставил себя перечитать бессмысленные рапорты и Ивана Рубиновича, а в груди креп вдохновенный мороз.

Сейчас! Сейчас!

Легкие разводы ужаса и предвкушения, усложнялись на внутренней поверхности грудной клетки. Он силился проникнуть внутренним зрением сквозь прихотливый рисунок. Со стороны, генерал был похож на урода, глотнувшего «кислоты» и замершего в ожидании прихода.

Состояние чистокровного транса длилось секунд сорок и закончилось внезапно.

Распахнулась дверь кабинета, показалось вытянутое лицо секретарши.

—Вас к телефону.

Владислав Владимирович не без труда встал и вышел в заднюю комнату, где были сосредоточены все представимые средства связи. Стены помещения были экранированы от любых попыток прослушивания. Горел индикатор простого городского телефона. Генерал ждал большего.

Звонили из районного отделения милиции. Просили немедленно приехать и забрать человека.

—Какого человека?

—По всей видимости, вашего.

—Нашего? А куда вы звоните?

На том конце провода покашляли.

—Не знаем, просто он, человек ваш, очень уж просил дозвониться по этому телефону. И нам желательно, чтобы вы забрали его поскорее.

—А сам он, этот человек, почему сам не может позвонить?

—А мы его не подпускаем к аппарату.

—Почему?

На том конце вздохнули.

—Ну, как вам сказать…

—Там и говорите, как есть.

—Да он весь в дерьме.

—Что значит, в дерьме?

—Воняет сильно, он три дня крутится вокруг туалета, сначала наши думали — просто пидор, оказалось нет, оказалось, болезнь у него.

—Как его зовут?

—Не говорит.

—Как он выглядит?

—Я же говорю — в дерьме. И рвется обратно к туалету станционному. Просит вас забрать его, и еще просит, чтобы вы психиатра с собою прихватили, чтобы укол ему… вы уж поспешите Бога ради, а то он нам провоняет все отделение, а выпустить нельзя, он опять к туалету ломанет, и все в женское отделение норовит. Это не всем, сами понимаете, нравится, хотя бы и болезнь.

—Как он выглядит, приметы! — ледяным тоном перебил размышления дежурного Владислав Владимирович.

—Помимо что в дерьме и воняет от него? Так это, у него лысинка, глаза скажем, голубые, один немного плохой. Роста среднего, щупловат. Возраст за пятьдесят, пожалуй.

—Ладно, хватит, выезжаю.

Часть 2.

1

—Что это? — спросил Владислав Владимирович у врача.

—Довольно экзотическое заболевание — капрологния. В острой, я бы даже сказал, чрезвычайно острой форме. Больного неудержимо тянет вдыхать запахи мочи, извините и фекалий. Это доставляет ему сильное сексуальное удовлетворение. Сейчас он очнется, некоторое время придется просидеть на укольчиках, чтобы снять обострение, а там подумаем о курсе лечения.

—Спасибо, — мрачно сказал Владислав Владимирович.

Доктор чуть поклонившись, вышел из палаты.

Роберт Игоревич открыл мутноватые глаза.

—Как вы?

Глаза закрылись, больной прислушивался к своему состоянию. Потом сказал:

—А он остроумный, гад.

—Кто?

—Наш Айболит–наоборот. Знаете, что он мне сказал на прощание?

—Что?

—Что мое место возле параши. Сначала незнакомое слово, а потом…

—Капрологния?

—Может быть, а потом… — из закрытых глаз Роберта Игоревича потекли слезы.

—В чем дело? — брезгливо спросил генерал.

—А мне, знаете, опять хочется туда.

—Куда?

—К вокзальному туалету. Это конечно и мучительно, и ужасно, и омерзительно, и стыдно, но я провел там три упоительных дня.

—Не знаю, чем вам помочь.

Лежащий вяло улыбнулся.

—Я все понимаю, это дико выглядит. Безусловно, я остаюсь в строю, буду терпеть, какие угодно уколы, но остаюсь в строю. Вы мне верите?

—Я вас слушаю.

—И на этом спасибо. Знаете, чего я боюсь больше всего?

Владислав Владимирович выразительно вздохнул.

—Что он угадал мою суть.

—Какую суть?

—Этот дьявол угадал мою истинную суть — мое место возле параши. Мне следует там находиться. Мне там, в сущности, хорошо.

—Оставим эту фекальную лирику. Я слушаю вас, что вы можете сообщить? Вы сказали ему, кто те люди, что напали на него?

—Конечно сказал и даже не попытался врать. Он так на меня смотрел!

—А почему они пытались это сделать, он спрашивал?

—Нет. По–моему, он достаточно вспомнил, чтобы не задавать таких вопросов. Ему было необходимо установить одно, последнее звено в цепочке. И я ему в этом помог.

Роберт Игоревич загадочно хихикнул.

—Не знаю, что ы он со мной сделал, начни я упираться. А так, он подарил мне жизнь.

—И целый мир вокзального туалета, впридачу.

Роберт Игоревич снова хихикнул.

Генерал молча вышел из палаты.

2

—Встань.

Старик остался стоять на коленях, уткнувшись лбом в пол.

—Встань!

По мокрой и костлявой крестьянской спине пробежала судорога, дававшая понять, что приказ понят, но вес почтения слишком велик и заставляет оставаться в прежнем положении.

—Поднимись!

Старик сложил ладони на затылке изображая, а может и воистину переживая ужас от того, что он не в состоянии выполнить приказ своего султана.

—Поднимите.

Два дюжих метеоролога хватко взяли старика за предплечья, и тот, вяло вися на загорелых руках, прищуренными от испуга глазами, увидел сидящую на широком пуфе тушу того, о ком он слышал столько страшного. Именем Аги пугали не только детей, но и взрослых. Он не был обычным правителем на островном архипелаге. Он был самым талантливым и жестоким среди них. Самым изворотливым и прозорливым. И потом, он раньше всех занялся наркотическим бизнесом в здешних, полутропических краях. За какие–нибудь тридцать лет он сумел пустить настолько глубокие корни, что перестал казаться паразитом, впившимся в ствол живого здорового дерева здешней жизни, а сам представлялся деревом, в ветвях которого гнездится здешний примитивный народец. В глазах островитян, да и всех жителей архипелага, причем не только темных крестьян и рыбарей, но и в зеркальных очках чиновников и полицейских, он приобрел черты, почти что мифологические. (См. роман Г. Маркеса «Осень патриарха»). Чем реже он появлялся перед своими подданными — тем выше возносился в их представлении. В последние годы ему уже и убивать никого не приходилось, ибо, невольно перед ним провинившиеся, сами умирали от страха. Убежать от его гнева было невозможно. Все отлично помнили историю об учителе–британце из «столичного» колледжа, который попытался вывести наркосултана на чистую воду. Он собрал материалы насмерть обличающие кровопийцу и тайно уехал на родину. Там он выступил по телевидению. Посетители столичных баров видели это выступление. Несколько дней по городу, по всем прибрежным поселкам, и даже по горным плантациям, ползали всевозможные волнующие слухи и перешептывания. Католический священник в единственном на острое храме произнес туманную проповедь. Мулла был осторожнее, но и в его окружении образовались очаги неподобающих разговоров.

Назревало нечто вроде революционной ситуации.

Через неделю все кончилось само собой.

В центре столицы острова, этого небольшого городишки, выстроенного в испанском колониальном стиле, с кучкою бетонно–стеклянных кубиков в центре; с многочисленными сонными кафе, где под потолком крутится лакированный пропеллер, с потными полицейскими и моторикшами; так вот, на центральной площади этого города, на крыше автомобиля, принадлежащего колледжу, в котором трудился британец, была выставлена не в меру смелая голова. Она была оправлена в корпус старого телевизора. Экспонировалась всего один день. Корреспонденты трех западных газет аккредитованных в столице, провалялись все это время в своих гостиничных номерах, переваривая порошок подсыпанный им в пиво.